Наталья Солнцева - Иван Шмелев. Жизнь и творчество. Жизнеописание

• Название: Иван Шмелев. Жизнь и творчество. Жизнеописание
• Автор: Наталья Солнцева
• Издательство: Эллис Лак
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-902152-45-3

Книга посвящена личной и творческой судьбе выдающегося писателя Ивана Сергеевича Шмелева, автора таких известных произведений, как «Солнце мертвых», «Богомолье», «Лето Господне». Среди героев жизнеописания — И. Бунин, И. Ильин, А. Деникин, К. Бальмонт, А. Карташев, А. Куприн, Б. Зайцев, Д. Мережковский, З. Гиппиус, Г. Адамович, Г. Иванов, С. Маковский и многие другие яркие представители русской эмиграции, — те, с кем Шмелев был непримирим, и те, с которыми он был духовно близок.

---

Ольга Александровна Бредиус-Субботина умерла 19 августа 1959 года и была похоронена на гаагском кладбище.

XVII Советско-финляндская война В оккупированном Париже Влюбленный Шмелев Россия или царство Сталина «Рождество в Москве» 1943 год

30 ноября 1939 года началась Советско-финляндская война. Военные действия продолжались до 13 марта 1940 года. Шмелев отказался подписать письмо против нападения СССР на Финляндию. Письмо было принесено Алдановым, и отказ Шмелева неприятно его удивил. Возможно, он был даже обижен: он побледнел и удалился, не промолвив ни слова. Протест был опубликован 31 декабря в «Последних новостях». Его подписали И. Бунин, З. Гиппиус, Н. Тэффи, Н. Бердяев, Б. Зайцев, М. Алданов, Д. Мережковский, А. Ремизов, С. Рахманинов, В. Сирин. Размолвка с Алдановым впоследствии рассматривалась Шмелевым как причина дальнейшего враждебного отношения к нему Алданова. Через два дня Шмелева посетил Деникин — с намерением пожать ему руку за этот отказ.

Причина, которой руководствовался Шмелев, — патриотизм. Отождествляя Россию с Советами, журналисты возводили на нее хулу. Так полагал Шмелев. Его оскорбляли публиковавшиеся изображения финских ножей, которыми вспарывали животы русским солдатам. Политический экстаз по поводу нападения на Финляндию Шмелев воспринял как вакханалию. Причем, и Ольга Александровна Бредиус-Субботина писала ему о том, что никто не желает видеть различия между Россией и СССР, что все рады гибели не Советов, а именно России, что в Голландии делаются сборы в пользу Финляндии, хотя двадцать лет никому не было дела до того, как русский народ истреблялся большевизмом:

Я считаю, что Финская война — только благоприятная почва для толчка Сталину в спину, но сама по себе она Россию не спасет, т. к. до России никому нет дела. И когда тут злорадствуют, что уже 300 000 русских воинов уничтожено, так радуются не истреблению 300 000 большевиков, а именно русских[496].

Шмелев хотел бы видеть в этой войне начало падения сталинского режима. Вину за русские и финские жертвы он возложил на Сталина.

17 мая 1940 года германские войска заняли Брюссель. Девятая французская армия отступала на запад, и к вечеру 18 мая армии как таковой уже не существовало, ее командующий попал в плен. 20 мая германские танковые дивизии вышли к Ла-Маншу, заняв Амьен и Абвиль. 23 мая Гудериан блокировал Булонь и Кале, а 25 мая немцы захватили Булонь, 26 мая — Кале. 3 июня, по сообщению радио, на Париж было сброшено больше тысячи бомб, и газеты писали, что убито 254 человека, ранено — 652. 9 июня была форсирована река Эна в районе Ретеля, 12 июня фашисты форсировали Сену на оборонительной позиции перед Парижем, на востоке они достигли Монмирайа. В Шампани на юг продвигались танковые соединения. 14 июня немецкие силы вступили в Париж без боя, три четверти населения покинуло город. 15 июня Гудериан захватил крепость Лангр. 16 июня был взят Гре, 17-го — Дижон, Безансон. 17 июня Петэн выступил с воззванием прекратить борьбу. Режим оккупации распространился на северную и центральную Францию. 28 августа в этой зоне были упразднены все иностранные организации, в том числе восемьсот русских. В южной части, полностью зависимой от Германии, расположилось правительство Петэна, выступавшего за режим, подобный германскому.

Май оказался для Шмелева тревожным и по личным причинам. Осложнилось существование близких людей: Ольгу Александровну должны были оперировать в Амстердаме, «а тут эти дьяволы налетели»[497], и он не знал, жива ли она; еще в мае Ив был на курсах высшей математики и собирался держать конкурсный экзамен в Scolepolitechnik, но уже летом конкурс был прерван. Кроме того, в условиях войны Шмелев оказался безработным писателем. Трудно было не только ему, конечно. Очень болел Иван Созонтович Лукаш, и Шмелев в мае через «Возрождение» обратился к читателям помочь писателю морально и материально. Ивану Сергеевичу скоро должно исполниться шестьдесят семь лет, а в такие годы тяжело жить без надежды. Одно отрадно: к Пасхе он получил от Бредиус-Субботиной привет и мармелад.

