Николай Кочин - Девки

• Название: Девки
• Автор: Николай Кочин
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1958

«Девки» — это роман о том, как постепенно выпрямляется забитая деревенская девушка, ощутившая себя полноправным членом общества, как начинает она тянуться к знаниям и культуре. Писатель, ученик М.Горького Николай Кочин, показывает безжалостную к человеку беспросветно дикую деревню, в которой ростки нового пробивают себе дорогу с огромным трудом. Тем сильнее противодействие героев среды, острее конфликт. Кочин осуждает героя, который боится выступить против общепринятого мнения, выделиться из своей среды. Одна из главных героинь «Девок», беднячка Парунька Козлова, оскорбленная и обесчещенная, но не сломленная, убегает в город. Став в городе активной общественницей, она возвращается в деревню.

Книга выдержала испытание временем и сейчас читается с огромным интересом и как историческое свидетельство, и как истинно художественное произведение, доставляющее читателям эстетическое наслаждение.

---

Шел девишник.

Все Марьины подруги были собраны в самолучших сарафанах-безрукавках — желтых с проймами, голубых с воланами, бордовых с оборками и без оборок.

Девки в ряд сидели на лавке, а перед ними, через стол, парни.

...Дивились люди невиданному множеству закусок! Теснились бахвально тарелки с мелкими рыжиками, волнухами. Ватрушек с грибами и пряженцев навалено было в восемь ярусов. Пирожки румяные. Говядины гора, полным полно конфет в тарелках, тульских пряников, коврижек, кренделей, оладьев с медом. На подносах — насыпью кучи орехов, грецких, китайских, кедровых. В тарелочках — изюм, урюк, винная ягода. В глубоких плошках — моченые яблоки. Всего не перечесть. И между закусок бутылки с настойками: перцовка, вишневка, лимонная, брусничная, малинная.

Гости пока не пили, не ели, только с диву поднимали брови.

А Василий Бадьин ходил, смиренно поднимая руки, говорил:

— Просим гостей не прогневаться, не взыскать на убогом нашем угощенье. К городским порядкам не привыкли. Чем богаты, тем и рады. Покушайте, гости дорогие. Не жалейте хозяйской хлеба-соли.

Подносилось от печи все это безустанно, вперемежку с медовым настоем. А когда породнилось с гостями веселье, вышла из чулана Марьина мать а цветном запоне до полу и обратилась умильно:

— Девицы, девицы, красны певицы, пирожны мастерицы, горшечны погубницы, дочери отецки, сестры молодецки, угощайтесь без стесненьев.

Щепоткой брали девки подсолнухи и клали в рот, по сторонам глядючи, чтоб не ославиться. А на приступках, на печи, в кути — глядельщиц уйма, баб любознательных, непременных специалистов по свадебным делам. [Куть — угол в избе против устья русской печки.]

И вот встала Парунька, задушевная подруга невесты, прокричала:

— На дружке шапчонка после дядюшки Парфенка, на дружке штанишки после дяди Микишки, на дружке кафтанишко с банного помелишка... [Дружка — распорядитель в свадебном обряде, приглашаемый женихом.] [Помелишко — (умалит. от помело) тряпичная, перяная или иная кисть, для обмету пыли.]

Девки разом закудахтали и захлопали в ладошки. Широкорожий дружка, с утра отягощенный парами, встрепенувшись, высыпал в стакан с самогоном горсть серебряных монет и подал Паруньке:

— Пей-ко-попей-ко, на дне копейка, а еще попьешь — и грош найдешь, — сказал он с задором.

Парунька не приняла стакан и еще более задорно ответила:

— Моя девка умнешенька, пройдет тонешенько, точит чистешенько, белит белешенько...

Дружка сыпал серебро в стакан дополна, а девки бросали в него кожурой от подсолнуха, приговаривая:

— Скупишься!

Парунька отпила вино из стакана, серебро же высыпала на ладонь и припрятала для невесты. Наступило торжественное молчание. Потом, когда парни «нагрузились», а девки перерядились и платья похуже, начался ужин.

Подали первое блюдо — дымящиеся щи, но их не трогали, ждали, когда выйдет невеста. Невеста вышла от печи и начала реветь, повиснув на шее у Паруньки. Против обычая Марья лила неподдельные слезы, но каждый принимал это только за обряд.

Девки, опустив головы, силились тоже показать слезы. Некоторым это удалось, и настал рев по обычаю. Он длился минут десять, потом Парунька потребовала Марьину ложку, стукнула по ней кулаком, бросила обломки под стол и крикнула:

— Марюхи в девках нет и Марюхиной ложки нет!

После этого принялись за еду. Первыми пробовали девки.

— Не солоно, — говорили они.

Парни вставали и целовали их, бросали немного соли в чашки, опять оказывалось не солоно и опять целовали. Девки все-таки настояли на своем и щи пересолили, а за пересол целовали их парни вдвойне. Потом стали кидаться яичницей, ложками, корками хлеба...

Хозяева убрали со столов, очистили комнату от народа и мебели. Сами легли в чулане у печи, а девок оставили с парнями.

До полуночи парни плясали с девками под гармонику. Перед тем, как разостлать на полу хвощовые подстилки, хозяева поднесли парням и девкам пьяной браги. Тогда все захотели спать. Девки поскидали сарафаны, парни — верхние рубахи. Ложились подряд, парами, в обнимку.

