Александр Гроссман - Образ жизни

• Название: Образ жизни
• Автор: Александр Гроссман
• Жанр: Современная проза

Я начал писать и сразу выяснилось, что своих слов у меня нет. Весь текст — мозаика из чужих мыслей, слов и метких выражений. Бесценный дар ушедших поколений. «Но ведь они для того и писали, — успокаивал я себя, — а я для того и читал». Примирил меня с собой симпатичнай мне автор «Русских вопросов» Б.Порамонов. «Нынешнее литературоведение установило, что такие заимствования (подчас бессознательные) являют литературный закон. Любой текст — палимпсест, автор пишет на чужом черновике». Я осмелел и назвал свой палимпсест Modus vivendi. В нём нет авторского вымысла. Все описанные события происходили с близкими мне людьми.

Эта незамысловатая проза написана от первого лица. Надеюсь, никто не станет отождествлять это лицо с автором. В умеренных дозах автор разлит повсюду. «…у писателя все книги исповедальны», (Б.Шоу). Я прикрылся глубоко уважаемыми мною именами. Соблазн сопричастности и кто мы без них? События этой хроники разворачиваются на просторах «братской семьи народов» и завершаются на обетованном пятачке — в Израиле.

---

Михаил сразу узнал его. — Гляди, Петька объявился. — Геннадий протянул руку: — Здравствуй. Нагулялся? Назад проситься пришёл?

— Нет, я по ваши души. Пойдёмте, пивка попьём, поговорим.

Сидели высоко над прудом, тянули пиво. Разделивший их десятилетний перерыв заполнился и так, не спеша, перешли к делу. Пётр предложил хорошие условия, стоило подумать.

— Так не переведут же, — усомнился Гена.

— Переведут, — уверенно сказал Пётр. — Без вас не отрапортуешь о трудовых победах. Потолкуйте с жёнами и соглашайтесь. Поработаем.

Пока искали фрезеровщика и токаря, Пётр сам готовил работу слесарям. Виктор Григорьевич постоял, посмотрел и спросил:

— Где ты фрезеровать научился?

Пётр вывел фрезу, остановил станок. — Сперва в ремесленном, потом до армии на машзаводе работал. Слесари мною недовольны — большие припуски оставляю. Там у них асы работали, в две-три десятки укладывались. Работа здесь хитрая, но её не много. Если не возражаете, я поговорю с ребятами, сходим домой к пенсионерам, проявим уважение. Думаю, на полставки согласятся.

Долгожданный звонок раздался, когда зима хлопнула дверью мартовскими морозами.

Километров пять прошли молча. Нина шла впереди, и Пётр еле поспевал за ней. «Странно, — размышлял он, глядя на мелькающую впереди фигурку, — шаг короткий, скользит себе, словно с горки катится, а не догнать». Лес кончился. На опушке Нина остановилась.

— Не устали?

— За вами поспеть не просто.

— На лыжне, Пётр Иванович, я всё забываю. Стоит только снегу улечься, как меня охватывает беспокойство, нетерпение какое-то, как у перелётных птиц. Я читала.

— Зов предков. Память ушедших поколений.

— Точно, Пётр Иванович. Верные слова.

— Не мои.

— Я знаю.

Пошли дальше — через поле к посадке, за деревьями открылся пологий спуск. Внизу Пётр сказал: — По времени выходит, километров десять прошли.

— Вот дойдём до тракта и будет пятнадцать. — Не доходя до тракта, Нина остановилась. — Не загнала я вас?

— Пока нет, но впереди ещё обратный путь.

— Посидим вон под той ёлкой и двинемся потихоньку.

Она обломила низко нависающие ветки, расстелила их у комеля, отстегнула лыжи и села на лапник; оперлась спиной о ствол, вытянула ноги и указала на место рядом: — Садитесь, Пётр Иванович. — Извлекла из-под свитера плоскую фляжку, отпила и протянула Петру. — Чай крепкий, сладкий, с травами и не холодный. На себе всю дорогу грела. Усталость, как рукой, снимет.

Пётр устроился на лапнике, попил чаю, спросил: — Любите зиму?

— В лесу и на лыжне, а дома вечная возня с дровами, водой, удобствами во дворе… Люди по Луне ходят, а мы зимой по воду с топором ходим.

— В лесу, да ещё на берегу тихой речки такой быт оправдан, а в городе, конечно, лишён смысла. На лыжи стали раньше, чем пошли?

Нина рассмеялась. — Я в школу через лес на лыжах бегала. Мы в леспромхозе жили, недалеко от Йошкар-олы. Лес вырубили, работы не стало, люди разъехались. Родители купили дом в Ижевске — у отца здесь родня.

— В библиотекари пошли по призванию?

— Что вы, совершенно случайно. В райцентре было одно училище. Киномехаников готовили и библиотекарей. Потом окончила Ленинградский институт культуры. Заочно. Не удивляйтесь — это всё мама. Детей подняла и мне выучиться дала.

— Вот мы и подобрались к самому интересному.

— Это вам интересно, а мне и вспоминать не хочется.

— Ну и не надо.

— В том то и дело, что надо. Так хочется выговориться и почему-то кажется, что вы поймёте.

— Это мне уже говорили. Я что, похож на священника?

— Нет, но вы умеете слушать.

Пётр кивнул. Раз, другой. — Вот-вот. И не задавать лишних вопросов. Верно? Охота задавать вопросы отпала ещё в детдоме — на них всё равно не отвечали.

— А ваш детдом, где стоял?

