Вера Чайковская - Тышлер: Непослушный взрослый

• Название: Тышлер: Непослушный взрослый
• Автор: Вера Чайковская
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Искусство и Дизайн
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03368-9

Александр Тышлер (1898–1980) — художник удивительного таланта и человек уникальной самобытности, до сих пор не занявший подобающего места в отечественной и мировой культуре. Вместе со своим бурным столетием он пережил минуты высокого воодушевления и трагического разочарования, но всегда сторонился властей предержащих. Он был в числе немногих художников эпохи, кто искал в искусстве новые пути. Долгие годы он был известен только как театральный художник и почти не показывал своих работ публично. Его немногочисленные выставки 1960–1970-х годов потрясли зрителей неожиданностью композиций, необыкновенной музыкальностью и фантастичностью живописных полотен, графики и скульптуры.

Автору — искусствоведу и прозаику Вере Чайковской — по крупицам удалось создать яркое жизнеописание и представить нам красивого, легкого, веселого выдумщика и сосредоточенного, до фанатизма трудолюбивого мастера, который от юности до преклонных лет пронес в своем творчестве энергию, любовь, порыв…

---

Смятение, ревность, пылкая любовь к Флоре, жалость и угрызения совести по отношению к Насте, к Елене Гальпериной, стремление найти какой-то выход из безысходной ситуации — вот трагический фон личной жизни Саши Тышлера второй половины 1940-х годов.

Флора внешне необычайно хороша, и это для Саши Тышлера важно, хотя ее яркая, чувственная красота привлекает мужчин, заставляя его ревновать. Быть может, беспочвенно, как случилось с Отелло?

Тышлер любит красоту как древний эллин. В его поздних высказываниях, записанных Флорой, есть очень не банальные размышления о красоте женщин, в частности, о Сарре Лебедевой, замечательном скульпторе.

Тышлер считает, что Сара[184] была «самой красивой женщиной в Москве». К ней многие тянулись, и не потому, что она была хорошим человеком («хороших людей много, но это не значит, что к ним тянутся другие»). К Саре же тянулись потому, что «она была красива».

Саша Тышлер выделяет не талант, не ум, не доброту Сарры, — а ее красоту! И делает ее центром личности. Настоящий гимн красивым женщинам!

Позже, в 1961 году он нарисует свою красивую Флору с изобретательностью Рембрандта и словно вспоминая работу над «Отелло». В акварели, хранящейся в ПТ, Флора предстает в облике молодого пажа с копной пышных рыжих волос вдоль щек и с плоской черной шляпой, чуть набекрень, напоминающей бархатный берет. Лицо с рефлексами голубоватого и оранжевого, с яркими красными губами буквально светится на фоне черного берета и рыжих волос. Оно столь же прозрачно, что и голубоватый «воздушный» фон. Высокая шея, как у рембрандтовских женщин, убрана драгоценностями, а синие глаза под изломанными бровями задумчиво опущены. От «Отелло» этот молодой, бурлящий задор и сама похожесть на «венецианского» юношу-пажа.

В 1946 году он рисует ее удобно устроившейся на домашнем диване и читающей книгу. В квартире ее родителей, где он теперь частый гость. Где же еще им теперь встречаться? Флора — вольная птица, ушла из ГОСЕТа, учится в аспирантуре. Весь мир открыт перед ней. А он? Женат. С двумя детьми от разных женщин, которых должен (и хочет!) опекать, гораздо старше. Ему уже около пятидесяти, а ей нет и тридцати. Он ревнует, она смеется или сердится. И говорит о любви к нему. И вот-вот упорхнет. Он чувствует…

Критик Александр Каменский, познакомившийся с Тышлером в конце 1940-х годов, был поражен его молодостью — «производил впечатление совершенно молодого человека». При этом «жизнь в нем просто бурлила. Он буквально лучился улыбками, охотно отзывался на любую шутку, заливаясь смехом»[185].

Тут снова мы встречаемся с тышлеровской способностью не то чтобы «скрываться» и «лгать», но не демонстрировать окружающим свои «переживания», быть в общении «легким». Но перед близкими он раскрывался.

Сохранилось два его письма к Флоре, написанных в 1946 году.

Вот первое, датированное 11 января 1946 года. Флора угодила в больницу (что впоследствии частенько с ней случалось), и Тышлер пишет туда. (Письма, судя по всему, передает мать.)

«Милая моя Флоринька!

Крепко, крепко Вас целую в самое Ваше больное место, а вдруг поможет. Я договорился с мамой (речь о матери Флоры — Мириам Вениаминовне Нейман-Сыркиной. — В. Ч.), что я не приду, чтоб Вас не волновать, хотя мне очень хочется на Вас посмотреть. Я ясно вижу Вас через окошко, бледную, в халате, а я стою в снегу и жестикулирую, руками хочу Вам все сказать, чего не сказал словами. Меня особенно терзает то, что я не знал несколько дней, что Вы так серьезно заболели. Я в это время возился со своим фурункулом, который еще до сих пор причиняет мне много неприятных ощущений. Миленькая моя, абсолютно уверен, что Вы будете здоровы, Вы любую болезнь положите на обе лопатки, и все-таки я волнуюсь, уж слишком „Вы неожиданны в своих поступках“!

Вы должны быть здоровы потому, что Вы у меня — единственная. Итак, Флорик, до свидания. Целую и обнимаю Вас крепко, крепко, как только можно.

Ваш А. Т.».

И вот второе письмо в больницу, написанное 14 января, на третий день после первого:

«Милый мой Флорик!