Середь ночи прибыл с ватагой родни жених и стуком да гармоникой переполошил всех. Он требовал вина, невесту и почета. Девки зажгли свет и пооделись, потом окружили жениха кольцом и сказали:

— Величай Марюху. Иначе не взвидать тебе ее вовеки.

Жених закурил папиросу первого сорта и крикнул в чуланы:

— Марья Васильевна, пожалуйте сюда!

Невеста не вышла, конечно. В ответ пропели девки:

— Это не вещо, позовешь и еще. [Вещий — красноречивый, мудрый, пророческий.]

— Марья Васильевна, пожалуйте сюда! — повторил жених.

И опять девки ответили:

— Это не пять, вскричишь и опять.

До пяти раз звал жених невесту, и после пятого раза вышла она с наплаканными глазами, расхорошая в кубовой своей шерстянке. Девки расступились, и Марья, опустив голову, несмело подошла к жениху, неся в руке наполненную чашку.

— Белые мои руки с подносом, резвые мои ноги с подходом, сердце мое с покором, голова моя с поклоном, — сказала она тихо, подавая самогон.

Подбородок ее еле уловимо вздрагивал, и от неустойки рук плескалась в чашке через край пахучая влага. Жених несколькими глотками выпил эту влагу и сел на гармонь под матицей.

Невеста начала потчевать родню поочередно, а девки окружили жениха, набросили на него платков кучу и нараспев прочастили:

— Женишок-соколок, воткнет ножик в потолок, не достанет, так на лавочку привстанет.

Когда его разгородили, он потянулся к хлебному ножу, воткнутому в матицу, но не мог дотянуться, не вышел ростом, и за каждую незадачливую попытку выбрасывал в подол Паруньке медяки. Наконец, подпрыгнув, он коснулся ножа, и платеж его окончился. Девки сцепились друг с дружкой руками и, образовав стенку, слегка покачиваясь, принялись чествовать жениха:

А Иван-то наш богат, богат, богат.
Он со тысячи на тысячу ступат,
Миллионами ворота отворят...

Жених бросал девкам в подолы пряники, и они ловили их, взвизгивая.

— Пущай невеста мне всю красу свою выкажет, — сказал жених, — да и родню потешит...

Марья ухнула, разошлась, заплясала «русскую» с дробью...

Стройное тело ее, не в меру стянутое материей модного платья, вольно плавает среди тесного круга родни. Левая рука полусогнута на бедре, в правой платок трепыхается над головою, как белая птица. Она бьет пол ногами без устали, приседая и кружась.

— Марья, голубушка, — лепечет свекор, — уважь стариков!

А она улыбается виновато и частит, разгоряченная вниманием:

Сохни, сохни, сырой дуб,
Пока листочки отпадут...
Сколь ни сватайся, мой милый,
За тебя не отдадут...

— Не девка, а воздух! — кричит родня в восторге. — Красавица писаная!

Жених бесстыдно ловит Марью за платье и, в обиде за невнимание, сердито растопыривает навстречу ей руки... Отцы молодых тем временем по старинке справляют замысловатую беседу. Перед Канашевым поставили чаю стакан, и он говорит:

— Чай да кофе не по нутру, была бы водка поутру.

— Заморим червяка, — подхватывает дружка и, получив стакан, целуется со свахой щека в щеку. — Закаялся пить я, братцы, и зарекся — от Вознесенья до поднесенья.

— Сватушка, не ведал я для кого экую ягодину растил, — показывает на дочь Василий Бадьин, — не ведал, а ты вот пришел, сорвал экую ягодину... Только ты, сват, сумел такую ягодину сорвать! Одиношенька, как цветок в цветошнице, росла.

— Весьма вами довольны, — отвечает сват. — По парню говядина, по мясу вилка. Мой парень всему нажитому наследник. Царице бы за ним жить, кабы, власть другая!

— Кому что нравится, — задорит его Игнатий.

— А разве нравится эта власть?

— Тому и нравится, кем держится.

— А держится кем? Голодранцем Федькой да пособщиками?

— Поиначе нельзя ли назвать? Как же так, пролетария-то?

— Наплевал я на пролетарию!

— Проплюешься, товарищ, слюну побереги... Береги крепче, а то пострадаешь...

— Ну?

Филя плеснул водкой Игнатию на гармонь.

Игнатий медвежьим охватом сковал Филю и вынес на крыльцо. Там, спустив его в сугроб, сказал:

— Лежи, голубец, тут.

Ванька, непереносно уколотый невниманием невесты, пошел к двери, будто свежим воздухом подышать, а сам зажал меж пальцев оборку Марьиного платья и вытащил невесту за собой в сени. Там одиноко светил мигун-фонарик. Ванька оттеснил невесту за дверь, а что сказать ей — так того и во сне ему не снилось.

— Видно, не вкусно вам, что жених с лаской расположен, — надумал он наконец.

Марья помолчала. Потом тихо проговорила:

— Я не воронье мясо, я человек.

— Вижу, не слепой. Только прошу меня, барышня, не образовывать! Я в университетах не учился, я и так светлее каждого. Меня каждая девка держит на примете, — продолжал Ванька, — улучил вот время для любви, а ты ерепенишься.