— Совсем рядом. Сперва в Бодье, потом в Ижевске.

— Вам тоже есть, что рассказать. Кстати, я выписала вам новый формуляр.

— Ого! Кто кого исповедует? Вообще-то я ничего не имею против. Так даже интересней. Вот только жизнь нельзя переписать, как формуляр.

Возвращались не спеша. Останавливались. Разговаривали. Сразу за лесом стояли дома. Пётр указал на крайний дом: — Недавно получил квартиру. Первое в моей жизни своё жильё. Квартира пустая, из мебели — тюфяк на полу, но чаем напоить могу. Сядем и устроим вечер вопросов и ответов. Идёт?

— До вечера я свободна. Мама с детьми гостят у брата. Давайте попробуем.

Нине и двадцати не было, когда она вышла замуж. Нефть здесь геологи искали. Весёлый симпатичный парень с юга России. Любовь? Да, любовь. Взаимная и счастливая. Родился Игорёк. Геологи дальше поехали. Договорились расстаться ненадолго. «Последний раз съезжу и всё. Будем жить здесь или ко мне переберёмся». Работал в Сибири, потом в Туркмении. Один раз приезжал в отпуск. Танечка без него родилась. Ей скоро три года, а она ещё отца не видела. Деньги на детей приходят. Не регулярно, но грех жаловаться. Ко дням рождения детей приходят открытки без обратного адреса и несколько слов на почтовых переводах.

— Живу соломенной вдовой. Обида гложет постоянно. За что со мной так поступили? Сама себя в угол загнала. Дети ждут отца, говорят о нём, я поддерживаю видимость дружной семьи, чтобы они не чувствовали себя брошенными.

Они сидели на тюфяке, грели спины о чуть тёплые батареи. Между ними, тут же на тюфяке, стоял чайник, эмалированные кружки и баночка с сахаром. Чайная ложка — одна на двоих.

— Я выросла в простой семье. Нас было трое детей, и нас любили. Мы чувствовали эту любовь. Вот и демографы пишут, что дети из разведенных семей, следуют путём родителей. Вы можете объяснить, почему по переписи замужних женщин больше, чем женатых мужчин? Мой случай?

— Я могу только слушать. Нет личного опыта. Женщина, которая первая принимала во мне участие, недавно сказала: «Женись, Петя, не живи один». Вот я и думал, что вы войдёте сюда хозяйкой. Не знал ваших обстоятельств. Я и сейчас от этой мысли ещё не отказался.

— У вас всё просто. Я думала, вы поняли.

— Что на уме, то и на языке? Не обольщайтесь. Это только внешняя сторона, а что там внутри, за семью печатями, и я не всегда знаю. Новый формуляр вы мне выписали, а прожитая жизнь осталась.

— Так расскажите.

— Обязательно расскажу. Иначе мы не поймём друг друга.

— А надо?

— Хотелось бы.

— Тогда до другого раза, если он будет. Засиделась я у вас. Спасибо. Мне легче стало.

— Я провожу вас.

— Ой, не надо. Я молвы боюсь.

— Темно уже, и лес рядом, Я сзади пойду до трамвая.

— Ну, разве что так.

Глава 10

Облетел цвет черёмухи, установились тёплые дни. Я завёл себе привычку утром перед работой садиться на велосипед и катить по пустым улицам за город. Заезжал в лес, отдыхал несколько минут, слушал птиц и возвращался. Разные мысли посещали меня по пути и на отдыхе. Лейтмотивом назойливо звучала тема неудовлетворённости работой и семейной жизнью. Раз уж так сложилось, что я стал инженером, хотелось найти в рамках этой профессии нишу, где я мог бы проявить себя и получить достойное вознаграждение. Система декларировала равенство полов и равную оплату за равный труд. Лицемерие становилось очевидным, если добавить всего лишь одно слово: равную низкую оплату. Мужчина был унижен тем, что один не мог прокормить семью, а женщина была вынуждена использовать своё право на труд. Когда родилась Катька, Зинуля год не работала. На одну зарплату старшего инженера трудно было прожить втроём, и я устроился читать техническую механику студентам вечернего Индустриального техникума. Это дало нам дополнительные шестьдесят рублей в месяц, и мы как-то выкручивались, во многом благодаря талантам моей жены и незаметным маминым дотациям. Зинуля! Предмет моих надежд и разочарований. Мои родные, друзья моих родных приняли её в свой клуб, словно это место принадлежало ей по праву рождения, как они когда-то приняли меня и брата. В этом плане всё сложилось, как нельзя лучше, но у нас был ещё свой мир и своя комната. Мы закрывали дверь, укладывали Катьку спать и оставались вдвоём в нашем мире. Увы, в него не пришло то, что приходит в дом с женщиной — душевное тепло, ласка, радость присутствия любимого и любящего существа. Постепенно недоумение сменилось пониманием: ей это не нужно. Нет такой потребности. Зинуля очертила круг своих интересов и обязанностей и жила внутри этого круга. Мне в этом круге был выделен узенький сектор, а я претендовал на весь круг. Мы оба были неправы, но это предстояло ещё понять. А пока громоотводом работала Катька. По утрам я крутил педали, изо дня в день жевал эти мысли, разряжался и начинал день.

В лесу я облюбовал поляну с пнём посредине и деревом, к которому я прислонял велосипед. Я уже считал это место своим, когда однажды увидел, что под деревом стоит голубой «Спутник», а на пне кто-то сидит. Подкатил ближе и узнал Петра. Он улыбнулся, указал на велосипед и сказал: