Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы»

• Название: Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы»
• Автор: Эмиль Золя
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1966

В данном 25-м томе Собрания сочинений представлены наиболее значительные из работ Золя, входящих в его сборники «Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты» и «Литературные документы». Почти все статьи, из которых были составлены сборники, публиковались в периодической печати в промежутке с 1875 по 1880 год. При составлении сборников Золя игнорировал хронологию написания своих статей и группировал их по тематическому признаку.

Каждое выступление Золя в периодической печати по вопросам литературы и театра носило боевой характер, было актом борьбы за утверждение тех принципов, которым он был предан, ниспровергало враждебные ему традиционные эстетические нормы.

Одной из важнейших целей Золя было доказать, что провозглашенный им художественный метод натурализма отнюдь не нов, что он также опирается на значительную национальную традицию французской литературы и французского театра. Отсюда — экскурсы Золя в прошлое, его настойчивые поиски родословной натурализма в минувших веках.

---

Я часто предаюсь раздумьям, читая биографии этих писателей. Чтобы понять мою грусть, нужно знать нашу нынешнюю эпоху и сравнить ее с былыми временами: писателей начала века связывает между собою эпический дух товарищества, в бой на завоевание литературных свобод они идут сплоченными рядами; в руках у них сверкают шпаги, они — хозяева парижских мостовых, они уносятся в Неаполь или Венецию и там бренчат на своих гитарах. А мы сегодня живем, как волки, каждый в своем логове, и недоверчиво поглядываем друг на друга; хозяевами улиц чувствуют себя шарлатаны; гитары поломаны, и мы не знаем иного места прогулок, кроме версальских фонтанов. Я понимаю, что мои сожаления по поводу шумного веселья романтического карнавала — признак малодушия. Италия в общем-то мне безразлична, — старому хламу чужих краев я предпочитаю мой современный Париж. Писатели превратились ныне в буржуа, и это совсем неплохо, потому что таким образом они получили возможность куда спокойней и пристальней всматриваться в действительность. Чтобы любить жизнь обычных людей и описывать ее, надо быть в самой гуще этой жизни. Новое искусство, любовь к реальному, отвращение, которое мы испытываем ко всяческой позе, потребность в постоянном наблюдении — вот что сделало нас, современных писателей, людьми обыкновенными и привело в рабочие кабинеты, где мы сидим взаперти и трудимся, как ученые. Но вот о былой дружбе, связывавшей писателей, об их духовном братстве можно пожалеть. Мы сторонимся друг друга, и тяжкий груз одиночества больно давит на наши плечи.

Да, в наши дни литературная жизнь лишена того кипения юности, которое сказывалось еще и в первые годы Июльской монархии. Разумеется, мы достойно продолжаем дело наших предшественников, но мы уже вступили в неблагодарную пору зрелости, когда одних песнопений, увы, недостаточно и когда наступило время возвещать истину. Вот почему наша эпоха выглядит такой печальной. Мы шагаем среди развалин романтического храма. Смерть каждого выдающегося мастера из плеяды 1830 года — это как бы еще одна рухнувшая его колонна. Ламартина, Теофиля Готье, Мишле, Эдгара Кине уже нет в живых. Недавно скончалась Жорж Санд. Остался один Виктор Гюго, глава школы, гигант, чьи могучие плечи еще поддерживают готовое рассыпаться здание. Когда и его не станет, вокруг будет пустыня.

II

Жорж Санд родилась в 1804 году в Париже. Ее предком по отцовской линии был Морис Саксонский, побочный сын польского короля Августа II. В 1808 году отец умирает, и девочку увозят в Берри, в замок Ноан, около Ла-Шатра; ее воспитанием занимаются мать и бабушка, постоянно ссорившиеся из-за нее. В Ноане она жила до 1817 года, то есть до тринадцати лет, и эти годы раннего детства оставили в ней неизгладимый след. Тут она была предоставлена самой себе, проводила дни на лоне природы, вместе с крестьянскими детьми подолгу бродила по лесам, купалась и лазала по деревьям — совсем как мальчишка. Общительность и простота ее натуры, присущее ей стремление к равенству — все это было заложено в ней еще в детстве, среди вольных деревенских просторов. Позднее, когда она так легко и проникновенно писала о сельской жизни, ее вдохновляли собственные воспоминания. Даже талант ее и тот, видимо, проявился уже в детстве: вечерами, на посиделках, она выдумывает бесконечные истории; она мечтает о герое, которому дает имя Корамбе и в честь которого воздвигает в саду алтарь из камней и моха; образ Корамбе много лет живет в ее сердце, она лелеет мечту написать роман, нечто вроде поэмы, и рассказать в нем о необычайных похождениях этого добродетельного существа, созданного ее воображением. Главные особенности гения Жорж Санд — фантазия и склонность к идеализации — уже налицо.

Но в тринадцать лет ее постигло большое горе: мать и бабушка никак не могут договориться по поводу воспитания девочки, и ее решено поместить в монастырь. Подумайте только, до чего грустно было этой вольной птице оказаться в мрачной клетке английского монастыря августинок на улице Фоссе-Сен-Виктор в Париже! Она горько плачет, вспоминая необъятную ширь лугов, лесные чащи, ясное утреннее солнце и ласковые вечерние сумерки. Правда, при монастыре имеется огромный сад, и юная пансионерка в конце концов утешилась, вернувшись к своему обычному образу жизни. Поначалу она выказывает нежелание подчиняться монастырскому уставу, ее непослушание грозит расстроить заведенный в монастыре порядок. Но вот однажды, во время утренней молитвы, ей вдруг почудилось, будто на нее сошла божественная благодать, и девочку внезапно охватила такая набожность, что она захотела постричься в монахини. Такова сердечная страсть этой поры ее жизни: Корамбе был забыт, его место занял Христос. Но религиозный кризис длился недолго. Старик исповедник, из иезуитов, излечил ее от болезненного экстаза, в который обычно впадают чересчур ревностные юные богомолки. Религия ее не удовлетворила, и с тех пор она, видимо, относится к ней довольно холодно. Но ей необходимо чем-то заняться, ей необходима страсть, и она решает создать в монастыре театр, чтобы доставить развлечение всей общине; она сама сочиняет пьесы, на помощь ей приходят воспоминания, оставшиеся у нее от чтения Мольера. Так, на всех этапах жизни ее сжигал внутренний огонь, жгучая потребность всю себя отдавать кипучей деятельности или пылким мечтаниям.

