Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы»

• Название: Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы»
• Автор: Эмиль Золя
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1966

В данном 25-м томе Собрания сочинений представлены наиболее значительные из работ Золя, входящих в его сборники «Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты» и «Литературные документы». Почти все статьи, из которых были составлены сборники, публиковались в периодической печати в промежутке с 1875 по 1880 год. При составлении сборников Золя игнорировал хронологию написания своих статей и группировал их по тематическому признаку.

Каждое выступление Золя в периодической печати по вопросам литературы и театра носило боевой характер, было актом борьбы за утверждение тех принципов, которым он был предан, ниспровергало враждебные ему традиционные эстетические нормы.

Одной из важнейших целей Золя было доказать, что провозглашенный им художественный метод натурализма отнюдь не нов, что он также опирается на значительную национальную традицию французской литературы и французского театра. Отсюда — экскурсы Золя в прошлое, его настойчивые поиски родословной натурализма в минувших веках.

---

Достаточно согласиться с тем, что Жорж Санд была женщиной, и все сразу же становится объяснимым. Свободное воспитание, деревенская жизнь предрасположили ее к независимому проявлению своего «я», породили в ней потребность мечтать и действовать, составлявшую, по-видимому, отличительную черту ее темперамента. Прежде всего надо иметь в виду, что ум ее очень рано созрел благодаря чтению философов и поэтов, которые в ноанском уединении сделались ее единственными друзьями. Она росла независимой и свободно анализировала окружающее, не подчиняясь никаким иным правилам, кроме предписанных ее разумом и сердцем. Брак ее оказался несчастливым, и с тех пор возмущение становится ее естественным уделом. Руссо, Шатобриан, Байрон будоражат сознание этой молодой и сильной натуры. Едва она берет в руки перо, с первых же написанных ею страниц звучит протест против социальных законов, которые распоряжаются личностью вопреки законам естественным. Тем самым Жорж Санд защищает себя: она мстит за девять лет злосчастного супружеского союза; в творчество она вкладывает всю свою душу, все и радости и печали. Разумеется, я далек от того, чтобы принижать ее благородное негодование, видя в нем лишь выражение женской досады. Однако совершенно ясно, что в каждой странице первых романов Жорж Санд сказывается ее женское существо, уязвленное навязанным ей браком. Я не говорю здесь о противоречиях и несуразностях, которыми полны ее книги; Жорж Санд увлекает ее собственная мечта, и очень часто она устремляется за нею совершенно безотчетно. Это существо крайне впечатлительное, повинующееся голосу минутной страсти. Она отдается ей самозабвенно, делает из нее свою религию, вкладывает в нее все и упования и надежды до тех пор, пока новая страсть не завладеет ею и не обратит ее в новую веру. Эти временные увлечения для нее очень типичны и, повторяю, как нельзя более изобличают в ней женщину. Представьте себе душу благородную, влюбленную в красоту, захваченную великими идеями человечности, прогресса и свободы; дайте этой душе пламенную восторженность, веру ученика, который быстро падает духом и меняет свои кумиры по мере того, как он сталкивается с мрачной и печальной действительностью своих самых возвышенных привязанностей, поместите эту душу в обстановку литературного расцвета, борьбы идей, — и вы получите Жорж Санд с ее взлетами и падениями, с ее заведомо бесплодными реформаторскими попытками, с ее безусловной победой как большого писателя.

Да, она обманывала самое себя, когда минутами мечтала о роли моралиста-ниспровергателя. Ей просто надо было быть мужчиной, чтобы обладать упрямой волей сектантов, которая одна только и может поставить целую человеческую жизнь на службу раз навсегда избранной цели. Если, например, в предисловиях к первым изданиям «Индианы» Жорж Санд изложила и социальные теории, то изданию 1852 года она предпослала следующие строки: «В этой книге увидели умышленные нападки на брак. Я не задавалась такими намерениями и была безмерно удивлена тем, что критика сумела наговорить так много хорошего по поводу моих разрушительных намерений. Критика чересчур глубокомысленна, и это ее погубит: она никогда не судит просто о том, что просто написано». И это очевидная истина. Позднее, в других романах Жорж Санд будет воспевать святость и неомрачаемое счастье супружества. Если не считать ее верности идеям красоты и благородным, возвышенным чувствам, нет такого тезиса, который бы она, поддерживая сначала, не стала бы впоследствии опровергать. Поистине она шла с закрытыми глазами среди своих мечтаний, и для нее не было ничего более отрадного, чем довериться надежному поводырю. Это объясняет, почему она так часто оказывалась в роли ученицы того или иного выдающегося человека, чьи имена я уже называл. Несмотря на своеобразие таланта Жорж Санд, ее женская натура нуждалась в постоянной поддержке. Она эмансипировалась, но по существу так и осталась слабой женщиной и охотно клала свою голову на чье-нибудь сильное плечо. Один критик сказал о ней: «Она — всего лишь эхо, облагораживающее голоса». Другой критик, более язвительный, добавил, пародируя афоризм Бюффона: «У г-жи Жорж Санд стиль — это мужчина». В этих слишком суровых суждениях есть доля истины. Когда изучишь ее поближе, на каждом шагу обнаруживаешь в ней женщину.

