Ростислав Самбук - Марафон длиной в неделю

• Название: Марафон длиной в неделю
• Автор: Ростислав Самбук
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1986

В книгу вошли: роман «Фальшивый талисман» — о советских контрразведчиках, предотвративших покушение гитлеровцев на членов Государственного Комитета обороны; романы «Марафон длиной в неделю» и «Сейф», в которых действуют те же герои — контрразведчики. Они ликвидируют вражеских агентов в освобожденном Львове и овладевают списками диверсантов, заброшенных в наш тыл.

---

Валбицын рассвирепел. Ну чего, в самом деле? Едва не заскулил, как щенок. Он, опытный волкодав, старый и хитрый, которого еще никто не обводил вокруг пальца. Может, лишь вот тот Марков... Ну и что? Наплевать и растереть. А этот подвал можно расценивать как временное отступление, именно временное...

Сколько таких Кранке встречалось на его пути? И еще будут встречаться. Всех не перечислишь, да и вообще, чего он хочет от Кранке? Выкинуть из головы, забыть, зачем лишние волнения, заботы, радеть надо о себе, только о себе, никто о тебе не подумает, не пожалеет — каждый кузнец своего счастья.

Он, не раздеваясь, растянулся на кровати. Искоса глянул на бутылку, но удержался: завтра будет тяжелый день.

Кранке о чем-то спросил его, но Валбицын отмахнулся от гауптштурмфюрера, повернулся на бок и, утихомирившись, засопел сразу.

Он открыл глаза около шести утра. Спал без сновидений и проснулся легко, сел на кровати и провел ладонью по лицу, будто снимая остатки сна. Зазвонил будильник, и Валбицын довольно усмехнулся. Если просыпается в точно назначенное время, значит, еще в форме и глупые вчерашние мысли не должны мучить его.

Вскочил с кровати и присел несколько раз, разминаясь и наблюдая, как недовольно ворочается Кранке.

— Подымайтесь, гауптштурмфюрер, — сказал он весело, — у вас осталось лишь четыре минуты.

— Знаю без вас, — пробурчал тот раздраженно.

Спустил босые ноги на пол, нащупал холодные крашеные доски, потянулся за носками. Однако, решив, что возня с ними сейчас ни к чему, сунул босые ноги в шлепанцы и подсел к передатчику, стоявшему в углу возле сейфа. Надел наушники, покрутил ручки настройки. Хитро, будто подмигивая, засветилось зеленое око. Кранке внезапно предостерегающе поднял руку, словно кто-то мог заглушить звуки в наушниках. Валбицын застыл посредине комнаты с разинутым ртом, поняв, что наконец Краусс вышел в эфир. Глядел на согбенную спину гауптштурмфюрера и сдерживал дыхание.

Пауза продолжалась. Валбицын тихонько переступил с ноги на ногу, вытянул шею, чтобы через голову Кранке увидеть мигающее зеленое око, но в ту же секунду гауптштурмфюрер щелкнул выключателем, снял наушники и повернулся к Валбицыну.

— Ну? — нетерпеливо спросил тот. Кранке взглянул на ручные часы.

— Сегодня, — ответил он. — В восемь... Или немного позже. Через два часа. Представляете, всего лишь через два часа!

— Вы не ошиблись?

Кранке усмехнулся и посмотрел на него свысока, будто именно то, что он несколько секунд назад общался с Крауссом, придавало ему значительности и снова возносило над Валбицыным.

— В восемь самолет должен сесть тут, — подтвердил он. — Приблизительно в восемь, может, немного позже.

— А вы говорите, через два часа... — Валбицын снова поставил гауптштурмфюрера на место. — Это вам самолет, а не берлинский экспресс, прибывающий точно по расписанию. — Увидел смешинку в глазах Кранке и поправился: — Прибывал...

Он сел на кровать и стал обувать тяжелые и крепкие ботинки на ребристой подошве. Два часа: тьма-тьмущая времени, и следует хорошо позавтракать. Надо велеть Георгу, чтобы сделал яичницу с ветчиной и приготовил крепкий кофе. Скользнул взглядом по недопитой бутылке и невольно проглотил слюну. В самом деле, глоток коньяка натощак не помешал бы. И все же Валбицын решительно убрал бутылку: чего глаза не видят, того и сердцу не жаль... Надо только взять из бара и положить в рюкзак несколько бутылок — они выпьют в самолете. За счастливую встречу с новыми хозяевами!

11

Бобренок занял место в кустах напротив парадного входа, Мохнюк — слева, вблизи тропинки, соединявшей охотничий дом с хозяйственными сооружениями, а Толкунов, обойдя усадьбу, притаился в беседке — оттуда хорошо просматривались подходы к дому с тыла.

На первом этаже еще светилось одно окно. Капитан, выждав несколько минут, проскользнул к нему, попытался заглянуть в него, но окно почти до половины плотно закрывала занавеска. Толкунов огляделся и увидел в нескольких метрах дерево, ствол у него, правда, был толстый и гладкий, но капитан как-то изловчился и сумел добраться до первой ветки. Сел на нее и заглянул в комнату. Увидел старого человека, точнее, сгорбленную спину в полосатом махровом халате, лысую голову в обрамлении редких седых волос. Старик налил из графина воды в стакан, потом накапал туда чего-то, вероятно, лекарства, выпил, закинув голову, и вдруг повернулся к окну, как будто почуяв что-то подозрительное.

