Морис Магр - Сокровище альбигойцев

• Название: Сокровище альбигойцев
• Автор: Морис Магр
• Издательство: Энигма
• Жанр: Эзотерика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-94698-069-6

В книгу вошли два никогда раньше не переводившихся на русский язык романа Мориса Магра (1877–1941) «Кровь Тулузы» (1931) и «Сокровище альбигойцев» (1938), посвященные, как и большая часть творчества этого французского писателя-эзотерика, альбигойскому движению XII–XIII вв. В отличие от других авторов М. Магр не просто воспроизводит историческую панораму трагических событий на юге Франции, но, анализируя гностические и манихейские корни катарской Церкви Любви, вскрывает ее самые глубинные и сокровенные пласты.

М. Магр считал («Magicien et Illuminés», 1930), что принципиально синкретическое религиозно-философское учение катаров, впитавшее в себя под влиянием друидов, скрывавшихся в Пиренеях от преследования ортодоксальных христиан, элементы кельтской традиции, прежде всего в ее доктринальном и теогоническом аспектах, немало заимствовало также от индуизма и буддизма, семена которых, судя по всему, посеяли в Лангедоке странствующие тибетские монахи, — впрочем, приятель писателя немецкий литератор и исследователь арийской традиции Отто Ран, близкий к кругам весьма компетентного тайного общества «Аненэрбе», лишь отчасти разделял его мнение. Многолетняя связь с такими эзотерическими организациями, как Розенкрейцерский орден, Гностическая Церковь и «Полярное братство», инспирированное космогоническими идеями «мирового льда» Ханса Хёрбигера (1860–1931), открывала М. Магру доступ к редчайшим средневековым документам и хроникам, поэтому он очень хорошо знал, что отнюдь не золото — во всяком случае, не только его — искали папские инквизиторы, огнем и мечом искореняя в Аквитании и Провансе альбигойскую ересь, осужденную Вселенским собором 1215 г. Существует версия, подкрепленная апокрифическим преданием, что катары в течение определенного времени были хранителями Святого Грааля…

В качестве вступительной статьи использовано несколько глав из работы известного французского исследователя альбигойского движения Ф. Ньеля; издание также дополнено отрывком из «Песни о крестовом походе против альбигойцев» (XIII в.), фрагментами из книги О. Рана «Крестовый поход против Грааля» (1933) и «Требником катаров» (XIII в.), изданным в 1957 г. Д. Роше, «последним посвященным катаров».

---

Медленным шагом я возвращаюсь в Монсегюр, к его рыцарям, дьяконессам, к подземному городу. Иду и спрашиваю себя, видел ли я сон, или все случилось со мной наяву, и размышляю о вечной молодости Эсклармонды…

Люди, расставленные на холмах, ночью подают сигналы кострами, а днем звуками труб. По дороге на Лавланет без устали скачут всадники. Прибывшие из Фуа и Тулузы привозят дурные новости. Пьер дез Арси, сенешаль французского короля в Каркассонне, и епископ Альби собрали армию, она сейчас находится в стенах Тулузы. Хотят разрушить Монсегюр, этот вознесшийся над равниной очаг ереси, не намеренный считаться ни с Папой, ни с Францией. Как и тридцать лет назад, Церковь пообещала участникам штурма индульгенции и, подстегивая пыл рыцарей, нацепила им на грудь крест.

Из всех пиренейских замков, где есть альбигойцы, в Монсегюр стекаются добровольные защитники. Они поднимаются по узкой тропе, петляющей до самых ворот замка, обращенных в сторону Лавланета. Среди них есть и крестьяне, несущие за плечами весь свой скарб, мешки с мукой или овощами, и рыцари, не имеющие ничего, кроме меча и копья. Старый Раймон де Перелла, признанный сеньор Монсегюра, встречает беглецов на пороге. Я давно уже стою здесь, изумляясь, как такое огромное количество людей, мулов и лошадей может найти себе место в подземных галереях крепости.

