Вера Чайковская - Тышлер: Непослушный взрослый

• Название: Тышлер: Непослушный взрослый
• Автор: Вера Чайковская
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Искусство и Дизайн
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03368-9

Александр Тышлер (1898–1980) — художник удивительного таланта и человек уникальной самобытности, до сих пор не занявший подобающего места в отечественной и мировой культуре. Вместе со своим бурным столетием он пережил минуты высокого воодушевления и трагического разочарования, но всегда сторонился властей предержащих. Он был в числе немногих художников эпохи, кто искал в искусстве новые пути. Долгие годы он был известен только как театральный художник и почти не показывал своих работ публично. Его немногочисленные выставки 1960–1970-х годов потрясли зрителей неожиданностью композиций, необыкновенной музыкальностью и фантастичностью живописных полотен, графики и скульптуры.

Автору — искусствоведу и прозаику Вере Чайковской — по крупицам удалось создать яркое жизнеописание и представить нам красивого, легкого, веселого выдумщика и сосредоточенного, до фанатизма трудолюбивого мастера, который от юности до преклонных лет пронес в своем творчестве энергию, любовь, порыв…

---

Шекспировский сонет для Тышлера оказался пророческим. Флора окончательно ушла из его жизни, вероятно, в начале 1948 года. Еще в 1947 году он рисует ее карандашный портрет на картоне. С 1948 года — ни одного изображения. Он старается ее забыть. Это была «самая горькая потеря», но, увы, не последняя. Ушла Флора, как думается, не «тихо», а после очень серьезного, мучительного для обоих разговора, который привел не к «тлеющим» и «вспыхивающим» отношениям (как было у Тышлера с Татьяной Аристарховой, с Еленой Гальпериной, остававшимися где-то поблизости), а к окончательному и полному разрыву. Флора ушла навсегда.

В том же году уехавший в Минск, родной для Тышлера город, Соломон Михоэлс был там злодейски убит по приказу Сталина. Убийство выдали за автомобильную катастрофу («сбило машиной»).

Тышлер многое предчувствовал. Когда Михоэлс спросил у него, куда ему ехать смотреть спектакли — в Минск или Ленинград (он был членом Комитета по Сталинским премиям), Тышлер ответил — в Ленинград![188] Но Михоэлса уже вела трагическая судьба…

В Минске, незадолго до гибели, Михоэлс увидел пятнадцатилетнюю дочь Саши Тышлера Беллу, которая тогда была очень худенькой и маленькой, как ребенок.

После вечернего спектакля в БелГОСЕТе Михоэлс пришел в гости в семейство Юдифи Арончик и Марка Мойна, актеров театра. В их семье, как мы помним, воспитывалась Белла Тышлер. Приведу кусок из ее неопубликованных воспоминаний: «Вечером, в день приезда, Михоэлс пошел смотреть спектакль БелГОСЕТа. В те годы спектакли начинались поздно и поздно заканчивались. После спектакля все пришли к нам. Жили мы в здании бывшего еврейского театра, где актерские уборные-гримерные были приспособлены для нашего жилья. Я проснулась от шума: „Где Белла, где Белла“, — кричал Михоэлс. Он сел на мою постель, взял меня на руки (я была такая тоненькая, как комарик, и с огромной копной волос) и приговаривал на идиш „кинд майне“, почему-то плакал, целовал меня и очень сильно обнимал. Успокоившись, он вдруг сказал мне: „Кинд майне, ты знаешь, почему ты на меня похожа? — я пожала плечиками. — Когда мама носила тебя в животике, она глаз с меня не спускала“. Спел мне колыбельную, тоже на идиш. Все ушли в другую комнату и до утра слушали Михоэлса»[189].

Из этих воспоминаний ясно, что Михоэлс предчувствовал близкую смерть — отсюда невероятная экзальтация, слезы, объятия, смена настроений от слез к юмору и весь рисунок поведения, словно у Короля Лира, выносящего в последнем акте трагедии на руках мертвую Корделию.

Михоэлс словно ощущает общее с Беллой сиротство, а колыбельная, спетая на идише, заставляет вспомнить фильм Григория Александрова «Цирк», где кадры с поющим колыбельную Михоэлсом периодически вырезались. Антисемитизм крепчал! И это в фильме об «американском» расизме!

Юдес стойко «сторожила» Михоэлса, везде его сопровождала и не давала спутнику Михоэлса увести его «на день рождения друга».

Дадим слово Белле:

«Когда остался день до их отъезда, Михоэлс говорит: „Юдеске, мне неудобно, он ведь приехал со мной, я пойду посижу с ними пару часов и вернусь“. И Юдес отпустила… А утром узнала об этой страшной трагедии. Юдес сопровождала гроб с телом Михоэлса до Москвы»[190].

Из воспоминаний Тышлера мы знаем, что он встречал тело Михоэлса, убитого 13 января 1948 года, 15 января на вокзале. Тогда он, вероятно, встретился и с Юдес. Трагическая встреча!

Тышлер, судя по всему, прекрасно понял, что Михоэлса убили. Профессор Збарский, к которому он повез тело Михоэлса, скрыл гримом «ссадину на правом виске», а обнаженное тело Михоэлса, якобы погибшего в автокатастрофе, было «не поврежденным». Власть не очень-то и скрывала, что это ее рук дело.