В конце 1930-х годов осевший в Америке сибирский прозаик Георгий Дмитриевич Гребенщиков устраивал денежные сборы в пользу Шмелева, Бальмонта, Ремизова, Зайцева, Бунина. В 1940 году Бунин писал Гребенщикову:

Теперь спешу сообщить, что Зайцев и Мережковский пишут мне, что они были бы очень благодарны Вам, если бы Вы могли пустить в американской прессе призыв помочь нам, нескольким рус<ским> писателям. Я думаю, что к нам троим следует прибавить Ремизова и Шмелева[498].

Гребенщиков — человек, всегда готовый помочь Шмелеву. Давно, еще в 1923 году, он отозвался в «Последних новостях» рецензией на «Это было» Шмелева, в его «Солнце мертвых» он увидел, как революцией была вывернута наизнанку людская утробно-низменная суть[499]. Организатор Общества сибиряков США, Гребенщиков был почетным председателем Русского объединения обществ взаимопомощи.

Шмелев очень нуждался в помощи, притом что положение находящейся в состоянии войны Франции, по его мнению, было вполне терпимым: избыток продуктов на рынках, сытый народ, в доме тепло. Через две недели после взятия Парижа он отметил, что в оккупации сохранен порядок, что все достаточно корректно. Он, знающий положение беженца и тяготы эвакуации, остался в городе. Ему казалось, что в Париже будет гораздо спокойнее. Его жизнь в целом не изменилась. По радио он слушал чудесные вальсы и марши, и это хоть немного обнадеживало. Даже задержке пенсии от короля Югославии он спокойно находил объяснение: курьеры едут через неоккупированную часть Франции, а там беспорядок. Словом, он старался не поддаваться страхам, не паниковать.

Однако события 1941 года разрушили его надежды. Жизнь Шмелева превратилась в кошмар. Зима была суровой, очень холодной и снежной. Лопались трубы, быт был разлажен. 27 апреля 1941 года Бунин записал: «Слух, что умер Шмелев»[500]. Но это было не так. Шмелев переселился в тот дом, где жили Зайцевы. Из их окон были видны стены Бианкурского кладбища — символический пейзаж. Иван Сергеевич бедствовал, но терпел невзгоды мужественно. Помогло весеннее тепло. Б. Зайцев писал об апреле 1941 года: «И всюду в Париже весна. Но нет радости. Да и Парижа настоящего нет»[501]. Помогали воспоминания — о вкусе граната, о запахе персиков… Все-таки оккупированный Париж — это еще не Крым под большевиками. Шмелев мог устроить себе завтрак из бифштекса, печеного картофеля, шоколадного крема, лепешки с черничным вареньем, с полстаканом «сент-эмильтона».

Ивана Сергеевича раздражали острые французские перья, а мягких и тупых раздобыть уже не было никакой возможности. Он писал на какой-то голубой бумаге, потому что нормальную, белую, достать трудно… впрочем, есть еще в центре, он даже заказал и ему обещали оставить. А еще целый блок принес Карташев в благодарность за хлопоты Шмелева о его пасынке, который был в плену.

Вышло итальянское издание «Неупиваемой чаши», все тридцать тысяч разошлись. Шмелев работал за своим столом, окруженный дорогими образами. Рядом была фотография сына Сергея и жены Ольги Александровны. В святом углу подаренный Деникиным образ Богородицы, там же висело медное распятье — дар рижской Ломоносовской гимназии, в которой Шмелев осенью 1936 года читал «Веселый ветер» и «Как я покорил немца». Далее — Иоанн Богослов, далее — образ Богородицы, подаренный Ильиным, большая фотография Иверской часовни в Москве, изображение храма Христа Спасителя, присланное ему из Берлина отставным военным, художником Эрнестом Морицевичем Редлихом и его супругой Алисой Федоровной Редлих — пианисткой и преподавательницей музыки. Рядом — фотография с могилы Ольги Александровны, большой овальный портрет Сергея, перевязанный российским флагом-лентой. Была там и серебряная голубая лампадка — дар С. Т. Климовой, в пансионе которой около Риги жил Шмелев, а ранее — Ильин; под лампадой висела на нитке сосновая шишка с Валаама. Над камином — портрет Ольги Александровны Бредиус-Субботиной, направо от камина, на радио, — другой ее портрет.

Память обращала его к «Последней любви» (1852, 1854) Ф. И. Тютчева: «О, как на склоне наших дней нежней мы любим… Продлись, продлись, очарованье… Ты и блаженство, и безнадежность». 3 сентября 1941 года он написал Ольге Александровне, что каждый день жизни — благословение. Он обращался к ней: «Родная моя, свет мой неупиваемый!», «милая-чудесная», «милая, светлая моя», «неупиваемая радость».

Она — Светлая и Святая Дева. Даже так. И он, конечно, вспоминал пушкинскую «Мадону» (1830): «…моя Мадона, чистейшей прелести чистейший образец». Еще он видел в Ольге Александровне свою Анастасию — предвечный идеал. Потому он послал ей в 1941 году «Неупиваемую чашу», и надпись на книге смущала откровенностью его самого: «Моей светлой душе — Ольге А<лександровне> Б<редиус>-С<убботиной> — первое отсвет-страдание ее, ныне явленной мне»[502].