Вот немногословный Пейре Рожер де Мирпуа, он командует нашими воинами. Когда Симон де Монфор отдал его замок французскому шевалье Ги де Леви, он с несколькими рыцарями в безлунную ночь попытался отбить свое владение. Теперь он отказался от этих попыток, но лицо его стало грозным и непроницаемым, подобно воротам его утраченной крепости. Вот Палаукви де Фуа, Дельга из Лорагэ, Луи из Жерса — рядом с ними я сражался в Тулузе. Это настоящие храбрецы. Интересно, тогда им было столько же лет, сколько мне? Сейчас они выглядят значительно старше. Все, что связано со временем, для меня настоящая загадка.

Вот неукротимый Луп де Фуа. Вот Жеан Камбитор, воин-чародей с двусторонним щитом: лицевая сторона защищает от ударов секиры, оборотная — зеркало, в котором он острием даги вызывает призраков. Вот Рожер де Массабрак, у него дурной глаз. С друзьями он говорит отвернувшись, а на врагов глядит во все глаза, ибо, по его словам, они падают от одного только его взгляда. Вот сумасброд Амори де Небюлат. Каждый день в полдень он бросает на землю шлем и, срывая с себя одежды, клянется отныне жить голым, дабы обрести истинную чистоту, присущую только тем, кто достиг состояния простоты первородного человека.

Внезапно глаза мои лезут на лоб, я весь дрожу. На лошади к воротам Монсегюра подъезжает женщина. В полном рыцарском облачении, в серебристом шлеме и с мечом на боку ее легко принять за подростка. Я узнаю овал лица и пронизывающий взор. Это Эсклармонда де Фуа, воплощение идеала моей юности. Значит, я въяве видел ее на берегу реки. В наше жестокое время чистый дух не мог не взять меч и не облачиться в железо. И вот уже он вживе подъезжает к Монсегюру.

Молодая женщина легко спрыгивает с коня. Бросив несколько слов Раймону де Перелла, она озирается, словно кого-то ищет. Я уже давно с удивлением заметил, что все, кто приезжали, независимо от знатности, непременно почтительно приветствовали незаметную маленькую старушку, сидевшую под смоковницей на ступенях внутреннего дворика. Я сначала даже не взглянул на нее. Рядом с ней стоят два человека в черном. Лицо ее все в морщинах, а платье такое неказистое, что ее можно принять за служанку.

Ее-то и ищет молодая женщина, а едва заметив, бежит к ней, падает на колени и почтительно целует ей руки. Перед кем вечно юная Эсклармонда может падать ниц? Я наклоняюсь к стоящему рядом одному из многочисленных сыновей Канастбрю и спрашиваю, кто эта маленькая сморщенная старушка. Он смотрит на меня с горьким изумлением, с каким обычно смотрят на безумцев или святотатцев, и, ни к кому не обращаясь, вопрошает, неужели я могу шутить над тем, что священно. Затем, видя, что я действительно ничего не понимаю, отвечает:

— Но это же Эсклармонда де Фуа, виконтесса де Гимоэз! Сегодня она впервые спустилась с башни приветствовать свою племянницу, Эсклармонду д’Алион.

И быстро отходит в сторону: все Канастбрю гордятся своим умом, и ему явно неловко находиться в обществе такого невежды, как я. Но я бегу еще быстрее. Рана открылась и горит, причиняя мне ужасные мучения. Я должен идти, бежать, выплеснуть свое разочарование. Горе тому, кто верит в чудо, даже в чудо духа. Природа жестоко мстит ему. Законы плоти неумолимы. Никакая божественная сила не может превратить бренную оболочку в нетленный светоч красоты.

Старость сильнее духа. Пока я творил свой призрачный идеал, он увял.

О Господи, если никто и ничто не вечно — ни тварь, ни здание, ни божество, ни произведение искусства, — значит, правы мои братья-альбигойцы: жизнь — это дурное наваждение, череда несчастий. А поэтому от нее надо как можно быстрее избавляться, дабы перейти в царство истинной жизни, где совершенство незыблемо, а любовь неизменна.

VIII

В окружении угрюмых серо-синих горных склонов, откуда низвергаются ржавые потоки, Монсегюр с его наглухо задраенными входами напоминает гробницу, воздвигнутую под осенним небом. Армия Пьера дез Арси медленно обволакивает плато, на вершине которого высится замок; подступы к нему охраняют горные ущелья. На каменной эспланаде, нависшей над Эром, развеваются знамена, мелькают кресты, а мы сверху пытаемся сосчитать осадные машины. Они кажутся такими маленькими, что нам становится смешно. Наступает ночь. Зажигаются звезды. Долина наполняется огнями. Похоже, я один стою перед замком. Кривой дуб распростер над пропастью свои ветви. Рядом с ним поставили каменную скамью, я сажусь на нее. Но, похоже, я занял место, предназначенное для некой знатной персоны: едва я сел, как кто-то подбежал и тронул меня за плечо. Едва успеваю встать и отступить в тень, как появляется Эсклармонда де Фуа…

Вот уже несколько дней в замке ходит слух, что она умирает. Для меня эти слова не имеют смысла. Жившая во мне Эсклармонда умерла в тот день, когда я увидел ее вновь и оплакал ее. Но она медленно воскресает, изо дня в день, шаг за шагом, и я начинаю понимать, что у идеальных существ нет ни тел, ни лиц, ибо они находятся над смертью.

Вот владелица Монсегюра мелкими шажками приближается к дубу. Я думал, она маленького роста, но сейчас она кажется мне высокой. Я не могу разглядеть на ее лице ни одной морщины — оно как будто выточено из прозрачной слоновой кости. Старый сеньор де Перелла подходит к ней и пытается утешить в каком-то неведомом мне горе. Оба преклоняют головы, вглядываются в темноту. Я слышу, как губы их твердят заветное слово: Святой Дух, Дух… И внезапно слышу, как, заламывая руки и высоко запрокинув голову, Эсклармонда, словно взяв звезды в свидетели, восклицает:

— Господи! Я трудилась всю жизнь, но так ничего и не смогла сделать ни для истины, ни для победы Духа.

Неподалеку звучит труба. На обрывистой тропе, ведущей в замок, появляются шесть всадников. Их, похоже, ждали, ибо караульные, размахивая факелами, радостно приветствуют их. Ворота отворяются, и в крепость въезжают шесть мальчиков-подростков в стальных шлемах — дети, рожденные Эсклармондой от виконта де Гимоэза.

Она направляется к ним, а сеньор де Перелла шепчет ей вслед:

— Вот видите, жизнь сама взяла на себя труд ответить вам.

Осада Монсегюра продолжалась уже месяц, а я все еще не мог понять царившей в замке загадочной эйфории. Сначала думал, это обычное возбуждение, порожденное войной. Однако возбуждение это сильно отличалось от того настроения, которое за время пережитых мною военных действий мне не раз доводилось видеть, — это была радость без внешних проявлений, подлинная радость чистой души. Она зародилась через три дня после того, как прошел слух о смерти Эсклармонды де Фуа. Эту новость все передавали друг другу шепотом, без обсуждений. Она не вызвала зримой печали, не было никакой общей молитвы, никто не знал, где были погребены ее останки. Даже в Монсегюре катары практиковали тайное погребение, вошедшее в обычай с тех пор, как епископы, словно одержимые, стали осквернять могилы еретиков, лишая их покоя даже после смерти.

И с этого момента движения воинов стали лихорадочными, а глаза зажглись необъяснимым весельем. Я не понимал этой странной радости. Правда, крепость казалась неприступной. Основание каменной пирамиды, на вершине которой высился Монсегюр, было поистине необъятным и вдобавок щерилось зубьями глубоких расселин, поэтому король вряд ли смог бы собрать воинство, способное полностью окружить его. Но эти соображения никак не могли создать душевный настрой, царивший в крепости. Мне все объяснил жизнерадостный Арнаут Боубила.