И как она поэтому нежна к своим героиням! Женщина в ее произведениях почти всегда существо восторженное, между тем как мужчина играет в них обычно неблагородную роль. У Жорж Санд есть свой очень типичный для нее идеал женщины — разумной и страстной, благородной и осмотрительной. Она, видимо, мечтала, и притом чисто инстинктивно, обновить общество через женщину; вот почему она создала образы своих воинственных героинь, таких бесстрашных, порою таких хитрых и неизменно прекрасных. Из них составился бы целый батальон амазонок, а перечислить их всех — просто не хватило бы сил. Во главе этого отряда стоит Эдмея из романа «Мопра», о котором я буду говорить ниже; за нею идут другие: маленькая Фадетта, совершающая чудо, чтобы, превратившись в красотку, одержать победу; Каролина из «Маркиза де Вильмер», чья робкая и самоотверженная любовь делает ее, скромную компаньонку, знатной маркизой. Ограничусь этими примерами. И тут же я полагаю уместным сказать о бесполезности всей этой затеи: Жорж Санд не удалось ни на шаг продвинуть эмансипацию женщин. Остались только творения поэта, потому что только поэт был и ней исполнен веры. Моралист оказался слишком благоразумен, слишком неуверен в успехе, чтобы настойчиво идти к цели. На длинную вереницу героинь Жорж Санд смотришь лишь как на плоды поэтического вымысла, как на трогательные и гордые создания, чересчур утонченные и настолько далекие от живой жизни, что они не могут послужить мало-мальски убедительным аргументом в защиту высокой идеи.

Приведу несколько строк, в которых Жорж Санд судит о самой себе с большой проницательностью: «По натуре я поэт, а не законодатель; в случае нужды могу быть воином, но никогда — парламентарием. Меня можно подвигнуть на все, сперва убедив меня, а потом командуя мною; но что-либо открыть, решить что-то я не способна. Я готова принять все, что принесет благо. Пусть отнимут у меня мое имущество и мою жизнь, лишь бы только не лишали бедный мой ум сильфов и нимф высокой поэзии». Если мы сопоставим теперь с этим признанием следующие несколько строк, которые содержат религиозное кредо Жорж Санд, то получим о ней полное представление: «Религия моя в сущности своей всегда оставалась неизменной; при свете разума формы прошлого утратили для меня, как и для моего века, былую ценность, но вечная доктрина всех верующих — милосердный бог, бессмертная душа и жизнь в ином мире — это устояло против всякого анализа, против всяких рассуждений и даже против отчаянных сомнений, порою одолевавших меня». Жорж Санд была мечтательницей и деисткой, — короче охарактеризовать ее невозможно.

К тому же и обычная ее манера держать себя выдавала ее подлинную натуру. Она не отличалась легким и блестящим остроумием. В разговоре она была вялой, медлительной и стесненной. Ее полноватое лицо, ее большие глаза хранили выражение немой и глубокой сосредоточенности, какое иногда можно наблюдать у животных. Она непрерывно курила и любила следить за подымающейся кверху струйкой дыма. Самым большим удовольствием для нее было, если, находясь в ее комнате, вы забывали о присутствии хозяйки и вели себя так, будто ее и нет. Слушая вас, она погружалась в и мечтания и словно спала с открытыми глазами. Взгляд ее был обращен как бы внутрь. Она походила на тех морских птиц, которые с невероятным трудом ковыляют по прибрежному песку, но мгновенно обретают и ловкие и быстрые движения, стоит только их лапам и крыльям коснуться поверхности воды. Если Жорж Санд тяжело плелась по пыльной дороге жизни, то она легко воспаряла к небесам, едва лишь брала в руки перо. Слова, которые она произносила запинаясь, текли тогда широким потоком. Ее сосредоточенность находила выход в напряженном труде. Она была только поэтом и умела одно — писать.

Ее манера работать довершает ее характеристику. Она писала по ночам, когда вокруг царил полный покой; впрочем, она прекрасно могла работать и среди шума, — до такой степени она умела уходить в себя и забывать окружающее. В Ноане, после того как гости уходили спать, она до четырех-пяти часов утра засиживалась в гостиной за маленьким столиком и писала. У нее было перо, чернильница, крепко сшитая тетрадь писчей бумаги и ничего больше — ни плана, ни заметок, ни книг, ни каких бы то ни было материалов.

Принимаясь за роман, она исходила из довольно смутной общей идеи, целиком доверяясь своему воображению. И вот под ее пером возникали персонажи, развертывались события; так она спокойно изливала свою мысль до конца. Быть может, в литературе не найдется другого примера такой сосредоточенной, такой неспешной работы: она текла будто спокойный ручеек, который струится с тихим и ровным журчанием. Рука писательницы двигалась плавно, почерк у нее был крупный, спокойный, буквы отличались правильностью, зачастую на ее рукописях не было ни единой помарки. Казалось, что она пишет под диктовку.