Мина Полянская - Я - писатель незаконный (Записки и размышления о судьбе и творчестве Фридриха Горенштейна)

• Название: Я - писатель незаконный (Записки и размышления о судьбе и творчестве Фридриха Горенштейна)
• Автор: Мина Полянская
• Жанр: Публицистика

---

"Умер Фридрих Горенштейн. Сегодня его хоронят. В последние годы больному раком писателю помогали Мина Полянская (издательница берлинского русского журнала "Зеркало Загадок") и ее сын Игорь. Они оставались с Горенштейном до конца и лучше их никто не знает, чем и как он в последнее время жил, какие оставил рукописи. По моей просьбе Мина Иосифовна Полянская вчера написала мне письмо-некролог, где обо всем об этом рассказывается. Приведу его целиком, без правки:

"Второго марта 2002 года в Берлине умер Фридрих Горенштейн, один из самых талантливых прозаиков России, писавших в последней трети 20-го века. Работу писателя Горенштейн сравнивал с тяжелой физической работой каменщика и до последней минуты беспокоился, достаточно ли он этой тяжелой работы проделал. Поэтому считаю своим долгом напомнить наиболее значительные работы мастера, писавшего во всех жанрах, начиная от драматургии и кончая публицистикой.

Романы "Место", "Псалом", "Искупление", "Попутчики", "Скрябин", пьесы "Разговоры о Достоевском", "Детоубийца", "Хроника времен Ивана Грозного" вот далеко не полный перечень того, что могло бы впоследствии составить большое собрание сочинений писателя.

Незадолго до смерти Горенштейн завершил работу над восьмисотстраничным романом "Веревочная книга" - по его словам, это попытка понять историю через художественную литературу, созданную предшественниками. Горенштейн любил повторять, что в старину достойные книги продавались на рынках, где они почетно подвешивались на веревках рядом с окороками, сельдью и прочими "уважительными" продуктами. Именно такой чести - висеть на веревке удостоился "Дон Кихот" Сервантеса. Вся "Веревочная книга" состоит из метаморфоз и фантасмагорий. Так, например, роман предваряется предисловием Александра Герцена, который якобы согласился написать его для литературного соратника Горенштейна.

Кроме того, Горенштейн задумал пьесу о Гитлере, проработав предварительно фантастическое количество материала. Он не только работал в библиотеках, но и бродил по так называемым блошиным рынкам, покупая одномарочные немецкие книжки нацистских времен, напечатанные готическим шрифтом. Собственно, две сцены пьесы (первая и последняя) были уже им написаны. Замысел пьесы - "эволюция" персонажа (Гитлера) от мелкого гнусного бесика до злого гения человечества. Писатель подчеркивал, что пьеса эта особенно необходима новому поколению. Когда же, говорил он, он завершит пьесу о Гитлере, то сразу же примется за пьесу о Пушкине, тайну которого он разгадал: "От черного ангела Гитлера - к светлому ангелу Пушкину!"

Хотелось бы сказать еще об одной работе Горенштейна, его последней публицистической статье "Тайна, покрытая лаком". Так называется его работа, посвященная вчерашним и сегодняшним спорам о предках Пушкина по материнской линии.

Наконец, Горенштейн, находясь уже в больнице, написал киносценарий "На воде" на основе двух своих рассказов ("Старушки" и "Разговоры") и даже напел украинскую песню, которая должна была прозвучать в сцене "В ресторанчике". Очень хочется надеяться на его экранизацию.

И все же последней лирической нотой в жизни автора стала элегия "Домашние ангелы. Памяти моей кошки Кристи и кота Криса и долгой жизни сына Дани". Домашние ангелы - это любимые кошки Горенштейна Кристи и Крис. Они сопровождали его по жизни долгие годы. А кот Крис, любивший, взобравшись на стол, улечься на только что оконченную рукопись, был еще и верным слушателем и литературным критиком-консультантом. Крис был назван в честь героя киносценария к фильму "Солярис", сын Дан, которому исполнился 21 год, назван в честь главного героя романа "Псалом" Дана, родного брата Иисуса Христа, пришедшего на землю для защиты обездоленных.

В опустевшей квартире Горенштейна оборванные планы, неоконченные рукописи. Впрочем, известного и опубликованного достаточно, чтобы сказать: из жизни ушел выдающийся писатель, классик русской прозы двадцатого века".

Последние слова Мины Полянской - о том, что Горенштейн классик русской прозы двадцатого века, - не дань жанру некролога, а чистая правда. Пестрые 90-е годы как-то затерли, отодвинули в сторону эту мощную фигуру - так уж обстоятельства сложились, что главные вещи Горенштейна - "Место", "Псалом", "Искупление", - печатались на излете недолгого журнального бума, после бурного потока "перестроечной" и "возвращенной" литературы, изрядно утомившей читателя, когда из-за обилия совершенно непривычного чтения даже у профессионалов ехала крыша и сбивались критерии. Тогда, помнится, носились как с писаной торбой и с Калединым, и с Поляковым, и с Габышевым, и с пустым каким-нибудь Пьецухом, а масштаба Горенштейна не то чтобы не разглядели (вспоминаю вступительную статью Вяч. Вс. Иванова к роману "Псалом" в "Октябре"), но как-то не успели внятно и веско о нем сказать. К концу десятилетия о нем почти забыли, хотя время от времени он печатал в журналах небольшие повести - "Яков Каша", "Куча", "Притча о богатом юноше", "Муха у капли чая", "Летит себе аэроплан". Критики вообще не баловали его вниманием. В книжке Немзера "Литературное сегодня" (а это, можно сказать, энциклопедия русской прозы 90-х годов) есть Лев Гурский, а Фридриха Горенштейна нет. Вот и Лиза Новикова во вчерашнем "коммерсантовском" некрологе пишет: "В России активная публикация произведений Фридриха Горенштейна началась в 90-х, когда в издательстве "Слово" вышел его трехтомник". Лиза проецирует на начало 90-х нынешнюю ситуацию, когда книжки делают писателю репутацию, а тогда сначала были журналы - "Искусство кино" ("Зима 53-го года" и "Чок-Чок"), "Юность" ("Искупление"), "Знамя" (сокращенный вариант романа "Место" под названием "Койко-место"), "Октябрь" ("Псалом"). А на трехтомник мне вспоминается лишь одна кислая, зато развернутая рецензия Виктора Камянова в "Новом мире" (году в 93-м, кажется). Камянову Горенштейн не нравился (как и "Новому миру" вообще), и хотя критик не признавать значения Горенштейна не мог, но признание это обставлял привычно-советскими риторическими фигурами про то, чего писатель "недопонял". Камянова бесило, главным образом, что Горенштейн осмеливался спорить с русской классикой (особенно с Достоевским) о человеке.

Да и стоял Горенштейн, конечно же, особняком - может быть, это был единственный писатель своего (да и не только своего) поколения, в котором не было ни "советского", ни "антисоветского", который построил себя и свое творчество вне этих рамок, на каком-то совершенно ином, безбрежном, не загаженном плоским "шестидесятничеством" поле.

Оглядываюсь теперь вокруг - и не очень понимаю, кто же возьмется публиковать оставшуюся после смерти Горенштейна "Веревочную книгу" - 800 страниц прозы, кто возьмется за собрание сочинений? Когда-то, в 91-92-м, "Октябрь" не пожалел на "Псалом" пяти номеров, но сейчас?

Горенштейн был вообще трудный человек - трудно жил, трудно умирал, похоже, что и после смерти судьба его легкой не будет.

От автора

Источники, по которым можно было восстановить биографию писателя немногочисленны. Я благодарна тем, кто снабдил меня материалами, устными воспоминаниями и письмами: Ольге Юргенс, Ларисе Щиголь, Татьяне Черновой, Наталье Дамм, Аркадию Яхнису, а также моей семье. Тем более, что я старалась следовать примеру Горенштейна, любившего работать с письмами, дневниками, газетами... Я уже говорила, что романтики любили документы и устные рассказы. А Шатобриан обращался за помощью к жене, у которой была прекрасная память - она восстанавливала нужные ему эпизоды из прошлого. Водсворт любил читать дневники своей сестры, благо она ему это разрешала.

Приведу несколько примеров творческой помощи. Так, Ольга Юргенс записывала, по возможности, некоторые мысли писателя и недавно нашла у себя замечательную запись его слов, которую можно было бы сделать даже и эпиграфом этой книги: "Даже пророк не прорицает из воздуха. Прорицать - это значит видеть уже выросшим дерево из конкретно существующего ростка".

Ольга Лозовитская рассказала мне о деревне, в которой родилась, и ее рассказ лег в основу главы "Внучатая племянница Хрущева". Мой муж Борис запомнил много "испанских" бесед с Фридрихом, мы с ним в деталях восстанавливали беседу об орудии убийства убийцы Троцкого, и это заставило меня "пересмотреть" в творчестве Горенштейна инструментарий индивидуального террора. У сына моего Игоря оказались некоторые письма и документы писателя. Кроме того, он помог мне в поисках материалов эпохи шестидесятников и окончательной редакции книги.

Я писала довольно быстро, по горячим следам, так что казалось, что кто-то торопил меня и шептал: "пиши, пиши, пиши". Или же глубокой ночью напевал мне: "спят курганы темные, солнцем опаленные и туманы белые ходят чередой. Через рощи шумные, и поля зеленые вышел в степь донецкую парень молодой".

Так что, у книги, может быть, есть и своя мелодия.

Всем друзьям Горенштейна, моим наставникам и советникам, вдохновившим на создание книги, выражаю глубокую признательность.