Никандр Алексеев - Охотничьи тропы

• Название: Охотничьи тропы
• Автор: Никандр Алексеев
• Издательство: Новосибгиз
• Жанр: In-verse, стихи
• Год: 1948

Рассказы, очерки, стихи.

---

«Рыба играет — дождю быть», — вспомнил я старую примету и посмотрел на небо. Сквозь деревья было видно, что с востока надвигалась черная туча. Гребень ее стоял уже почти над самым озером и похож был на гриву вздыбленной лошади.

На земле все замерло в знойной духоте; застыл воздух, повисли листья, умолкли птицы. Только ласточки носились над озером, черкая по воде крыльями.

Хотел было я вернуться на островок, потом раздумал; гроза кончится не раньше, как через час, солнце к тому времени зайдет. А в темноте какая рыбная ловля?

Размотал сеть и, не теряя времени, поставил ее поперек залива. А когда пристал к берегу, молния с громом расколола небо, рванул ветер, хлынул обломный ливень. Кругом разлилась непроглядная темень.

Привязал я наощупь лодку, забрался в кусты и сижу, жду.

Сидеть пришлось около часа. Тучу пронесло, на востоке скова засинело небо, и я, промокший до нитки, начал скорее вытаскивать сеть. Выбрал улов, свернул сеть, направился на островок.

Подллыл к протоке и… глазам не верю. Пропал остров! Там, где он стоял, колыхались волны, а на них стайка диких уток покачивалась.

Меня так и бросило в жар. Куда он мог подеваться? А главное — где сын? Если остров залило водой — было бы видно вершины елок. Размыло волнами? Но буря была не слишком сильной.

Чего только я не передумал, кружа в лодке по озеру. И в конце концов решил, что острова мне не найти.

Когда совсем стемнело — вышел на берег. Звать начал сына. Крикну — прислушаюсь: тишина. Только эхо перекатывается над сопками.

Всю ночь бродил по берегу, словно пьяный. Натыкался на деревья, падал в какие-то ямы, кричал, пока не охрип. А едва рассвело — опять лодку отвязал, направился неизвестно куда…

Обогнул мысок — дым в кустах заметил. Бросился туда. Не Павлик ли, думаю?

У костра дед сидел, удочки налаживал. Взглянул на меня и спрашивает:

— Какая беда случилась?

Рассказал я ему. Выслушал дед и улыбнулся:

— Зря убиваешься. Жив-здоров твой сын. Могу дорогу к нему показать.

Сели мы в лодку, поплыли. Я гребу так, что весла трещат, а старик правит рулем и молчит.

Пересекли озеро, свернули в дальний угол; тут дед показывает вперед и говорит:

— Вон и Еловый остров.

Обернулся я и… не могу понять: во сне это или наяву? Стоят перед нами тот самый островок, что вчера у протоки был, а на берегу Павлик от радости прыгает.

И наверно такой глупый вид у меня в то время был, что схватился старик за бока и ну хохотать. А когда нахохотался вдоволь, объяснил:

— Островок этот — пловучий. С давних пор по озеру гуляет. Куда ветер подует — туда он и плывет. Мы-то уж к нему привыкли, а вот новому человеку чудно кажется: был остров — и не стало. Нивесть что можно подумать!..

Ефим Пермитин ПРАЗДНИК ЛЕТА (Глава из романа «Любовь»)

«Горные орлы», алтайский колхоз-миллионер, проводил «праздник сенокоса и меда».

По установившейся в колхозе традиции, день этот праздновался необычно. Самые лучшие верховые лошади седлались в богатые седла. Женщины, мужчины и даже дети надевали яркие одежды и ранним утром, гарцуя на лошадях, пестрыми живописными группами, с песнями выезжали из деревни в леса и горы.

Весь день женщины и девушки собирали по ключам и косогорам ягоды черной и красной смородины, малину и костянику. Мужчины ловили в порожистых речках хариусов, стреляли поднявшихся на крыло тетеревов и глухарят.

Ягоды, рыба и дичь шли на приготовление богатого ужина. Хмельная медовуха заранее приготовлялась колхозным пасечником.

Весь день молодежь пела песни, купалась в реке, состязалась в подъеме на крутую, трудно доступную гору «Гляден», в искусстве стрельбы из охотничьих винтовок и дробовиков, а на солнцезакате женщины и девушки съезжались из разных логов и речек на пасеку, к радушному пасечнику Станиславу Матвеевичу: накрывали столы, ждали из гор охотников и рыболовов, варили традиционную, ни с чем не сравнимую алтайскую уху из свежих хариусов.

