Сильви Жермен - Янтарная ночь

• Название: Янтарная ночь
• Автор: Сильви Жермен
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-94278-375-6

Роман французской писательницы Сильви Жермен (род. 1954) «Янтарная Ночь» (1987), являющийся продолжением «Книги ночей» («Амфора», 1999), вполне может рассматриваться как самостоятельное произведение. История послевоенного поколения семьи Пеньелей приобретает здесь звучание вневременной эпопеи.

---

Он уже не понимал, что произошло на самом деле; он проследовал за старухой до задворок своего собственного прошлого, до обломков своей отвергнутой памяти. Он видел все это «третьим оком», своим сновидческим, исступленным оком, которое порой затуманивало ему взгляд, чтобы пронзить толщу зримого, пробить дыру во времени. Это старуха своим безумием разбудила в нем третье око, взгляд одержимого, заставив грезить наяву. Старуха, со своей вонючей, прогорклой плотью, со своими тухлыми плодами, посиневшими от гнили, как кожа брата, открыла ему этот циклопический глаз, круглый, словно дыра, оставленная пулей, пущенной прямо в лоб. Прямо в сердце.

…Как кожа брата… мертвого брата с раздутым животом, которого три дня баюкали руки его матери… брата-барабанщика, выбивающего на своем лиловатом брюхе пронзительный крик матери… брата, расцветившего свою могилу прекрасным облаком красной отравы с тисовых ветвей, понуждая свою мать лечь снова — навсегда — рядом с ним… и еще отец, выворачивающийся, словно старая дырявая перчатка… брат, отец, мать — все — как он их ненавидел! Сегодня они опять возвращались к нему, чтобы ранить, мучить, терзать — до каких же пор? Ах, если бы старуха попалась ему в этот миг, как бы он ее отделал! Зарезал бы.

После этой встречи со старухой-лимонщицей Янтарная Ночь — Огненный Ветер заболел. Той же ночью его охватил жар, и ему пришлось пойти домой и лечь в постель. Он завернулся в одеяло и, скрючившись на циновке, провел три дня, дрожа и потея. И все то время, что его била лихорадка, в ушах звучали пронзительные крики лимонов-колибри. В его бреду старуха обретала лицо матери, ссыхалась словно отец в миг смерти, а лимоны раздувались, как живот брата.

Однажды ночью он видел каменного ангела: отделившись от стены, тот прижимался лицом к его ставням и насмешливо глядел сквозь планки, как он дрожит и мечется. Он тоже походил на старуху и приглушенно смеялся, судорожно дергая обрубками своих крыльев.

Ему пришлось до изнеможения бороться против этого жуткого I.:а иска памяти, чтобы всех их вновь отправить в забвение — брата, мать, отца. Он вышел из болезни исхудавшим, ослабевшим. И оказался еще более одиноким и растерянным. Он попытался заклясть эту давнюю боль, этот страх, взявшись за перо. Отгонял пронзительную ноту — крик старухи, крик колибри, крик матери, ударами каких угодно слов на клочках бумаги. То были краткие, торопливо нацарапанные тексты.

Ни облака для взгляда
Мать все их пожрала
У неба пресность мутных помоев
Ветер улегся как больная псина
Заржавленный свет дрожит промеж лап

Кто-то ворочается во сне
виски посинели от пота
в бумажных простынях кровавого изголовья
У него украли сны, всё украли
Это мать-воровка забрала его сердце
чтоб им нарумянить свои бледные щеки
напомадить свой крик безумный

Слова затерялись
все слова все имена
далеко от страниц и от уст
они катятся с шариками детей неловких
вдоль по бульварам вон из города
с шариками выщербленными, с листьями платана
и теряются вдалеке, за границей предместий
Вне городов

Мать часто шпионила под дверью его спальни он сквозь сон ощущал
ее хромую поступь
братнина смерть воняла так сильно
из складок платья, из глубины морщин

Бронзовые мухи с золотым отливом
пожирали его веки
как коровий навоз
и в его снах разжиженных
дикий ангел шлепал по грязи

Брат помочился из своей могилы
и его моча забрызгала ветер
ядом ягод багряных
и мать, любившая делать варенье
в своем рту сварила прекрасные плоды мочевые
с ярым сахаром своих криков.

Так он целыми днями перебирал слова без разбора, потом все забросил в чемодан, вместе с письмами к Баладине. И резко перестал писать, сказав себе: «Хватит терять время, с глупостями покончено. Надо перестать защищаться, пора нападать». И он решил: «Следующего, кто мне разбередит эти раны памяти, я убью. Кто бы он ни был — убью!» Эта мысль окрепла в нем, и он в конце концов убедил себя, что только преступление может освободить его от этой застарелой боли, от этого предательства.

Однажды, открывая свои ставни, он приветствовал ангела Тюрбиго, объявив ему: «Привет, дурень! Я убийца. Моя жертва где-то тут, в этом городе. Я ее найду. И покараю». Глуповатая улыбка ангела осталась невозмутимой.

