Владимир Рынкевич - Шкуро: Под знаком волка

• Название: Шкуро: Под знаком волка
• Автор: Владимир Рынкевич
• Издательство: ACT
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-036148-3

О одном из самых известных деятелей Белого движения, легендарном «степном волке», генерал-лейтенанте А. Г. Шкуро (1886–1947) рассказывает новый роман современного писателя В. Рынкевича.

---

К Рузскому заезжал — на всякий случай, — вдруг тот как-то связан с главнокомандующим и при возможности замолвит словечко. Конечно, тогда хотелось и на Леночку взглянуть, но она спряталась. Не у генерала же спрашивать о его экономке. Потом вспомнил, разговаривая с Кузьменко:

— Виделся с ней?

— Вы ж не приказывали.

— Я, Коля, уже не мог — жену вызвал.

— А мне самому-то зачем?

— Как зачем? За тем.

Посмеялись, а было не до смеха: Кузьменко снова направлялся через фронт с секретном поручением. Положение на Северном Кавказе вдруг изменилось к худшему; восстание терских казаков провалилось. Дивизия Шкуро отступила к Беломечетинской и Баталпашинской с несколькими тысячами беженцев и оборонялась от отрядов Таманской армии, двигающейся от Невинномысской. Разведчики доносили, что в красных частях проходят митинги, где красноармейцы требуют решительного наступления, и Сорокин готовится к нему. По некоторым сведениям у Сорокина разногласия с правительством так называемой Кубано-Черноморской советской республики.

— Главное, Коля, дойди до Сорокина. Иначе не возвращайся. Оставайся в Пятигорске с Леночкой.

— Да что вы, Андрей Григорьич!..

— Так получается. Разведчики доносили, что правительство красной республики будет размещаться в Пятигорске. Значит, и Сорокин там. План мы с тобой придумали рисковый и решительный.

— Ваши придумки, Андрей Григорьич.

— Но и ты же подсказывал. Будешь с Сорокиным говорить — нажимай. Говори, что вся сила у нас…

Путь в генералы тяжел и не прост. Главные три пункта: деньги, жена, Сорокин. С деньгами решилось. К Сорокину двинулся Кузьменко. Тасю привезли из-под Нальчика в погожий день, когда из Баталпашинской, с крыльца правления, открывался вид на Кавказский хребет со снежными в алых отблесках гребнями, с пестрыми желто-красными осенними пятнами на склонах. Привез жену штаб-ротмистр осетин Борукаев со свитой. Встречал Шкуро с адъютантами, офицерами дивизии, казаками, станичниками, Татьяна Сергеевна всплакнула, упав в объятия мужа, и полковник утирал слезу, обнимая и успокаивая супругу, выражал непомерную радость оттого, что окончилась мучительная разлука. Затем — большое застолье. Шкуро, поднимая стакан, от души благодарил осетин, черкесов, других кавказцев, геройски помогающих казакам в борьбе против ненавистных большевиков. Особую благодарность выразил Борукаеву, спасшему любимую жену от неминуемой гибели, уготовленной комиссарами. Борукаев, приложив руку к сердцу, говорил о любви горцев к полковнику Шкуро и его армии. Расцеловались, и полковник предложил ротмистру остаться в дивизии его адъютантом. Тот согласился с благодарностью. Татьяна Сергеевна тоже намеревалась сказать свое слово, но едва она поднялась, как в зал ворвался Перваков с криком:

— Кочубей наших пикадоров порубил!

— Где? Почему?

— К Воровсколесской было нацелились, а тот их окружил. Человек пятьсот в плен взял. Примчались. Орут. Раненых полно.

— Они орут, а ты не ори! — возмутился Шкуро. — Ваню Кочубея испугались! Он же мужик неграмотный, а вы — казаки. Для него — генералы. Помню, я учил его дорогу по карте искать — так и не научил. А здесь в атаманы лезет. Поднимай полк. Сам поведу. Бунтовщика урядника Кочубея повешу!

— Подожди, — заинтересовалась Татьяна. — Что у тебя за пикадоры? Испанцы, что ли?

— Испанцы баталпашинские. Конная милиция. Винтовок у них нет — с пиками воюют. Вот и пикадоры.

Бой длился недолго. Не сошлись конники лоб в лоб — почти никогда и не сходятся. Кочубеевцы почувствовали напор настоящих казаков, и сначала один — в сторонку, другой, а потом всей лавой подались назад. Шкуро скомандовал «В карьер!». Догоняли, рубили, кто уворачивался, вновь догоняли и добивали. В плен не брали. Своих пленных освободили всех. Сам Кочубей сумел уйти.

Ночью Андрей Григорьевич горячо ласкал супругу, говорил о том, как страдал в одиночестве и как теперь счастлив, когда Тасенька рядом.

— А домой? — спросила жена. — Там же теперь спокойно — Деникин.

— Я должен быть со своей дивизией — война.

— Но я же не воюю. Можешь меня в Пашковскую отправить?

— Там не моих только отец. Сестра и брат где-то далеко.

— Мои на месте. Я знаю. Весточка была.