Последний разговор мой с мамой меня очень обрадовал. Я и не сомневался в Вашей могучести. А теперь я уже не вижу Вас бледной и печальной, смотрящей в окошко, я не стою в снегу и не размахиваю рукой. Я вижу Вас в Вашей маленькой комнатке, сидящей на стуле, а себя в „моем“ кресле. (Видимо, у Саши Тышлера в этой комнатке было любимое кресло. — В. Ч.) И все так, как было и как будто ничего не случилось. Прибавить только можно серию больничных рассказов, печальных и радостных, бутылку вина (подчеркнуто Тышлером. — В. Ч/.)и еще много замечательного, что, может быть, и не было у нас. О себе могу сказать, что ничего собственно не изменилось в моей жизни, работе. Состояние беспокойства и тревоги не покидает меня все время. Если у меня спросить, как я поживаю, ответить могу: очень переживаю… видимо, человеку в жизни, в работе без этого не обойтись. И сопутствовать ему должны всегда черное и белое. Вот сейчас, когда я пишу Вам, настроение, вернее, состояние у меня хорошее.

Был я у Вас, сидел в Вашей комнате и разговаривал с мамой. Какая она чудесная. Но без Вас не сиделось, как-то в комнате было слишком чисто, слишком пустынно, и я делал вид, что тороплюсь.

А вот сейчас я опять еду к Вам, увижу маму в коридорчике. Вы меня возьмете под руку и пойдете меня провожать».

Флора поясняет, что эти проводы с квартиры на улице Обуха часто «сильно затягивались».

Что удивительно в этих письмах? Да все удивительно! Этот легкий, шутливый, но такой любовно заботливый тон! Эти «зримые» картины воображения! Это романтическое «Вы», которое даже заставляет сомневаться в характере отношений. Может, роман был платоническим?

Но нет. В поздних записях Флоры встречаем сетования Тышлера на то, что у них нет общих детей. У него был бы духовный наследник, сын…

Флора: «Почему же ты не хотел, чтобы я родила тебе наследника тогда, в 40-е годы?

Тышлер: Я берег тебя, любил и берег. Ведь я не мог оставить Настю, ты знаешь…»[186]

Но все равно остается ощущение какой-то «недосягаемости» Флоры. Они во многом похожи — она по гороскопу тоже Лев и тоже «непослушна» — «слишком неожиданна в своих поступках» (особенно в сравнении с уютной, домовитой Настей).

В бытовые, шутливые интонации вплетаются нешуточные признания. У Тышлера вокруг — множество женщин, но Флора — единственная. Это признание дорогого стоит, и, я думаю, Флоре было важно еще раз услышать, что она на особом счету, она выделена (хотя все работы, ей посвященные, буквально кричат об этом!). Но не в этом ли одна из важнейших причин той тревоги и тех переживаний, о которых он ей пишет во втором письме?

Конфликт трагически неразрешим. Флора не из тех женщин, которые удовлетворяются ролью единственной, но возлюбленной! Да и что скажет отец-академик? И «чудесная», любящая Сашу Тышлера, но заботящаяся о счастье дочери мама?

— Помнишь, Флора, этого высокого рыжеволосого красавца, он еще писал тебе в Ташкент с фронта? Не знаешь, где он теперь?

Флора неопределенно улыбается. Отелло, рыдая, закрывает лицо руками. Дездемона печально склоняет головку, глядя в сторону…

Через много лет, в 1956 году, в Ленинграде в Доме искусств и в Москве в ВТО прошла выставка тышлеровских шекспировских эскизов, декораций и костюмов.

Елена Сергеевна Булгакова, вдова писателя, пишет Тышлеру о своем впечатлении от выставки в Москве. И в частности: «Влюбилась в старую любовь — решение Отелло. (В свое время Булгакова курировала выставку-конкурс художников московских театров, на которой вне конкурса были выставлены эскизы к „Отелло“, выполненные Тышлером, как помним, в 1944 году. — В. Ч.) Мы с Татьяной Александровной Луговской (занятно, что опять в жизнь Тышлера „незримой свидетельницей“ входит Татьяна Луговская, сестра поэта. — В. Ч.) долго стояли перед стеной „Отелло“ и не могли оторваться от этой голубизны, молодости, воздуха, морской свежести. И это решение (м. б. я выдумала его?) Христос, Мадонна, Иуда — меня волнует…»[187]

Выдумали, Елена Сергеевна, безусловно выдумали! Немножко «смешали» Булгакова и Тышлера. А он в данном случае весьма далек от евангельских ассоциаций. Ассоциации у него живые, жизненные, личные. Шекспировские нешуточные страсти кипят в его собственной груди. Он ревнует Флору, как не ревновал ни одной женщины прежде — ведь она единственная. И это делает его Отелло и его Дездемону такими горячими, молодыми и затаенно-страстными. Непредсказуемыми, как жизнь, как ветер, как Флора Сыркина…

Шекспировский сонет для Тышлера оказался пророческим. Флора окончательно ушла из его жизни, вероятно, в начале 1948 года. Еще в 1947 году он рисует ее карандашный портрет на картоне. С 1948 года — ни одного изображения. Он старается ее забыть. Это была «самая горькая потеря», но, увы, не последняя. Ушла Флора, как думается, не «тихо», а после очень серьезного, мучительного для обоих разговора, который привел не к «тлеющим» и «вспыхивающим» отношениям (как было у Тышлера с Татьяной Аристарховой, с Еленой Гальпериной, остававшимися где-то поблизости), а к окончательному и полному разрыву. Флора ушла навсегда.