3

Он не искал свою жертву. Не он должен был искать ее — пускай сама явится к нему. Пускай явится сама и укажет на себя его гневу, предложит себя его ярости. Он вполне сумеет узнать ее, когда она предстанет пред ним. Тогда он и совершит свое дело — убийство, дело освобождения, и тем же самым жестом перережет, наконец, эти темные узы, которыми прикован к старой ране, и все прочие, еще связующие его с другими людьми. «Если понадобится, — говорил он себе, — я вырву ей сердце, чтобы навсегда отправить собственное сердце в изгнание, поставить вне закона. Да, вырву ей сердце, чтобы одичать безвозвратно и стать совершенным варваром. Тогда я устрою свою жизнь в полном расколе с людьми и с Богом. Вот именно, надо довершить раскол».

Эта мысль завладела им не в виде смутной идеи или бессвязного бреда, а наоборот, как очень точная аксиома, согласно которой он хотел перестроить свою жизнь. Такая же ясная и четкая, как та, благодаря которой Декарт обрел опору и уверенность в бездне сомнения, и на которой смог воздвигнуть свой феноменальный философский монумент. Аксиома, достойная его «мыслю, следовательно, существую».

Эту короткую хлесткую фразу Янтарная Ночь — Огненный Ветер вертел и так, и этак во время своих штудий, но ему никак не удавалось ухватить ее за нужный конец; он вложил в свои махинации с cogito[17] столько же абсурдного усердия, сколько господин Журден[18] в переделку своего комплимента маркизе. Но теперь речь шла о другом, термины его аксиомы принадлежали иному словарю — словарю преступления. Была одна лишь яркая сила очевидности, обретенная на самом дне сомнения, — боль чересчур блуждающей мысли, которая вдруг воздвиглась в высший принцип. В абсолютную необходимость совершить убийство, чтобы покончить со своим прошлым, с памятью, с ее муками — чтобы окончательно свернуть шею любой форме жалости и даже чувству вообще, именно в том и состояла его очевидность. Его ослепительно прекрасная аксиома. Убить, чтобы освободиться от всех и вся, и от себя самого. Убить, чтобы существовать наконец при полной свободе — вне закона.

Он не искал свою жертву, он предоставил ей самой явиться к нему. Это заняло какое-то время, но она пришла.

Ибо она пришла, его жертва. Тем не менее, чтобы предстать перед ним, она избрала извилистый обходной путь.

Все началось с песни, как в комедии. Но песня весила шестнадцать тонн, а комедия играла душами в кредит.

Some people say a man is made out of mud
A poor man is made of muscle and blood
Muscle and blood, skin and bone
A mind that’s weak and back that’s strong…[19]

Голос был изумительный, такой тяжелый и низкий, что, казалось, рождался из нутра человека, сидящего на корточках под землей. Негритянский голос. Янтарная Ночь — Огненный Ветер не понял ничего, так слова гудели в самой глубине тела певца, но ему и незачем было понимать. Он слушал. Голос грянул из открытого окна, тотчас заполнив, словно мощный прилив, улицу, по которой он шел. И он остановился, накрытый этой ужасающе сладкой волной.

Sixteen tons and what do you get?
Another day older and deeper in debt.
St. Peter don’t you call me
’Cause 1 can’t go
I owe my soul to the Company Store…[20]

Голос ширился, словно половодье тоски и красоты. Охватывал все тело слушателя, тек меж кожей и плотью, словно кровь, слезы и ночь, слившиеся в пот. Ночь плоти, обреченной на горе, на стыд. Кровь плоти цвета ночи, пот сердца цвета слез.

I was born one mornin’
when the sun didn’t shine
1 picked up a showel and walked to the mine…[21]

Голос был так плотен, так широк и величествен в своей жалобе, что, казалось, потрясал весь город. У Янтарной Ночи возникло ощущение, будто земля дрогнула, будто начинается мощный сдвиг пластов под напором рвущихся из ее недр грязевых потоков. Казалось, еще чуть-чуть, и сами стены тяжко, двинутся чередой по взорванным улицам, словно стадо темнокожих людей, бредущих к шахте.

Sixteen tons and what do you get?
Another day older and deeper in debt…

Четвертый этаж. Янтарная Ночь — Огненный Ветер определил окно, откуда доносился голос, вбежал в дом и помчался наверх по лестнице, перескакивая через ступеньки. Дверь квартиры, откуда лилась песня, была не закрыта. Он толкнул ее, даже не подумав постучать. Оказался в темном коридоре, насыщенном каким-то незнакомым ему запахом. Чем-то сладковатым и горьким одновременно. «St. Peter don’t you call me ’cause I can’t go…» Звуки исходили из соседней комнаты, там же слышался приглушенный девичий смех. Он прошел по коридору и остановился на пороге комнаты с полузакрытыми ставнями. Помещение было загромождено больше, чем хранилище музея естественной истории. Целое скопище неподвижных тварей теснилось в полумраке. Животные были на стенах, на столах, на полках. «I owe my soul to the Company Store…» Янтарная Ночь заметил, что тут почти исключительно пресмыкающиеся — препараты ящериц, гадюк, веретениц и ужей, выставленные под стеклом черепахи и скелеты различных змей, и целая стая превращенных в чучела извивающихся рептилий с длинными, блестящими и гибкими, как водоросли, телами. Гремучие змеи, кобры, вараны и питоны, подняв голову с раскрытой пастью, пристально смотрели друг на друга своими маленькими стеклянными глазками.