Толкунов инстинктивно спрятался за ствол, но сразу же сообразил, что старик не может увидеть его из освещенной комнаты. И правда, камердинер, о котором ему рассказали Бобренок с Мохнюком, снял халат, поправил подушку и выключил свет.

Все произошло так буднично и обычно, что Толкунов подумал: они лишь теряют время, никого тут, кроме деда-камердинера нет, и лучше было бы хоть несколько часов поспать — ведь завтрашний день снова не предвещал покоя.

Он посидел еще немного на ветке, прислушиваясь, но дом стоял молчаливый и хмурый, только слегка поскрипывало на втором этаже открытое окно. Толкунов понял, что именно там находится библиотека, где Мохнюк почувствовал запах табака. К сожалению, парк отступал тут от дома, с дерева заглянуть в библиотеку не было возможности, да и вообще, что увидишь в темноте?

Толкунов соскользнул с дерева и устроился на скамейке в беседке. Сидел, слушая шум парка.

Толкунов почувствовал, как холод пробивается под шинель, помахал руками, разгоняя кровь, и скользнул в кусты за беседкой. Вероятно, сирень или жасмин, обычные декоративные насаждения, цветы, а к цветам Толкунов безразличен, ему нравились только лесные или полевые, и он не мог понять, почему городские женщины охают над букетами роз. Ну пахнут, однако у крепкого «Тройного» одеколона, по глубокому убеждению капитана, значительно лучший и более стойкий аромат, да и забавляться парфюмерией — дело женское. Он редко когда покупал даже «Тройной», не говоря уже о «Шипре», который как-то расхваливали при нем молодые лейтенанты. Правда, и от Карего часто пахло подозрительно сладко, но Толкунов прощал это полковнику — есть у человека слабость, но у кого их нет?

И он когда-то дарил женщине цветы... Так сказать, сравнялся с молодыми лейтенантами. Ну и что? Те вон как кружатся вокруг медсанбата, словно пестрые бабочки, он же подарил букет пани Марии, а таких женщин, Толкунов знал это точно, больше нет в целом мире, и удивительно, что именно он встретил ее.

Капитан вспомнил пани Марию и ее уютную львовскую квартиру. Она, услышав, что Толкунов с Бобренком срочно уезжают, еще не поверила и не осознала этого, улыбается как-то вымученно... Конечно, она знает: ничего нельзя поделать... Однако истекают последние минуты, и она должна что-то предпринять, должен же быть выход из любого положения, просто ей пока ничего не пришло в голову. Неужели она такая несообразительная?

А Бобренок уже достал чемодан, бросает в него какие-то вещи, что-то напевает, будто ничего не случилось и все в мире идет, как нужно...

Толкунов тоже нерешительно отступил в комнату, чтобы собрать свой сидор. Лишь тогда пани Мария подбежала к нему, схватила за руки и заглянула в глаза.

«Нет... — прошептала она. — Вам нельзя! Вы же раненый!..» Ей показалось, что наконец нашла самый убедительный аргумент: и правда, раненому надо лечиться если не в госпитале, то по крайней мере тут, у нее в квартире, — не может человек, только вчера поднявшийся с кровати, снова идти на войну. Его надо окружить вниманием, за ним следует ухаживать, выполнять любое желание.

«Раненый?.. — усмехнулся Толкунов. — Если носиться с каждой царапиной...» — Он нисколечко не рисовался. Правда, рана еще давала о себе знать, но он был уверен, что это вот-вот пройдет и скоро станет вспоминать о госпитале почти как о санатории.

«Неужели вы действительно уйдете?» — спросила пани Мария с отчаянием в голосе.

Толкунов подумал, что впервые в жизни ему хочется остаться с женщиной. Он положил ей руку на плечо, почувствовал, какое оно горячее, и смущенно отстранился.

«Я должен, — ответил искренне, ведь в самом деле должен был идти. — Так надо».

Теперь пани Мария поняла, что через несколько минут капитан уйдет, и никакие слова и поступки не удержат его. Впрочем, она знала это и приготовилась к разлуке, но не думала, что настанет она так быстро и внезапно.

«Машина ждет нас», — сказал Толкунов виновато, словно и в самом деле провинился перед женщиной.

«Так я сейчас, — сразу захлопотала пани Мария. — Я все уложу так, чтобы господа офицеры были довольны...»

Она шмыгнула в комнату и почти сразу вынесла поглаженное белье, чистые полотенца и носки. Забрала у Толкунова сидор и упаковала вещи осторожно и аккуратно, точно это было не обычное солдатское белье, а чуть ли не взрывчатка. Капитан хотел уже завязать мешок, но пани Мария забрала его и потащила в свою комнату. Достала из буфета кулек с домашним печеньем. Толкунов решительно замахал руками, зная, какой дорогой для пани Марии этот подарок, но она лишь взглянула на него так, что капитан сразу сник. Смотрел, как пани Мария завязывает сидор, понимал, что следует сказать что-то значительное, по крайней мере поблагодарить, вдруг подумал: пани Мария может и обидеться на слова простой благодарности, но не представлял, как выразить чувства, переполнявшие его...