— А сундучок?

— Где был — там и будет. Чего он тебе?

— Тасенька, деньги треба. Дивизию сам должен содержать. Чтобы в генералы произвели, надо кому-то дать. Чтобы в Раду выбрали — тоже надо.

— Ты, Андрюша, про такое мне не говори. Твоих оборванцев кормить не стану. Что это ты? Они ж казаки — пусть сами стараются.

— Казаки! Это я казак. Сама ахала и охала на мои подарки. Кто такие браслеты имеет? Такие кольца носит? Только царица. А ты и будешь кубанская царица. Но сперва надо в генералы мне.

— Кому хочешь дать?

— Филимонову надо. Бели поедешь теперь, то пойди к нему. И в штабе кому-то. Он скажет, мне не с руки, а тебе скажет.

IX

Промозгло-холодный, беспросветно-серый осенний вечер пронизывал тоской комнаты генеральского дома. Машук закрыло дымным туманом, ветер сбивал листья с деревьев. Лена принесла чай с вареньем и белым хлебом. Он спросил ее:

— Ваш муж скоро приедет?

— Жду со дня на день.

— Пора бы. Уже десять дней как белые ушли.

Наверное, надеялся генерал на помощь Стахеева.

Не мог ни писать, ни читать. Смотрел в окно на осеннюю смерть сада и не верил, что когда-нибудь здесь разгуляемся, расцветет весна. Все ошибочное, неприятное, постыдное, что пришлось совершить в жизни, вдруг сложилось тяжким комком в усталой разбитой душе, в больном стариковском теле. Который уже раз проигрывал в памяти несчастный день 1 марта прошлого года, когда ответил «да» на вопрос Алексеева об отречении Николая. Если бы не разрушили империю, то теперь вместе с французами, англичанами, американцами праздновали бы великую победу. Никто и ничто не спасет Россию. Ни бандит Шкуро, ни тупой Деникин с кучкой запутавшихся офицеров, ни пьяный невежественный народ, развращенный преступными лозунгами большевиков.

Ночь прошла тяжело — снились черные кошмары. Светало поздно, и можно было еще спать, но разбудил гудок паровоза на станции.

Прибыл бронепоезд «Революция» с прицепленным салон-вагоном главнокомандующего Сорокина. Несмотря на ранний час, его встречали местные власти — уже знали, что в Пятигорске обоснуется правительство республики. Сорокин приехал первым. Легко выпрыгнул та перрон. В черкеске, папахе, с маузером на поясе. Главкома сопровождал начальник конвоя. Коротко поздоровавшись с встречающими, никому не подав руки, Сорокин спросил, где будет расположен его штаб, приказал сопровождающему:

— Васьков, поехали посмотрим.

Подошел молодой, высокий, в шинели, перепоясанной портупеей, тоже с маузером на поясе, представился:

— Комиссар Ге. Назначен председателем Чека. Сегодня провожу операцию по очищению города от контрреволюционных элементов. Составлен список. Будете проверять?

— Не до списков мне. Сами занимайтесь. Всю контру — в расход. Потом доложите.

Бывший студент Петербургского университета Ге действовал решительно и быстро. Наступило серое сырое утро, и по улицам Пятигорска двинулись в сторону кладбища небольшие жуткие группки: 2–3 бойца с шашками наголо гнали полураздетого обреченного. Помощник командира отряда особого назначения Палихин с несколькими красноармейцами ворвался в дом генерала Рузского. Лена, едва не теряя сознание от страха, стояла у двери в генеральскую спальню. Другие домашние застыли в ужасе. Все были не похожи на людей — ни Лена, ни Палихин не узнали друг друга.

— Николай Владимирович в постели, — бормотала Лена. — Он… болен… старый…

— Приказ Чека, — сказал Палихин, не глядя на нее, и приказал своим бойцам вытащить генерала из спальни.

Крепкие, самоуверенные, привыкшие убивать, бойцы особого отряда выволокли в прихожую генерала в нижнем белье. Он пытался что-то объяснять, хотел одеться, но красноармеец крикнул:

— Так подохнешь, контра! Нечего, мундир портить.

Они повели его, босого, в белом помятом белье.

Не один он такой шел в свой последний путь. Некоторые из жертв пытались объясняться, кричали, плакали, задерживали движение, и сопровождающие покалывали, поторапливали их клинками. Лена зачем-то пошла следом. Кроме нее и другие молчаливые свидетели опасливо шли поодаль, провожая согнувшихся, посиневших, уже наполовину умерших. Их подводили к кладбищу. Здесь, у самой ограды, наспех заканчивали рытье длинной неглубокой ямы. Обреченного подводили к краю ямы, ставили на колени и рубили шашкой. Лена с ужасом смотрела, как убивали священника: он с воем упал в яму, его живого засыпали землей, а он пытался выкарабкаться, молил о помощи…

В центре происходящего был председатель Чека Атарбеков, молодой бородач с уныло сведенными губами, Он подошел к Рузскому, которого уже заставили стать на колени, спросил, хрипя от холода и злобы: