Коллектив авторов Биографии и мемуары - Кадеты, гардемарины, юнкера. Мемуары воспитанников военных училищ XIX века

• Название: Кадеты, гардемарины, юнкера. Мемуары воспитанников военных училищ XIX века
• Автор: Коллектив авторов Биографии и мемуары
• Издательство: Ломоносовъ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91678-150-2

Система военного образования в России начала складываться при Петре I с открытием в Москве в 1701 году Навигацкой школы. Первый армейский кадетский корпус был открыт в Петербурге в 1732 году по указу императрицы Анны Иоанновны. Как писал военный историк А. В. Висковатый, это была «колыбель славы многих героев и знаменитых мужей России». Эти же слова в полной мере применимы к другим российским военно-учебным заведениям.

В этой книге собраны воспоминания воспитанников военных училищ XIX века — периода царствований Александра I, Николая I и Александра II. Включенные в книгу мемуары бывших кадет, гардемаринов и юнкеров рисуют картину воспитания и образования будущих офицеров российской армии на фоне важнейших исторических событий. Подавляющее большинство этих воспоминаний рассеяно по страницам периодики позапрошлого века, поэтому малодоступно не только широкому кругу читателей, но и большинству специалистов-историков.

---

«Выпороть!» — приказал директор.

Бедную русскую красавицу высекли, и на другой день она в красивом сарафане отплясывала свой танец; но, несмотря на белила и румяна, все ясно замечали на ее голубых глазах обильные слезы…

Но надо отдать справедливость Винтулову: он очень заботился о том, чтобы дети были и одеты хорошо, и сытно накормлены. Редкий день не проходил без того, чтобы Винтулов не посетил столовую кадет во время обеда и ужина. Он обязательно пробовал пищу и требовал от эконома безупречной чистоты в ее приготовлении. Страшная головомойка ожидала эконома каждый раз, когда директор оставался чем-нибудь недоволен. Не обходилось и без курьезов. Однажды вышел такой случай: пришел в столовую Винтулов в то время, когда кадетам подавали гречневую кашу. Внимательно разглядывая одну из мисок, директор вдруг увидел сваренного черного таракана. Извлекши его из каши и держа двумя пальцами, генерал позвал эконома.

Предвидя беду, эконом мелкой рысцой подбежал к генералу и вытянулся.

«Это что?» — мрачно спросил генерал, держа перед носом эконома злосчастного таракана.

«Надо полагать, что в кашу нечаянно попал изюм, ваше превосходительство».

«Изюм?»

«Так точно, ваше превосходительство».

«Ешь!» — тихо и спокойно проговорил генерал.

И бедный эконом покорно проглотил таракана.

«Изюм?» — продолжал невозмутимо допрашивать директор, не сводя своего взгляда с эконома.

«Так точно, изюм, ваше превосходительство…»

«Свинья!» — сквозь зубы процедил директор и отвернулся. <…>

Со смертью Винтулова в корпусе настало какое-то междуцарствие. Офицеры и наставники, руководимые до того времени твердой волей директора, словно растерялись и не знали, как держать себя с кадетами, то есть преследовать ли прежнюю строгую систему или же держать бразды послабее.

Временно обязанности директора исполнял батальонный командир, но какого-нибудь, хотя бы малейшего влияния его на офицеров и воспитателей совершенно не было заметно. Он даже редко появлялся в рекреационных залах, а еще менее посещал классы.

Затем из Тамбова приехал директор тамошнего корпуса полковник Пташник, которого мы все хорошо знали и любили. Он был командирован для временного исполнения обязанности директора Воронежского корпуса. Сам Пташник, да и все решительно сознавали, что он «калиф на час», потому и он не заводил новых порядков и не поддерживал старых, да и все относились к нему так безразлично, точно не замечали его существования.

Пташник хотя был небольшого роста, но красивый и представительный мужчина. Тщательно причесанный, с выхоленными усами, одетый всегда щеголевато, он часто появлялся перед кадетами и торжественно проходил по залам, заложив левую руку за спину, а правую — за борт сюртука. Кадеты почтительно вставали, отвешивали поклоны и с уходом Пташника забывали об его существовании.

Странное настроение господствовало как между начальством, так и между кадетами. Начальство, лишенное твердого, сурового руководителя, от которого частенько получалась головомойка и, во всяком случае, железная рука которого постоянно заставляла себя чувствовать, как бы ощутив облегчение, совсем иначе стало держать себя с кадетами и довольно слабо поддерживало свой престиж. Кадеты же, почувствовав опущенные поводья, не привыкшие разумно и сдержанно относиться к свободе, мало-помалу стали позволять себе совсем уже излишние вольности и зачастую, что называется, просто закусывали удила… Стали проявляться злые, дерзкие шалости… Во всем корпусном обиходе стала заметна распущенность и развинченность.

