Петер Маргинтер - Барон и рыбы

• Название: Барон и рыбы
• Автор: Петер Маргинтер
• Издательство: Фантакт
• Жанр: Современная проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-85976-050-7

Петер Маргинтер (р. 1934) — один из наиболее читаемых современных австрийских писателей. На русском языке публикуется впервые.

Причудливый круговорот событий и приключений, в который попадают герои романа «Барон и рыбы», столкновение реального и гротескно-фантастического, примиренных иронией автора (ощутимой уже в названии книги), вероятно, напомнят русскому читателю произведения Гофмана или Людвига Тика.

---

— Это именно и есть один из помянутых частных вопросов, — пояснил Томас О'Найн. — Безусловно — вот в высшей степени интересная задача, поистине задача для художника! — мы и лицо барона должны реконструировать так, чтобы весь свет признал его, а сам он чувствовал себя как дома. Нет ли у вас его портрета? Лучше всего — фотографии…

— В паспорте.

— Превосходно! Рост примерно тот же, один-два сантиметра роли не играют, хотя, разумеется, мы можем откорректировать длину берцовых костей или костей голени. Просто на это уйдет лишние две недели. Несите паспорт — и мы немедленно возьмемся за работу!

Симон отыскал паспорт и вручил его адептам. Барон фон Тульпенберг с удовольствием отметил, что фотография в нем отменная.

— Рост: 1,81 м. Великолепно — вообще ничего не надо менять! Сложение: стройное — так и есть. Цвет волос: седые — сделаем. Лицо: овальное — так на фотографии. Цвет лица: смуглый — сделаем. Особые приметы: нет — тем лучше. Усы делать не будем, потом он отпустит их сам. А теперь просим нас извинить: все остальное — секрет фирмы!

***

Гости робко покинули арену сверхчеловеческих свершений. Саломе Сампротти жалела потом, что, увлекшись гомункулусом, не рассмотрела хорошенько так называемую мастерскую. У Симона тоже остались лишь смутные воспоминания об огромных аппаратах из латуни, стали и стекла, некоторые из них были накрыты темными чехлами и отодвинуты к стене.

— Непременно возьму почитать историю сенбернара Противенского, — решила Саломе Сампротти.

Но времени у нее не нашлось. Хозяева с головой ушли в работу и не выходили даже к столу, извиняясь через Дуна. Саломе Сампротти, Теано и Симон оказались полностью предоставлены сами себе. К их услугам был Дун. Желания Симона он читал по глазам. Он заботился о хорошем столе и удобствах, ставил цветы на ночные столики и топил медные печки в ванных комнатах, но от этого дни тянулись еще медленнее.

***

Однажды Теано и Симон отправились на дальнюю прогулку и навестили тенора Мюллер-Штауфена, встреченного по дороге в замок Монройя. Мюллер-Штауфен покачивался в гамаке подле своего скромного шалаша и очень удивился, увидев их вновь. На его вопрос о бароне Симон почти в полном соответствии с действительностью отвечал, что барон проходит в замке курс лечения. Они немного поболтали о Вене, Венской опере и ее знаменитых дирижерах, а также об удовольствиях скромного рыбацкого бытия. Мюллер-Штауфен решил выяснить, действительно ли хозяевам замка больше совершенно не нужна форель. Для него это был вполне приличный приработок, хотя, собственно говоря, тех денег, что ему нерегулярно переводят через австрийское консульство, более чем хватает. Конечно, пенсия певца Императорской оперы — не Бог весть что, но ему и не нужно ничего, кроме вина, лески, крючков да иногда — новых резиновых сапог. Хлеб и масло он выменивал на рыбу. Он потчевал гостей отменным красным вином в мятых жестяных кружках и настаивал, чтобы они оставались ужинать. Но уже смеркалось.

— Приходите еще! — крикнул он им вслед. — Приходите к обеду, а не то берите с собой фонарь.

***

За эти недели отношение Симона к Теано превратилось в искреннюю дружбу, не окрашенную страстью. И Теано после знаменательного полета относилась к Симону совершенно иначе. Ее склонность к нему локализовалась приблизительно в области сердца, и это ей очень нравилось. И голова больше не болела от блуждающих по всему телу чувств. Она стала сговорчивой, чуть ли не мягкой, иногда, правда, бывала немного молчалива и меланхолична. Несколько раз они обменивались беглым поцелуем, но по молчаливому уговору избегали близости. Словно между ними выросла стена, и каждому было хорошо по свою сторону.

***

Понятно, что догадки о том, как продвигается таинственная работа в мастерской, стали неисчерпаемой темой застольных бесед. Саломе Сампротти в них почти не участвовала, хотя Симон и Теано постоянно апеллировали к ней как к компетентной инстанции. Она, как правило, сидела на балконе рядом с бароновым тазом в глубоком плетеном кресле и размышляла. Она следила, чтобы страницы бароновых книг не переворачивало ветром, и время от времени бросала в воду муравьиные яйца и червяков из стоявших перед нею мисок.

— Вот видишь, все и кончится до зимы! — сказал Симон.

— Будем надеяться! — отвечала Теано.

***

Барон сносил ожидание с образцовым терпением. Он внимательно прочитывал все, что ему ни предлагали, хотя водить маленькими глазками по большим страницам наверняка было очень тяжело. Если ему что-то бывало нужно, он до тех пор бил хвостом, пока кто-нибудь не услышит. Безусловно, выяснить, что же именно ему нужно, было потом довольно затруднительно, но тут Саломе Сампротти помогало ясновидение. С нескольких попыток она всегда угадывала правильно. Да и не так разнообразны были желания барона: поесть, свежей воды или новую книжку.

Саломе Сампротти предприняла еще несколько попыток выудить у Симона информацию о его впечатлениях у врат Элизия, но после чистки, которой он сам себя подверг, эта сфера оказалась на карте его памяти белым пятном, вроде потонувшей Атлантиды{174}, чей золотой песок он иногда, смутно что-то припоминая, пересыпал из руки в руку как единственное, что осталось после космического катаклизма и давало основания недоказуемым гипотезам. И все же он стал другим. Мягкое превосходство, с которым он относился к расспросам Саломе Сампротти, доказывало это еще лучше его нового отношения к Теано.

Ясновидение Саломе Сампротти в случае с Симоном достигло границы, отделяющей дар сивиллы от всеведения Бога, и не только в том, что касалось знаменательной ночи. Она этого и не скрывала, когда однажды вечером Симон спросил ее, что это, собственно говоря, за женщина, созданная для него и напророченная Саломе Сампротти.

— Мое искусство интуитивно, — с сожалением пояснила она, — и всегда зависит от моих собственных желаний. Они искажают являющиеся мне картины и добавляют к ним предметы, явления и людей, не имеющих ничего общего ни с будущим, как таковым, ни с тем, что может произойти. Верные пророчества мне удаются лишь тогда, когда мне безразличны те, о чьей судьбе идет речь. Я не могу одновременно желать одного и знать другое. И бароново будущее от меня скрыто. Я вижу его таким, каким он был, дружески трясущим нам на вокзале руки, садящимся в поезд — но я не уверена, что это не просто отражение моих желаний. Барон, Теано, вы — все вы украдкой пробрались в мое сердце. Это и туманит мне глаза.

— Но ведь смерть Пепи вы предвидели! — возразил Симон.

— И все же до последней горькой минуты я надеялась, что он вернется.

— Так вы не знаете, что теперь делается за этой дверью?

— Не больше чем вы: барону готовят новое тело.

***

И вот однажды во время завтрака дверь открылась, и бледные невыспавшиеся адепты потребовали какао, меда, ветчины и яиц всмятку.

— Клянусь Николаем Великим!{175} — простонал Гиацинт ле Корфек. — Ну и работенка! Вы можете принести ему дань восхищения: я имею в виду барона. Но нам не хватает крови.

— Ведь до оживления в жилах у гомункулуса просто плазма, — объяснил Томас О'Найн. — Для консервации она подходит больше всего. Какие у вас группы крови?

— Группа А, — ответил Симон.

— У меня — тоже, — сказала Саломе Сампротти. — А у Теано, кажется, нулевая, к тому же она несколько анемична.

— Тогда возьмем А, — решил барон фон Тульпенберг. — У меня — тоже А. Этого должно хватить, учитывая имеющуюся консервированную кровь.

— Может быть, нам теперь можно?.. — спросил Симон.

— Конечно, пожалуйста!

Барон приглашающим жестом указал на открытую дверь.

— Слава Богу: вот и еда!

Хозяева накинулись на огромный поднос, подвезенный Дуном на сервировочном столике.

— Настал торжественный момент! — провозгласил Симон, тщательно вытер салфеткой рот, встал и вошел в мастерскую. Взволнованные Теано и Саломе Сампротти последовали за ним.

На мраморном операционном столе лежало, вытянувшись, точное подобие барона. Глаза закрыты, но большой нос выдавался из глубоких складок по обе его стороны как живой, казалось, его крылья уже трепещут от теплого дыхания. Рядом лежал открытый паспорт. Больше это был не труп, не чучело, набитое двусмысленными амбициями, но собственной персоной Элиас д'Анна, имперский барон фон Кройц цу Квергейм, и он намеревался проснуться.

— Но он стал гораздо моложе! — шепнула Теано.

— Это потому, что нет усов, — объяснил Симон.

— Пошли! Не люблю голых мужчин, — отвернулась Теано.

Хозяева все ели. С набитыми ртами они приняли восхищение гостей и были явно польщены. Саломе Сампротти, Симон и Теано все нетерпеливее следили за раблезианской трапезой. Казалось, хозяевам нравится нервировать нетерпеливых гостей обстоятельным приемом пищи.