В 1820 году, шестнадцати лет, она возвращается в Ноан, через год умирает ее бабушка. Мать остается единственной ее наставницей; но это была женщина угрюмая и раздражительная, причинявшая, по-видимому, дочери много страданий. Впрочем, девочка пользуется ничем не стесняемой свободой, возвращается к своим прежним забавам, к своим дальним прогулкам. Она ездит верхом, бродит по окрестностям в сопровождении какого-нибудь крестьянского мальчика. В эту пору огромное влияние оказывает на нее чтение. Она читает все, что попадется под руку. Ее не пугают ни исторические, ни философские сочинения; напротив, она ищет их. В монастыре она упивалась Библией и «Подражанием Христу». В Ноане она сперва зачитывается «Гением христианства». Затем, подобно молнии, ее поражает Жан-Жак Руссо, — его книги были тем откровением, которого она жаждала, Руссо полностью завладел ее мыслями. Разумеется, религиозность ее была сильно поколеблена; она прочитала Мабли, Лейбница и приобрела вкус к свободному анализу. Но она еще соблюдает обряды — до тех пор, пока ссора с духовником окончательно не оттолкнула ее от церкви. Она становится деисткой и остается ею на всю жизнь; она исповедует религию поэтов, которые поклоняются богу, но связывая это с какими-либо существующими культами. Надо сказать, что в эту пору ее целиком захватывает поэзия. Байрон и Шекспир наполняют ее душу возвышенным восторгом. Выбор сделан — искусство становится ее подлинным верованием. Впрочем, в какой-то мере ее коснулось и общее поветрие. Она предается отчаянию, которым были охвачены все великие души века; общая мода увлекает и ее, и она плачет слезами Рене. Если поэты вдохнули в нее меланхолию, то от Руссо она усваивает дух мятежа. В окружающем обществе она чувствует себя падчерицей и, быть может, уже помышляет о борьбе с ним. В своей разочарованности она доходит до того, что однажды чуть не совершает самоубийство, устремившись верхом на лошади в глубокий ров.

Разумеется, такая натура — сильная, свободная, независимая в своих убеждениях и действиях, казалась не созданной для брака. Ненавидя мужчин, трудно примириться с мужем. Однако, чтобы не причинять огорчений матери, в 1822 году она дает согласие на брак с г-ном Дюдеваном, бароном империи. Девять лет супружеской жизни проходят в столкновениях, с каждым разом все более острых. Наконец в 1831 году супруги приходят к договоренности и расстаются. Она с дочерью уезжает в Париж — к тому времени у нее было двое детей, — а сына оставляет мужу. Ей исполнилось двадцать семь лет, час ее славы пробил.

Ее жизнь в Париже начинается очень скромно. Она зарабатывает себе на хлеб, разрисовывая коробочки для сигар и деревянные табакерки. Но ей хочется писать; сперва она принимается за переводы, но потом становится смелее, обращается за советом к Бальзаку, который, не угадав в ней таланта, пытается ее обескуражить. Делатуш, директор «Фигаро», дает ей работу в своей газете, но первые шаги не приносят успеха дебютантке. Наконец вместе с Жюлем Сандо она публикует свой первый роман «Роза и Бланш», а спустя несколько месяцев выпускает «Индиану», подписанную уже именем Жорж Санд, которое ей предстояло прославить. Все знают происхождение этого имени: публикуя «Розу и Бланш», Делатуш сократил имя Жюль Сандо и на книге поставил только одну его часть — «Жюль Санд»; потом, когда появилась «Индиана», чтобы сохранить эту фамилию, он посоветовал той, что звалась тогда всего лишь г-жою Дюдеван, просто заменить имя «Жюль» на «Жорж».

Так явилась на свет Жорж Санд. Начинается бурный период ее жизни, полный экстравагантных выходок, которые надолго восстановили против нее добропорядочных буржуа. Она одевается в мужской костюм, который носила еще в Ноане, отправляясь в далекие прогулки, — редингот из плотного серого сукна и шерстяной шарф. В таком виде она смахивает на студента первого курса. Особенно нравятся ей ее сапоги. Она сама рассказывала: «Мне не хотелось расставаться с ними даже на ночь. Маленькие, подбитые железом каблучки помогали мне увереннее ступать по парижским тротуарам, и я легко перелетала с одного конца города на другой». Прибавьте к этому, что она курила сигареты и даже сигары. Это было уж совсем скандально. Первые романы Жорж Санд, в которых она столь решительно обрушивается на институт брака, превращают ее в глазах широкой публики в некое чудовище, в ниспровергательницу основ, погрязшую в разврате и мечтающую разрушить все общественные устои. Сегодня, мне думается, нет нужды вставать на ее защиту. Романтический карнавал был в ту пору в самом разгаре; она носила брюки, как носят кокарду, — из любви к Байрону. Дерзость мысли непременно проявлялась и в вызывающем костюме. Она хотела быть мужчиной.