Владимир Рынкевич - Шкуро: Под знаком волка

• Название: Шкуро: Под знаком волка
• Автор: Владимир Рынкевич
• Издательство: ACT
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-036148-3

О одном из самых известных деятелей Белого движения, легендарном «степном волке», генерал-лейтенанте А. Г. Шкуро (1886–1947) рассказывает новый роман современного писателя В. Рынкевича.

---

— Вы поддержали Будущую Россию, — с пафосом проговорил Стахеев. — Ту, в которой будут жить мои дети. Неужели вы раскаиваетесь в своем прошлогоднем решении? Неужели вы не верите в наше прекрасное будущее?

— Что вы? Что вы? Разумеется, я уверен, что революция принесет счастье русскому народу… всем народам, — ответил генерал, в глазах которого появился страх, новый революционный страх перед «комиссарами». — Но я больной старик, и мне трудно представить, как все устроится. И эта гражданская война. Вы не знаете, что такое старость. Вот, наверное, завтра изменится погода, и у меня ломит все тело.

Они сидели за чаем на веранде. Сквозь кроны черешен и яблонь просматривались горы и, конечно, темная громада Машука. Солнце уже уходило за горизонт, от темнеющих горных лесов, и лишь кое-где в листве поблескивали прощальные красноватые пятна. Казалось, что исходил холод. А на столике — самовар, варенье, фарфор, какое-то вино… И лермонтовский Машук перед глазами!

— Вы считаете, Николай Владимирович, погода ухудшится? Но Машук чистый. Помните, как у Лермонтова? «Голова Машука дымилась, как загашенный факел: кругом его вились и ползали, как змеи, серые клочки облаков…»

— Вы хорошо знаете Лермонтова, Михаил Петрович. Любите поэзию. Вот и…

Генерал замолчал — снова испуг в глазах.

— Что?

— Вот какие были поэты в России: Пушкин, Лермонтов… И писатели.

— И сейчас в России не иссякают литературные таланты. Даже теперь, во времена революции и гражданской войны создаются шедевры. «Двенадцать» Блока читали?

Генерал, конечно, не читал, и Стахеев горячо, цитируя наизусть целые строфы, рассказал ему о знаменитой поэме, где автор убеждал, что сам Иисус Христос на стороне этих страшных красных комиссаров.

Выпили вина, стариковские щечки генерала покраснели, его несколько отпустил революционный страх.

— Я хотел сказать вам, Михаил Петрович, что вы должны, даже обязаны заняться литературой всерьез. Бог каждому человеку дает свой талант. Ах, вы не верите в Бога — считайте, что природа каждому дает определенный талант, но большинство людей закапывают его в землю, как в известной притче. Однако долг каждого понять свой талант и распорядиться им. Вот я всегда знал, что мое дело — военная служба, армия, защита Отечества. В меру сил отдал свой талант, или, если угодно, свои способности, служению государству. Русско-японская война, эта страшная великая война. Больно вспоминать. Ведь, фактически, мои войска в четырнадцатом году спасли Париж. Генерал Самсонов пожертвовал своим корпусом и своей жизнью[39], а мог бы… Да, что вспоминать… И если говорить об отречении царя, то я нисколько не сомневаюсь в правильности тогдашнего своего решения: Николай должен был уйти. Сейчас мне кажется, что моя ошибка была в том, что я вообще участвовал в этом политическом акте. Я военный человек. Это мое призвание. Я не должен был участвовать в политике. И мне кажется, что ваше призвание — литература, писательство. Вы должны следовать тому, что заложено в вас Богом, природой… А в политику не надо….

Такой интересный разговор был в четверг вечером. Михаил Петрович ночью в постели рассказывал жене о советах генерала заняться литературой, Лена вспоминала любимые стихи: «Есть речи — значенье темно иль ничтожно…» Михаил говорил о своей мечте: написать роман. А в пятницу 27 сентября на рассвете их разбудили орудийные выстрелы со стороны Кисловодска.

Теперь Шкуро вел два казачьих конных полка, два пластунских батальона и свой конвой. Знамя с грозным волком впереди. Знакомые станицы. В Бекешевской все начиналось. Вроде бы в этой хате объявился первый доброволец. Шкуро спросил едущего рядом адъютанта Первакова:

— Казака этой станицы Артюхова помнишь? Где он? В какой сотне? У него еще потом отца расстреляли, а мать умерла.

— В госпитале отдыхает. Когда Ставрополь обороняли, под пулеметы поскакал.

В Бургустанской были приключения. Помнили здесь Шкуро. Встречали на площади возле церкви, сожженной большевиками. «Ура» — негромкое: мало казаков осталось. Бабий плач по убитым громче. Не плач, а вой. Чуть не полстаницы в развалинах.

Суворовскую, тоже памятную по началу своего похода, пришлось брать с боем. Сам Шкуро, конечно, уже не мчался впереди лавы — теперь другое время, и его роль на войне и вообще в жизни другая. В генералы надо двигаться, а не под пули лезть. А пули густо летели навстречу отряду. На Ессентуки выступили в ночь на 27 сентября, на рассвете в конном строю атаковали и разогнали красных и… не стало полка. Рассыпались казаки по улицам: некоторые — по своим домам, другие — по чужим. Такое войско. Красные залегли на окраине парка и открыли бешеный огонь из винтовок и пулеметов. В панике скакали назад казаки — не лавой, а в рассыпную — и среди них метались лошади без всадников.

Конечно, полковник Шкуро не должен сам участвовать в таких свалках. Послал адъютанта с приказом командиру 2-го Хоперского полка повторить атаку в концом строю. Вперед рванулась еще одна лава и, не доскакав до проклятой рощи, отхлынула обратно под пулеметным огнем. И опять много лошадей без всадников. Погиб командир полка.

Справа от парка — станция. Пришлось о ней вспомнить — заиграл дымок паровоза под утренним солнцем, и двинулись оттуда зеленые коробки бронепоезда. Вспыхнули там искры пушечных выстрелов, загудели над головой снаряды, ухнули беспощадные разрывы. И вдруг… Сначала Шкуро увидел яркую вспышку над серединой бронепоезда и, лишь услышав радостные крики казаков, понял: Трепетун первым же снарядом подбил бронепоезд. Рассматривая в бинокль станцию, увидел, как появился второй бронепоезд. Снаряды продолжали разрываться неподалеку от наблюдательного пункта полковника. Тем временем 2-й Хоперский ворвался на станцию и… тоже исчез. Казаки рассыпались по домам и по железнодорожным путям в поисках добычи. Начальник штаба стоял рядом со Шкуро, но на лице его оставалось обычное сосредоточенно-спокойное любопытство игрока, уверенного в победе. Казалось, победа близка — оба бронепоезда ушли, но на станции появились густые цепи красных, вновь ударили пулеметы…

Долгий был бой, и закончился он победой. Казаки окружили красных, отступивших в сторону Кисловодска, — те собрали митинг и решили уходить, оставив раненых и больных. Оставлены были и две с половиной тысячи винтовок, двести тысяч патронов. Разбираться с трофеями и прочим Шкуро поручил начальничку штаба, а сам со своими верными адъютантами совершил объезд и Ессентуков, и Кисловодска, и Пятигорска. Спецзапас был хорошо пополнен. Но Шкуро вдруг почувствовал в набитых потайных карманах черкески, в сумах, перевозимых Наумом Козловым, отделениях денежного ящика, охраняемого казаками, какой-то непонятный изъян — словно бы все это оказалось фальшивым.

Возвращались в штаб, разместившийся в здании кисловодского Совдепа. Время обедать.

— С нами поедете, Андрей Григорьич? — спросил Кузьменко.

Николай стал очень предупредительным после того разговора.

— Нет, — ответил полковник едва ли не грубо.

— Что-то вы сегодня такой сумрачный? Я понимаю: казаков жалко. Погибли по неразумию.

— Ну да, — с некоторой злостью сказал Шкуро. — Мы разумные, а они нет. Все. Езжайте обедать. У меня здесь дел еще хватает.

В штабе открылось, чем было рождено это неожиданно возникшее чувство изъяна. Шифнер доложил, что среди трофеев оказалась радиостанция, и на ней уже работает свой радист — один из офицеров, освобожденных из тюрьмы. Радиостанция находилась в комнате рядом с главным кабинетом — здешний комиссар, наверное, и с Москвой разговаривал. Поручик, истощенный и бледный, но успевший побриться и надеть форму с погонами, доложил, что радиостанция в порядке и принимает сигналы с расстояния чуть ли не 1000 верст.

— А в штаб главнокомандующего генерала Деникина мы можем передать донесение? — спросил полковник.

— Так точно, ваше превосходительство. Волну штаба я знаю. Дайте текст донесения, и я тут же по Морзе отстучу.

Над донесением Шкуро серьезно думал сам, не стал поручать Шифнеру. Стоял у окна, смотрел, как гонят верховые казаки пленных по улице, подстегивая их нагайкой. Несколько тысяч испуганных мужиков, многие в грязных окровавленных бинтах, среди них, конечно, и большевики. Вот если бы Деникин увидел эту картину, подтверждающую победу.

Донесение, немедленно превратившееся в короткие и длинные попискивания радиостанции, получилось такое:

«Главнокомандующему генералу Деникину. Выполняя план совместных действий с войсками, наступающими на Невинномысскую, Кубанская казачья дивизия под моим командованием ударила в тыл красным по направлению на Кисловодск. Докладываю: красные разгромлены, взяты Кисловодск, Ессентуки, Пятигорск, более 5 тысяч пленных, артиллерийская батарея, 3 тысячи винтовок, 300 тысяч патронов и другие трофеи.