С каждым годом праздники проводились торжественнее и веселее. Председатель колхоза Селифон Адуев программу праздничного дня предложил всецело передать в руки изобретательной молодежи. До рассвета ярко пылали костры, пламенели жаркие отблески огня в глазах беспечных, возбужденных горноорловцев.

И еще нравилось всем, что к «празднику лета» не готовились заранее, а назначался он неожиданно, после продолжительной напряженной метки стогов и изнурительной тяжелой косьбы вручную на недоступных машинам лесных увалах.

Перед праздником усталые косцы, гребцы, копнильщики, подростки-копновозы и престарелые метальщики — ответственные вершители стогов и скирд — парились в банях. В канун праздника запах банного дыма и жженого камня от раскаленных каменок плавал над деревней с полудня до поздней ночи.

* * *

Зорилось. Мутные бельма окон чуть розовели.

…Марина открыла глаза. Селифон, приподнявшись на локте, смотрел ей в лицо.

Слегка припухшие от сна губы Марины раскрылись:

— Знаю, торопишься… Пора! — И она быстро поднялась с постели.

* * *

Адуев спешил. Решили ехать в горы без завтрака. Для Марины, уступив настойчивым ее просьбам, он заседлал горячего белого жеребца «Кодачи», для себя — саврасого иноходца. Все необходимое для рыбалки, охоты и сбора ягод было уложено с вечера.

В полотняном платье с перламутровыми пуговицами у разрезов Марина вышла на крыльцо. На голову она надела такую же панаму. На ноги — татарские сапожки с яркой росшивью мягких козловых голенищ.

Селифон подвел жеребца. Конь раздул розовый храп и покосил гордым искристым зрачком на необычную всадницу.

Адуев взял одной рукой жеребца под уздцы, другой хотел помочь жене.

— Я сама… Сама! — заторопилась Марина.

Ей вздумалось показать ему, что верхом она выучилась ездить не хуже любой, выросшей в горах женщины. Но нога ее, стесненная недостаточным разрезом платья, не могла сразу дотянуться до стремени высокого коня. Жеребец грыз и пенил удила, рубил копытом землю, топтался и прижимал уши.

Марина, ухватившись за холку лошади, прыгая на одной правой ноге, наконец поставила левую ногу в стремя и, легко оттолкнувшись от земли, села в седло. С раскрасневшимся от напряжения лицом, с горящими глазами, в панаме и узком платье она походила на красивого подростка.

Верхом на горячем белом Кодачи, славившемся не только редкой красотой породы, но и великолепной рысью, Марине казалось, что в это раннее утро, с целым днем веселого отдыха впереди, весь мир также радостен и молод, как молода и радостна она, что река Черновая сегодня по-особенному шумит на перекатах, что Селифон в холщевом рыбацком костюме, с ружьем за плечами еще сильнее, роднеее и милее.

Марина знала: он боится опоздать в заветные свои места к началу клева. И потому сразу же за воротами отпустила поводья.

* * *

Лошадей расседлали под раскидистым кедром у ручья, впадающего в Черновую. На берегу у самой воды росла душистая дикая мята, вперемежку с залитой росой осокой. Подальше — непролазные заросли черной смородины. На косогоре алела малина, а еще выше у камней, точно накрытые красным сукном, никли под тяжестью урожая кусты рубиновой кислицы.

— Ягод тут, тебе за неделю не обобрать! — Селифон махнул рукой в сторону косогора.

По тому, как муж поспешно складывал седла и разбирал несложную рыбацкую снасть, Марина видела, что он очень спешит к реке.

Рыбаку действительно, нужно было спешить. Огненный ком солнца уже выкатывался из-за гор. Месяц, утратив блеск, казался теперь тонким и непрочным, как истаявшая льдинка.

* * *

Молочно-белая в пороге, темноголубая по омутам — река билась в крутых скалах. Это самое узкое и глубокое место алтайской реки Черновой и называли «Щеки».

Рыбак спустился к реке по руслу ручья. Опавшая в летнее время вода образовала неширокую, затененную утесами береговую отмель.

«Щеки» Селифон считал «рыбным садком». И если когда собирался «наудиться всласть», то стремился только сюда.

С приречных камней вспорхнул небольшой куличок-перевозчик и, задевая о волны узким пепельно-серым крылом, с тонким свистом полетел на противоположный берег.

Адуева охватила знакомая дрожь. Он быстро разулся, по-рыбацки подсучил до колен штаны и надел через плечо холщевую торбу под рыбу.

Босые ноги щекотал остывший за ночь галечник.

При первой насадке у рыбака дрожали пальцы. По неистребимой с детства привычке поплевал на проткнутого крючком жирного фиолетового червя и сильным швырком гибкого удилища забросил лесу на стрежь. Лесу тотчас же снесло течением и закружило в глубоком пенистом омуте.