Валентин Фалин - Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

• Название: Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски
• Автор: Валентин Фалин
• Жанр: Публицистика
• Год: 1999
• ISBN: 5-227-00472-2

Валентин Фалин с 1950 года находился на ответственной работе в МИД СССР, в семидесятых годах занимал пост Посла СССР в Бонне, в восьмидесятых - политический обозреватель газеты `Известия` и руководитель Агенства печати `Новости`, с 1988 - го по 1991 год -заведующий Международным отделом ЦК КПСС и советник М. С. Горбачева по общеполитическим проблемам. На его глазах происходили те события, которые повлекли за собой развал всей государственной системы и стали началом целого периода в истории страны, получившего название `перестройка`…

---

Буржуазия потому и добилась великих достиже­ний, что на этот вопрос ответила просто: личный, частный интерес...

[Однако. — В.Ф.] личный, частный интерес зас­тавляет человека не только трудиться, но и порож­дает эгоизм со всеми его отвратительными послед­ствиями. Где же тогда альтернатива? Она возникла из предположения, что только внеэкономическое принуждение избавит от разрушительного эгоизма и приведет к искомому экономическому эффекту. На­сильственное принуждение к труду, как это ни пе­чально, стало альфой и омегой всех социальных уто­пий, начиная от Томаса Мора и Кампанеллы и до самых последних вариантов мирового утопизма».

«Любая система, основанная на внеэкономичес­ком принуждении, выше феодализма подняться не может. Ни по производительности труда, ни по эф­фективности, ни по социальным благам, ни по уров­ню благосостояния...

Именно в разгроме товаропроизводителя, все­го товарного производства и находится корень на­ших бед...

Без двух основополагающих законов: закона о собственности и закона о свободе торговли, то есть создания рынка, — перестройка обречена на террор недоумков и умных злодеев».

«Протяжная песня сталинизма — презумпция виновности советского человека... Он виноват все­гда и везде. Чтобы удержать такую нагрузку на че­ловека, надо было создать особую систему...

Мощнейшим рычагом моновласти, монособст­венности стал принцип «распределяй и властвуй». И до тех пор, пока распределять блага будут люди, аппарат управления, а не труд, не рынок, мы бу­дем иметь то, что имеем. Потом вообще ничего иметь не будем. Общество требует от государства благ: масла, мяса, молока, одежды, квартир, — но государство само не в состоянии удовлетворить и малую часть этих требований. И посему смута неминуема.

Агония тотальной государственной собственно­сти условно началась 1 июня 1985 года, когда стар­товала кавалерийская атака на пьянство... К этому его [государство. — В.Ф.] подтолкнуло и падение цен на нефть, на другие ресурсы, не шибко уро­жайные годы, Чернобыль и т. д. Государственная форма собственности начала разлагаться... Там, где монополия государства, там нет хозяина. Где нет хозяина, нет ничего... Сколько бы ни суети­лись вокруг разных прожектов, нормальных че­ловеческих результатов быть не может, а смуты не миновать... Брагой социальной напряженности станет иждивенчество, помноженное на национа-. лизм. Поэтому нужны свобода торговли — немед­ленно — и реальное равноправие всех видов соб­ственности. Только деловитость, предприимчи­вость могут спасти нас от новых трудностей соци­ального характера...

Человек — существо, сотканное из интересов. И абсурдно, утопично, и античеловечно управ­лять непосредственно человеком... Его можно убить, искалечить, все это можно, но интересы людские убить нельзя. Гуманно управлять интере­сами, и только тогда общество вступит на циви­лизованный путь развития».

«Теоретически все понимают, что государство благодетелем быть просто не может... Общест­во стоит на голове, поэтому так и получается, что государство якобы кормит всех. И это убеждение миллионов...

Вот здесь и получается спайка, с которой мы не справляемся. Бюрократия смыкается с иждивенче­ством. Как бы там ни было, но именно в этом, в паразитизме на казенных харчах, и смыкается кон­сервативная часть верхов с консервативной частью низов...

Что надо делать?.. Если мы цивилизованно не демонтируем государственный социализм и не со­здадим новое качественное состояние социалисти­ческого общества, нынешнее здание рухнет и при­давит многих. Нас — наверняка».

На такой не слишком мажорной ноте конча­лась записка. И между строк, и черным по бело­му выказывалось отношение не к персоне Ста­лина, но к краеугольным камням сталинизма, заложенным в фундамент системы, не изъяв ко­торые замах на строительство «социализма с че­ловеческим лицом» окажется очередным пусто­цветом. Это была уже критика подходов, разде­лявшихся М. Горбачевым. Они оставляли самую тяжелую, не захватывающую воображение работу «на потом», утверждая, что пока можно удовлетво­риться реконструкцией надстроек, подновлением фасадов, сменой вывесок.

Подмена планирования системой госдоговоров с производителями (закон об управлении государ­ственными предприятиями вступил в силу 1 янва­ря 1988 года), на мой взгляд, сути не решала. По­всюду в мире сложившуюся в результате ситуацию не лестно характеризуют — сидение на двух сту­льях. Или чисто по-русски, как было отчеканено на рублях Павла I: «Ни мне, ни тебе, а имени тво­ему». Вы хотели демократизации, извольте — вот дань «имени ее».

Госплан будет расставлять лишь стратегические вехи и сложит с себя ответственность за межот­раслевые и все прочие балансы. Место сверхмоно­полиста Госплана отдавалось на откуп десяткам и сотням больших и малых монополистов, для ко­торых новый закон без преувеличения стал золо­той жилой. Стихийно начал складываться рынок, не регулируемый никакими правилами и норма­ми. Он приступил к захвату господствующих вы­сот, не дожидаясь, когда правителям страны при­дет элементарно простое познание: экономике и социальной сфере нужны не скачки и наско­ки, а солидная правовая инфраструктура и ясная лоция.

В октябре 1988 года мы с Г. Писаревским напра­вили М. Горбачеву еще одну записку, опять не ща­дившую его самолюбие. Она метила в нескончае­мые колебания генсекретаря, в тенденцию тянуть резину с надеждой, что обстоятельства удастся за­тем сделать козлом отпущения.

На публике и на заседаниях Политбюро тем паче М. Горбачев изображал твердокаменного револю­ционера-большевика: «Пока я являюсь генераль­ным секретарем, ленинское наследие не станет объектом надругательств, социалистический выбор будет защищен». Или играл он мастерски, вешая лапшу на уши, или до какого-то момента сам ве-» рил в то, что заявлял?

В нашей записке Ленин, если скрупулезно точ­но, Ленин, прошедший горнило гражданской вой­ны и интервенции, сомнению не подвергался. Мы сосредоточились на показе того, что сталинская модель, сохранившаяся вплоть до перестройки, абсолютно чужда и представлениям Ленина-прак­тика, и социализму, как к нему ни относись — с симпатией или антипатией, и императивам обще­ственного развития.

«Общество устало в экономическом и некото­рых иных смыслах стоять на голове, — говорилось в записке. — Это и опасность, и шанс одновре­менно. Пример Китая показывает, как благодар­но отозвался народ на дозволение ему прекратить бить поклоны маоизму и взяться вплотную за ра­боту, хотя нам следует настраиваться на то, что поднять советское хозяйство — объективно более сложная задача, ибо процесс насильственного рас­крестьянивания деревни и подавление всякой ин­дивидуальной инициативы зашел у нас гораздо глуб­же, чем у любого из соседей».

И далее: «Со всеми оговорками тем не менее мож­но констатировать, что нельзя восстановить нор­мальное экономическое кровообращение в СССР, минуя рынок или в обход рынка...

На социалистическом рынке бесчисленное мно­жество удовлетворенных потребностей переплавит­ся в мандат доверия партии и строю, придаст фун­даменту нашего общества необходимую сейсмоустойчивость.

Отсюда вывод — нынешние нелады на рынке есть сигнал тревоги. Это не просто неудобство, каждо­дневно портящее людям настроение, а честным руко­водителям предприятий — здоровье. Нет, все гораз­до серьезней, т.к. рынок превратился в решающий партийный форум. Независимо от того, нравится нам это или нет».

Поскольку текст записки приводится в прило­жении[3], можно ограничиться несколькими репли­ками и констатациями, чтобы пояснить наш за­мысел.

Мы напоминали М. Горбачеву, что кронштадтс­кий и прочие бунты были, по Ленину, «политичес­ким выражением экономического зла».

«Государственный социализм, где всем — от ржа­вого гвоздя до космической станции — распоряжа­ется государство через чиновника, никогда не пой­дет дальше лозунга...

Безрыночный социализм — это глубоко боль­ное общество, в коем расстроен обмен трудовы­ми эквивалентами. Звено «производство — обмен» социалистично. В той же мере, как оно и буржу­азно, и феодально, ибо оно вечно: закон стоимо­сти — это печень экономического организма лю­бой формации».

Если перестройка сведется к латанию, прихорашиванию сталинизма, то партия, предпочевшая подобный путь, впадет в маразм либо совершит самоубийство. Никакие реальные реформы, ставя­щие целью демократию и социализм, невозмож­ны, пока не преодолен главный результат после­октябрьского переворота 1928—1932 годов, глав­ный антагонизм советского общества — отчуждение человека от собственности и власти.