Морис Магр - Сокровище альбигойцев

• Название: Сокровище альбигойцев
• Автор: Морис Магр
• Издательство: Энигма
• Жанр: Эзотерика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-94698-069-6

В книгу вошли два никогда раньше не переводившихся на русский язык романа Мориса Магра (1877–1941) «Кровь Тулузы» (1931) и «Сокровище альбигойцев» (1938), посвященные, как и большая часть творчества этого французского писателя-эзотерика, альбигойскому движению XII–XIII вв. В отличие от других авторов М. Магр не просто воспроизводит историческую панораму трагических событий на юге Франции, но, анализируя гностические и манихейские корни катарской Церкви Любви, вскрывает ее самые глубинные и сокровенные пласты.

М. Магр считал («Magicien et Illuminés», 1930), что принципиально синкретическое религиозно-философское учение катаров, впитавшее в себя под влиянием друидов, скрывавшихся в Пиренеях от преследования ортодоксальных христиан, элементы кельтской традиции, прежде всего в ее доктринальном и теогоническом аспектах, немало заимствовало также от индуизма и буддизма, семена которых, судя по всему, посеяли в Лангедоке странствующие тибетские монахи, — впрочем, приятель писателя немецкий литератор и исследователь арийской традиции Отто Ран, близкий к кругам весьма компетентного тайного общества «Аненэрбе», лишь отчасти разделял его мнение. Многолетняя связь с такими эзотерическими организациями, как Розенкрейцерский орден, Гностическая Церковь и «Полярное братство», инспирированное космогоническими идеями «мирового льда» Ханса Хёрбигера (1860–1931), открывала М. Магру доступ к редчайшим средневековым документам и хроникам, поэтому он очень хорошо знал, что отнюдь не золото — во всяком случае, не только его — искали папские инквизиторы, огнем и мечом искореняя в Аквитании и Провансе альбигойскую ересь, осужденную Вселенским собором 1215 г. Существует версия, подкрепленная апокрифическим преданием, что катары в течение определенного времени были хранителями Святого Грааля…

В качестве вступительной статьи использовано несколько глав из работы известного французского исследователя альбигойского движения Ф. Ньеля; издание также дополнено отрывком из «Песни о крестовом походе против альбигойцев» (XIII в.), фрагментами из книги О. Рана «Крестовый поход против Грааля» (1933) и «Требником катаров» (XIII в.), изданным в 1957 г. Д. Роше, «последним посвященным катаров».

---

Но когда шевалье де Пушарраме увидел на хорах эту голову, он пришел в неописуемую ярость. Схватив голову обеими руками, он швырнул ее вниз на плиты пола. Ибо он хотел, чтобы голова Христа имела сходство с его собственной головой! В этой церкви он хотел подменить собой Бога!

— Разве я не объяснил, чего хочу? — набросился он на Тома Капеллана.

В самом деле, он объяснил скульптору все, однако желание получить изображение Христа, похожего на толстого лысого сеньора с опухшим красным лицом, было настолько безосновательно, что Тома Капеллан не придал значения адресованной ему просьбе и сделал голову такой, какой видел ее своим внутренним взором.

Голова разбилась на множество кусочков; Тома Капеллан хотел собрать их, соединить и водрузить на плечи Иисуса Христа, полагая, что приступ безумия у сеньора скоро пройдет. Шевалье помешал ему: он приказал приниматься за работу — лепить голову с него, шевалье де Пушарраме. А когда Тома Капеллан отказался, шевалье вытащил шпагу и, грозно размахивая ею, велел незамедлительно приступать к работе: в противном случае пусть молится перед смертью. Не желая подвергать себя опасности, Тома Капеллан вылепил новую копию и не стал собирать с пола осколки прекрасной головы Христа, а когда настала ночь, сбежал обратно в Тулузу, и больше в Пушарраме его никто никогда не видел.