В ту ночь Тышлер вместе с Фальком и Рабиновичем, тоже художниками ГОСЕТа, его рисовали. Но Тышлер рисовал не мертвого Михоэлса, — ведь «это был уже не Михоэлс», а «по воображению» — Михоэлса — Лира, трагического и наивного, с просветленным лицом, с улыбкой на губах… Таким увидел трагически погибшего Пушкина Василий Жуковский: «Что-то сбывалось над ним. / И спросить мне хотелось: Что видишь?»

И покатилось…

Михоэлс был председателем Еврейского антифашистского комитета (ЕАК). В ноябре 1948 года комитет был распушен, большинство его членов были арестованы и впоследствии казнены (август 1952 года). В историю вошла «ночь казненных поэтов» — Маркиша, Квитко, Бергельсона… В декабре 1948 года прямо из больницы был доставлен в тюрьму Вениамин Зускин, сменивший Михоэлса на посту директора ГОСЕТа. А в 1949 году ГОСЕТ был официально закрыт.

Тышлер был близок со всеми — с Михоэлсом и Зускиным, с членами ЕАКа. Кстати, есть интересная статья Г. Костырченко, вскрывающая суть этой «провокации» властей.

Вернувшиеся из поездки по Америки Михоэлс и Фефер, окрыленные успехом своей миссии, решились на «безрассудный поступок» — отправили Сталину письмо с просьбой передать Крым евреям для создания Еврейской Советской Социалистической республики. Сталин эту идею посчитал вздорной и отверг. А через несколько лет, после убийства Михоэлса, это дело, по «заказу» того же Сталина, было представлено как «международная шпионская интрига, направленная против государственной безопасности СССР»[191].

Дочь Тышлера Белла, приезжавшая в гости, вспоминает про чемоданчик, который стоял у отца возле дверей. Он ежедневно ждал ареста. Такой же чемоданчик с необходимыми в тюрьме вещами был собран у многих в те годы, в частности у Шостаковича. В это же время началась, постепенно усиливаясь, кампания против «безродных космополитов», направленная против евреев. Ее апофеозом стало развернувшееся незадолго до смерти Сталина позорное «дело врачей-вредителей».

Дочь художника Меера Аксельрода, поэтесса Елена Аксельрод, вспоминает, что на оборотной стороне тышлеровского плаката 1920-х годов против антисемитизма художники рисовали еще много лет — поддерживали свой дух.

Сам Тышлер в год закрытия еврейского театра сумел сделать очень важное и благородное дело — спасти бесхозные панно Марка Шагала, украшавшие фойе театра на Малой Бронной (ГОСЕТа). Где он их держал целый год, можно только гадать, но в 1950 году он их тайно передал в Третьяковку, где их поместили в глухие запасники. Мне рассказывали, как критик Александр Каменский разыскивал их в этих запасниках перед приездом в Москву Шагала в 1973 году. Последний художник ГОСЕТа протянул руку помощи — первому. К этому сюжету мы еще вернемся.

А пока что Тышлер опустошен и бесконечно несчастен. Судьба вновь уберегла его от тюрьмы — он, как древнегреческий певец Арион (у Пушкина), спасся, когда остальные погибли.

Но единственное его желание — уйти, скрыться от всех тех бед, которые на него обрушились.

Александр Каменский запечатлел в мемуарах о художнике выразительный эпизод. В конце 1948 года происходило какое-то очередное собрание московских художников. Тышлер устроился на «приставных местах», рядом с молодым Каменским. Докладчик провозгласил, что «закрытие Музея нового западного искусства большая победа реализма», — а Тышлер обернулся к Каменскому и сказал с язвительной интонацией: «Еще несколько таких „побед“ — и не будет ни реализма, ни вообще искусства…»[192]

Не осталось ни улыбок, ни веселых шуток. Горечь и ирония.

Некогда Пушкин писал, обращаясь к жене: «Пора, мой друг, пора! / Покоя сердце просит…»

Эти стихи наверняка читала Саше Тышлеру наизусть соседка, Елена Гальперина. Пушкин был их общей любовью. Пушкин звал жену в Михайловское, но также и в некие идеальные «метафизические» дали, некий «вечный приют» страждущих душ.

Тышлер поступил, как собирался поступить Пушкин. На деньги от Сталинской премии он купил в своей любимой Верее участок земли и в 1950 году выстроил там по своему проекту Дом. Дом — убежище, дом — «вечный приют», дом — отдохновение для глаз и для сердца. И зажил там с верной Настей, проводя большую часть года — от ранней весны до поздней осени, а иногда и зимы. Впоследствии в беседах с М. Таврог Тышлер говорил: «…меня спасла и вернула к жизни природа. Я стал ходить с этюдником и зонтом, писал этюды, вернулся в жизнь»[193].

Мне кажется, что речь идет именно об этом периоде жизни. «Жизнь упала, как зарница, / Как в стакан воды ресница…»

Это был своеобразный «уход». Так Лев Толстой ушел из Ясной Поляны в неизвестность странствия, а Сэлинджер — от своих оголтелых читателей в тишину уединения.

Глава десятая ГОДЫ «ПОКОЯ»

И я, ударившись о камни,
Окровавлен, но жив, —
И видится издалека мне,
Как вас несет отлив.

В. Ходасевич. Скала

Стало так, словно приглушили звук. Похоже, но как-то глуше. Все живо, но словно уже немного «по ту сторону…». «Не слышно птиц, / Бессмертник не цветет…»