Между тем наступали 60-е годы. В литературе, в обществе начали раздаваться модные, либеральные словечки; пошли всюду толки о гуманных реформах. Все это проникало в кадетскую среду, и, само собою разумеется, не много юношей разумно относилось ко всем этим заманчивым новым веяниям. Всякая блестящая либеральная фраза подхватывалась налету, и все, что только носило на себе печать новизны, бесконтрольно принималось на веру.

Прежний порядок жизни критиковался без снисхождения и признавался ни к чему не годным. Все, что прежде было хорошего, подвергалось безусловному порицанию, а все, навеянное вновь, находило себе почву в умах юношества, почву зыбкую, ненадежную, а потому и опасную.

Не одни кадеты подчинялись и увлекались новыми влияниями. Многие из начальства начали, как между собой, так и в присутствии кадет, говорить весьма свободно о многих предметах, о чем некоторое время тому назад не смели бы и подумать. Кадетам позволили читать решительно все, и так как печать того времени отличалась резкостью, то естественно, эти же недостатки отразились и на взглядах читающих юношей. Кадеты жадно набросились на чтение. Однако же не многие из них увлекались беллетристикой, зато критические статьи, а в особенности публицистические — прочитывались с захватывающим интересом. Этот интерес к литературе и общественной жизни повлек за собой сборища наиболее рьяных чтецов, их дебаты о всевозможных вопросах и, наконец, выразился в том, что кучкой молодежи стал издаваться свой журнал, конечно, рукописный. Но Боже мой, какой сумбур по большей части представляли из себя эти литературные дебаты и этот доморощенный журнал!

Корпусное начальство стало беспокоиться не на шутку, видя неудержимое увлечение кадет, сопровождавшееся открытым неповиновением.

При таких условиях приехал вновь назначенный директор корпуса генерал Броневский. Это был красивый, высокого роста человек, совсем еще не старый. Седины не было заметно ни на голове, ни в усах. Броневский отличился на Кавказе и под Баш-Кадыкларом был так ранен в левую руку, что ее пришлось ампутировать до самого плеча. Левый рукав его сюртука был всегда пристегнут к пуговице на груди. При щеголеватом, бодром виде молодого генерала, при его энергичной походке, свежем цвете моложавого лица отсутствие левой руки производило необыкновенный эффект, тем более что все знали, что отсутствие руки есть последствие геройского подвига. В движениях и разговорах Броневского была заметна сильная нервозность. Говорили, что это было последствие тяжелой операции, повлекшей за собой продолжительную болезнь.

При первом же обходе фронта кадет приветливый, открытый облик Броневского привлек к нему сердца всех кадет, чему немало способствовал престиж отличившегося на поле брани храброго воина. Сам же Броневский с места обратил внимание на то, что кадеты выглядели хмуро и неприветливо. Он это тут же высказал, заметив, что он еще ничего неприятного кадетам не мог сделать, а между тем он видит перед собой взгляды едва ли не явного недоброжелательства. Кроме того, он тогда же заметил, что на внешний вид воспитанники не обращают должного внимания и что он требует, чтобы кадеты были причесаны не только тщательно, но даже щеголевато. Обходя потом роты, он на это обращал особое внимание и всячески поощрял франтоватость. По-видимому, Броневский пришелся по душе не только кадетам, но и преподавателям.

Между тем в среду кадет стали глубже и глубже проникать ложные передовые идеи. Наступившие 60-е годы ознаменовались начинавшимся брожением в Польше. Неизвестно, какими путями и между кадетами послышались трескучие фразы о несчастных страдальцах Польши!.. Начались дерзкие выходки против ближайшего начальства. По-видимому, всякий авторитет учителей и офицеров был поколеблен, и кадеты, не ограничиваясь критическим отношением к своим воспитателям и преподавателям, стали явно, чуть не в глаза издеваться над ними. Начальство терялось все более и более. Дошло до того, что на стеклах окон и дверей и на стенах стали появляться надписи: «Liberté, égalité, fraternité»[33].

Распущенность кадет росла не по дням, а по часам. Кое-кто из более решительных офицеров и учителей обратился наконец к директору корпуса, указывая ему на пагубные явления среди кадет и прося его принять меры к обузданию развивающейся распущенности и заявляя, что они лишены возможности сладить с воспитанниками. Броневский хотя и встревожился, но старался успокоить воспитателей, говоря, что выходки кадет чисто детские, мальчишеские. Наконец, случилось происшествие, которое произвело смятение между воспитателями и воспитанниками.

Однажды во время ужина в общей столовой кадет, наказанный за что-то дежурным офицером, то есть поставленный во время ужина к барабану, схватил горсть каши из миски, которую проносил служитель. Дежурный офицер напустился на кадета за эту выходку… Но едва он успел произнести несколько слов, как наказанный позволил себе такое оскорбление, какого нельзя было и ожидать и какое не было слыхано в стенах корпуса!.. Весь батальон, как один человек, ахнул от ужаса, но тотчас все замерли… Каждый сознавал, что случилось ужасное происшествие, долженствовавшее повлечь за собой страшные последствия.