Невозможно предугадать, что произошло бы, если бы в голове шевалье де Пушарраме и в крае не воцарился долгожданный порядок. Надо сказать, порядок вернулся в облике неожиданном и загадочном, и мне следовало извлечь из этой истории пользу. Вот что сам шевалье рассказал мне о том странном происшествии.

Четыре всадника в ночи

В тот вечер было очень холодно, и я сидел возле камина напротив шевалье.

— Душа у меня простая, я не люблю загадок, — говорил он. — Правильно сделали, что пришли ко мне. Быть может, сумеете дать мне надлежащие разъяснения. Вы слывете человеком ученым, и уж не знаю почему, но форма вашего посоха внушает мне доверие. А впрочем, кому в наши дни можно доверять? Люди живут в страхе и всего боятся. Слуги же ленивы и не хотят выполнять никакую работу.

С этими словами шевалье де Пушарраме взял томик in quarto в кожаном переплете с вытесненными на корешке химерами и бросил его в камин, где тот едва не задушил теплившийся огонь.

— Сударь, — окликнул я его, — если Буртумье отправился на охоту или же собирает в саду зимние сливы, я могу сходить в лес за хворостом, только, ради всего святого, не уничтожайте бесценные книги.

— Я бы с удовольствием отдал их все дьяволу! Мой отец потратил уйму времени, советуясь с ними и делая выписки, и — кто знает? — быть может, даже читая их, в то время как владения наши приходили в запустение, а поля зарастали сорняками. Вот почему здесь и поставили церковь. Но вы послушайте, что произошло. Случилось это совсем недавно. Однажды утром Буртумье сказал мне: «Сегодня вечером к ужину прибудут четверо». Я подумал, что речь идет о каких-нибудь приятелях из Тулузы, пожелавших устроить мне сюрприз. И чтобы не нарушить их замысел, не стал ни о чем расспрашивать.

«Буртумье, — сказал я слуге, — потрудись приготовить жаркое из фазанов и достань несколько бутылок старого вина из Сен-Жирона, которое так любит наш кюре».

Но Буртумье не бросился исполнять мои распоряжения, а, переминаясь с ноги на ногу, произнес: «Эти гости пьют только воду».

Я решил, что в этом заключается часть розыгрыша, приготовленного приятелями из Тулузы.

Когда настал вечер, гораздо более мрачный, чем обычно в это время года, я услышал конский топот и увидел в окне высокую фигуру незнакомого мне человека.

«Это один из наших гостей?» — спросил я у Буртумье.

«Похоже, именно так».

Передо мной предстал худой человек в черном плаще с капюшоном. Вид у прибывшего был внушительный — такой бывает у нотариусов или судей в парламенте, словом, у того сорта людей, которых я стараюсь избегать; этот тип, без сомнения, предпочитал воду вину. И так, друг за другом, явились все четверо, четверо гостей, которых я не приглашал, все одетые в черное и величественные, словно кипарисы на могилах; вместе они прошли в большой зал и в молчании выстроились.

«О Буртумье! — воскликнул я. — Скажи, какого черта явились сюда эти четверо, зачем эти клирики, взявшиеся неизвестно откуда, ввалились ко мне среди ночи?»

«Это друзья вашего отца. Впрочем, друзья, наверное, будет слишком сильно сказано. Примерно раз в четыре года они приходили к нему отужинать — обычно накануне дня Святого Иоанна. А когда в урочный вечер они не приходили, отец ваш уезжал из дома, и это дает мне основание полагать, что он ужинал вместе с ними в каком-то ином месте, но в каком? Одному Богу известно».

Вино, то есть вода, была налита, и надо было ее пить. Я вышел к четырем суровым гостям и пригласил их за стол. Они кивком поблагодарили меня. Трапеза проходила в тишине, и только иногда краем глаза я подмигивал Буртумье. Но мошенник прислуживал с таким почтением и вид у него был столь торжественный, что я засмущался и вялая беседа сменилась многозначительным молчанием.

