Павел Шестаков - Давняя история

• Название: Давняя история
• Автор: Павел Шестаков
• Издательство: Ростовское книжное издательство
• Жанр: Детектив
• Год: 1972

Работник уголовного розыска Игорь Мазин занимается расследованием гибели молодой женщины Татьяны Гусевой. Однако поиск его выходит за рамки выяснения непосредственных обстоятельств преступления. Автор поднимает вопрос о нравственной ответственности человека за свои поступки.

---

И возможность представилась. Попал в беду приятель, которому он всегда завидовал. Да и как не завидовать? Сам он ночи напролет читал Шопенгауэра, а получал такую же четверку, как тот, который едва проглядывал конспект, зато покорял преподавателей обаянием. А уж что касается девушек, тут третий студент и рассчитывать не мог. Верно я говорю, Курилов?

Молча и напряженно слушавший Курилов, откликнулся:

— Мне не нравится ваш тон и ваши выражения.

— Я бы тоже предпочел их смягчить. Но у меня нет выхода. Посадить вас в тюрьму нельзя, а мне хочется, чтобы вы хоть посмотрели со стороны на ваши поступки.

— Я могу вас и не слушать.

— Нет. Выслушаете до конца. Добровольно выслушаете. Вам ведь любопытно узнать, что мне известно. Не так ли, Курилов? Разрешите продолжить?

— Сделайте одолжение!

И Курилов шутовски поклонился, но, кланяясь, неловко двинул ногой и поскользнулся. Не упал, а покачнулся и тотчас же выпрямился. Однако промелькнуло в этом движении что-то жалкое, унизительное, и Курилов понял это, его бледные щеки налились краской, ядовитая улыбка сбежала с лица, и он глянул на Мазина откровенно злобно.

Мазин перехватил взгляд и не отреагировал на него, а продолжал спокойно, как умел он, когда сдерживал себя и контролировал.

— Итак, вернемся к девушкам. Мухин прав, им было скучно с вами. Вели вы себя высокоумно и высокомерно, причем даже не от высокомерия… Вы отталкивали их, Курилов, потому, что на словах презирая, о чем говорили Витковскому, были их недостойны. И каждая неудача озлобляла вас и заставляла еще более вожделеть недоступного, недостижимого, что так легко доставалось вашему другу.

— Человеку достойнейшему, — вставил Курилов.

— Увы, нет, — согласился Мазин. — Но о личных, так сказать, мотивах, я не сразу догадался. Сначала весь ваш план отнес за счет умствования, а вернее, недомыслия. Бывает, они перепутываются. Зародится мыслишка, а что из нее при практическом воплощении выйдет, дойти невозможно. Думал, и у вас так. Узнали про дела друга, вас и осенило: изобрету, мол, план, чтобы помочь товарищу. Так я думал вначале. А оказалось, нет. Не умствование вами руководило, а месть, обида.

— Какая еще месть? Что за бред?

И тогда Мазин достал из внутреннего кармана письмо Татьяны Гусевой и прочитал Курилову то, что не стал читать Мухину.

«…Все ко мне липнут, как мухи на мед, а не любит никто. Тут еще случай был. У моего дружок есть. Они втроем живут. Один — симпатичный, застенчивый, вздыхает по мне исподтишка, а другой — заносчивый, все умничает, а сам слюни пускает. Пускал, пускал и обнахалился. Полез ко мне. Ну и врезала я ему в свое удовольствие! Посмотрела б ты на его рожу. Ухохотаться — можно было. Да я не смеялась. И тут не повезло. Противный полез. Хоть бы другой, симпатичненький, так я бы, может, и забылась на минутку, порадовала б его, и ушла б с ребеночком, уехала бы отсюда навсегда…»

— Вы, наверно, помните этот случай, Курилов?

Он помнил…

Случилось так, что умный Вова долго не догадывался, что Муха начал встречаться с Ириной, Успехами тот не делился, понимал, что не тема это для легкого трепа, а Вова, хоть и бросил фразу о везении, взбаламутившую душу Мухина, сам о ней позабыл, потому что считал приятеля человеком примитивным, не способным на макиавеллевские решения. И хотя он первым заметил, что интерес Мухина к Татьяне снизился, факт этот оценил односторонне: чего еще ждать от такой связи? Так он мысль свою сформулировал, а вернее, прикрылся ею, от самого себя прятал то, что в глубине творилось.

И прятал довольно удачно, оставаясь на поверхности все тем же познавшим суть вещей скептиком, которого не заманишь в авантюры чувств, страсти-мордасти. Выписал в библиотеке истрепанного Светония и с интересом и удовлетворением изучал преступления двенадцати цезарей, пересказывая друзьям отдельные, особо острые эпизоды с комментариями:

— Они делали только то, что сделал бы каждый, получив неограниченную свободу.

Стас протестовал, а Муха отмалчивался, «по природной ограниченности», как думал Вова, а на самом деле потому, что далек он был в то время от римской повседневности и императорских забот, мучили его проблемы современные, заботы собственные. И едва в тот вечер, когда валялся Вова с «Жизнеописаниями» на кровати, задрав на спинку ноги, выскочил куда-то Витковский, Муха, помявшись, удивил Курилова неожиданными словами:

— Мне тоже исчезать нора. Незапланированное мероприятие намечается.

— Ну и что? Валяй! Хоть почитаю спокойно.

— Да Танька прийти должна.

Вова отложил Светония:

— Мероприятие, значит без ее участия?

— Ага, — пояснил Мухин с максимальным лаконизмом.

Курилов опустил ноги:

— Что же требуется от меня? Передать твой локон в коробочке из-под кнопок и сказать, что ты умер с ее именем на устах? А что, если она не поверит? Ты ведь сегодня с таким аппетитом уплетал вторую порцию гуляша в столовке!

— Ну, понесло тебя! — сморщился Муха. — К тебе, как к другу, а ты…

— Я весь внимание.

— Скажи ей что-нибудь, Вовка, ладно?

— Да что сказать, если локон жалко?

— Ну, придумай что-нибудь. Что вызвали. Ты ж это можешь.

— Врать могу? Благодарю.

— Ладно, ладно… При чем тут «врать?» Сообразить можешь.

— Пожалуйста, — смилостивился Курилов, чувствуя, как заливает его трепещущая от страха радость: «Она придет, придет, а Мухи не будет. Ну и что? Зайдет на секунду и уйдет. Что можно сделать? Ничего. Но ведь это единственная возможность…»

Читать после ухода Мухина Вова уже не мог:

«Муха сбежал. Увильнул от свидания. Она ему надоела, это факт. Сказать, намекнуть? А если ничего не говорить, а прямо… Женщины не переносят колебаний».

Когда в дверь постучали, Вова был уже настолько измочален своими мыслями, что проклинал подставившего его Муху.

Не спрашивая, кто пришел, он распахнул дверь и увидел ее, в платке прикрывавшем лицо. На лице была улыбка, та самая улыбка, что особенно изводила Курилова.

— Привет, мальчики!

— Я, собственно, один.

— Один?

— Да, вы заходите, заходите…

Она замялась. Не могла сказать, что пришла к Мухину, и раз нет его, то и ей делать нечего. И хотела узнать, где он, почему ушел.

— Зайдите, зайдите, — повторял между тем Вова, не контролируемый уже ни чувством и ни разумом, а действующий по какой-то не зависящей ни от чего механической инерции.

— Хорошо. Спасибо. Где же ваши молодые люди? Опять за девушками ухаживают? — спросила она небрежно, выдерживая принятые между ними правила игры, по которым не полагалось называть вещи своими именами.

— Стас в читалке. Он у нас отличник, — попытался и Вова поддержать этот бодрый тон, от которого внутренне находился за миллионы километров.

— А Леша?

— Лешка? Муха, да? Муха — не знаю. Не знаю.

— Не знаешь?

— Честное слово, не знаю. Он, наверно, придет скоро. Он на минуту выскочил.

— Выскочил?

— Ну да… — увидев, что ответ этот прояснил ей положение и она собирается остаться, подождать, суетливо подвинул стул. А у самого в голове металось: «Что я делаю? Она сядет, будет ждать, а я? Мне-то что делать? Использовать обстановку? Как? Не нужно только показывать слабость. Нужно быть тверже». И, сделав усилие, он перешел на «ты». Татьяна говорила «ты» всем троим, но Вова, как и Стас, называл ее на «вы», считал, что таким образом оберегает себя, подчеркивает превосходство над этой вульгарной девицей. Но ей-то этого не понять!

— Садись, садись. Он же знает, что ты зайдешь?

— Я говорила, что, может быть, забегу.

— Вот и отлично. Подожди немного.

Татьяна села и попыталась восстановить нарушенные было правила:

— Придется подождать. У меня к нему дело есть.

«Я знаю, какие у вас дела», — хотелось выпалить Вове, но вместо этого он пробормотал:

— А я тут книжку читаю.

— Интересную?

— Светония.

— Кого?

— Это римский историк. Он описал жизнь двенадцати императоров.

— Как же жили императоры? Получше нас, наверно?

— Нерон убил свою мать.

— Выдумки! Как это можно мать убить?

— Убил.

— Ужас. То-то ты бледный такой сегодня. Начитался страхов. А я думала, не заболел ли.

«Издевается!» — решил Вова озлобленно.

— Я здоров, — сказал он, глядя на Татьяну в упор. Но странно, теперь, когда они остались вдвоем и она сидела рядом, она не вызывала в нем того мучительного желания, которое преследовало Вову в одиночестве. Сидела ока, накинув на плечи снятый с головы платок, подобравшись так, что все ее изводившее Вову тело, спряталось, стало незаметным, а в глазах исчезла «бесстыдная» улыбка, и эта новая, ничем не похожая на ту, что раздевал он ночами в необузданном воображении, Татьяна никак не могла поощрить Вову на решительные действия, да и решимость сама едва тлела, затухая с каждой минутой. Но чем меньше находил он в себе желания, тем больше разгоралось, жгло уязвленное самолюбие. Знал, что едва шагнет она на порог, как вспыхнет все сначала, и никогда не простит он свою слабость, свое поражение. «Слюнтяй, слюнтяй, — твердил Вова про себя. — Сбрось этот идиотский платок, схвати ее, заставь заиграть кровь, будь же ты мужчиной, проклятый трус!»