Пока я задавал себе вопрос, отчего гости, предпочитающие воду вину, явились ужинать ко мне в дом, они встали, собираясь уходить. Буртумье поспешно отправился за их плащами, а я попытался изобразить радушного хозяина, но слова вежливости засыхали у меня на губах.

И тогда один из гостей, тот, который за весь вечер ни разу рта не раскрыл, но чей сверкающий взор произвел на меня неизгладимое впечатление, положил мне руку на плечо, словно я был ребенок. Вряд ли смогу объяснить, что произошло потом, ибо в точности не знаю, произошло ли это на самом деле. Он обращался со мной как с малолетним ребенком! Отругал меня за плохое поведение и не терпящим возражений тоном разъяснил, как мне надо жить: я был обязан довести до конца работу по восстановлению церкви. А еще он напомнил, что голова Христа должна быть именно головой Христа, а не моей собственной, как того возжелала моя фантазия.

Заметьте, этот человек был безоружен, по всем статьям напоминал клирика, и весу в нем было не больше перышка. И если вы мне скажете, что их было четверо, я отвечу вам, что в свое время я вступал в рукопашную с медведями, которые зимой спускаются с гор Венаска и Пикад, и без страха готов выйти на поединок с четырьмя опытными бойцами. Но в тот вечер об этом и речи не было.

Перед этим человеком я чувствовал себя ребенком, бормотал какие-то извинения и обещал непременно все исполнить. Больше он не произнес ни слова. Нет, кое-что все же сказал: «Это хорошо». Буртумье вывел во двор лошадей. Как я уже говорил, ночь была непроглядная. Они исчезли, как исчезают привидевшиеся нам во сне лица.

И вот что! Я больше не говорил об этих гостях со своим слугой, и он тоже хранил молчание. Казалось, между нами было заключено соглашение, хотя мы ни о чем не договаривались. А так как он слышал часть полученного мною нагоняя, то меня вполне устраивало такое положение. Хотите верьте, хотите нет, но я отдал распоряжения относительно церкви: отослал приезжих строителей обратно в Каркассонн. Конечно, мне бы хотелось видеть на хорах собственное изображение в окружении двенадцати апостолов, но Тома Капеллан почему-то вернуться отказался, поэтому пришлось водрузить на место прежнюю голову Христа, ту, которую некогда снесли сарацины. Я подчинился тем людям, хотя, возможно, они были посланцами дьявола. Вы человек образованный, быть может, вы что-нибудь скажете о них? Вы их, случаем, не знаете? Может, знаете людей, которые их знают? А может, они наугад выбирают замок, являются туда ужинать, отчитывают хозяев, а потом уходят?

Да, чуть не забыл! На обеденном столе, там, где на столешницу облокотился тот, со сверкающими глазами, я нашел розу, чуть-чуть помятую огромную свежую розу.

Люцида де Домазан

Я сидел под кипарисом и размышлял о смерти: об этом важном вопросе никогда не мешает задуматься.

И тут передо мной на вороном коне с белой гривой проехала девушка, одетая в белое.

— Куда вы едете, мадемуазель, по этой дороге, бегущей средь Пиренейских отрогов, в час, когда лениво журчат потоки, а ветер медленно спускается вдоль склонов в долины?

— Я, мой путешественник с тяжелым посохом, тоже могла бы спросить, чем заняты вы, сидя в одиночестве под кипарисом, что растет на лугу, где цветут бессмертники. Но я не люблю вопросов. Впрочем, раз вы хотите, я отвечу: я еду в замок Брамвак в долине Ларбуст, уходящей высоко в горы, вершины которых окутаны холодными облаками, а озера покрыты льдом.

— Вот странное совпадение! — не удержавшись, воскликнул я. И уставился на сидящую верхом девушку…

Красота ее наполняла душу восхищением. Я не говорю об изяществе форм ее юного тела, волновавшегося под влиянием внутреннего огня. Я говорю о сиянии, которое источали благородные черты ее лица, свидетельствовавшие о недюжинном уме. И только очень внимательный и проницательный взор мог заметить, что ее серые стальные глаза восхитительно пусты.