Нурмурад Сарыханов - Женитьба Элли Оде [сборник рассказов]

• Название: Женитьба Элли Оде [сборник рассказов]
• Автор: Нурмурад Сарыханов
• Издательство: Туркменистан
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1981

Сборник составляют рассказы туркменских писателей: Н. Сарыханова, Б. Пурлиева, А. Каушутова, Н. Джумаева и др.

Тематика их разнообразна: прошлое и настоящее туркменского природа, его борьба за счастье и мир, труд на благо Родины. Поэтичные и эмоциональные произведения авторов сочетают в себе тонкое внимание к душевной жизни человека, глубину психологического анализа и остроту сюжета.

---

И работы хватало на всех. Тяжёлой, мужской работы — увесистым кетменём махали от зари до зари. Потому что мужчины воевали в далёком краю, защищали от врага родные очаги. А Сарыгуль-эдже и не чуралась трудностей, не искала еду помягче. Кетмень так кетмень, серп так серп. За работой, на людях меньше думалось о своём, не так остро саднила в душе потеря.

— Возьми ребёночка из детдома, — советовали ей женщины. — Силы у тебя — на троих. Его воспитаешь в достатке да ласке, и самой легче будет.

Детей брали тогда многие.

Но она боялась. Боялась, что, отдав ласку чужому ребёнку, оскорбит память о погибшем сыне. И не решилась последовать доброму совету. Потом, правда, жалела втихомолку, корила себя за нерешительность. Однако время было упущено — так и осталась в одиночестве век вековать. Днём работала, как все остальные колхозницы, себя не жалеючи, ночью — спала без сновидений, как в бездонный колодец проваливалась, А если начинали шевелиться по углам непрошеные тени — неизбывная тоска её, она отправлялась подальше в пески, садилась где-нибудь на пригорке и долго сидела, не замечая струящихся по лицу слёз. Выплакав тоску, возвращалась домой, досыпала, если оставалось время досыпать, и шла в бригаду.

С людьми она ладила, присутствовала и на свадьбах, и на поминках, всегда готова была помочь нуждающемуся. Но близко не сходилась ни с кем.

— Ты бы попроще, ровесница, — укорила её как-то соседка. — Сними с души-то замок амбарный, впусти туда кого-нибудь.

— Она уже впустила милого дружка! — неловко пошутила вторая. — На свидание зорькой в пески бегает!

Женщины засмеялись, стали перешучиваться, не стесняясь солёного словца. А она молчала. Лишь побелели костяшки пальцев, сжавших ручку кетменя: не было в душе её места для посторонних, камень там лежал, глыба гранитная, памятник на безвестной могиле самых близких её людей.

Её считали суховатой и даже злой, способной на многое, особенно после того, как она одной лопатой отбила ягнёнка от своры собак. Правда, ягнёнок околел к вечеру — не выдержало пережитого страха слабое сердчишко. А уважительная слава Сарыгуль-эдже осталась. И когда встал вопрос, кому доверять охрану хармана и зернохранилища, долго искать не пришлось.

— Тебе поручаем! — заявил Сарыгуль-эдже башлык.

— А если я не согласна в сторожа идти? — усмехнулась она.

— Как это не согласна, если весь народ за тебя голосует? — возмутился башлык.

Она кивнула:

— Хорошо. Пойду, если винтовку дашь.

Башлык подумал и сказал:

— Дам! Свою собственную отдам!

И выдал ей обшарпанную одностволку двадцатого калибра с тремя патронами.

— Смотри, — предупредил, — картечь волчья в патронах! Не шарахни в кого-нибудь попусту!

— Не шарахну, — успокоила она, — стрелять надо только в волков и в фашистов.

Заодно ей определили и старого, видавшего виды конягу Пейкама. Многоопытный пёс Гонгур сразу же разгадал покладистый добрый характер коня и моментально подружился с ним. И стали они втроём нести охрану «объекта номер один» — так обобщённо и торжественно именовал башлык хлопковый харман и зернохранилище.

Кое-кто посмеивался. Однако сама Сарыгуль-эдже её видела ничего смешного в этой нарочитой торжественности, никакого преувеличения не видела. Очень даже правильно, что объект номер один! Случайно, что ли, государство уделяет хлопку такое большое внимание? А что до хлеба, то хлеб он и есть хлеб — святое слово, основа жизни самой. И выходит, что прав-то башлык, а не досужие зубоскалы.

Объезжая лунными ночами поля, она часто спеши-валась и, ведя Пейкама в поводу, ласкала рукой колосья пшеницы, как ласкают спящего ребёнка, задушевно беседовала с ними, уговаривала вызревать дружнее, набирать для людей побольше силы на глубин земных. Она не стеснялась разговаривать вслух. Пейкам и Гонгур ей не перечили, помалкивали себе, а больше рядом не было никого, кто мог бы усомниться в её здравом уме. Это ещё поспорить можно, у кого ума больше: у того, кто недоеденный кусок хлеба под ноги бросает, или у того, кто с колосящейся пшеницей совет держит!

У Сарыгуль-эдже был в селе добротный двухкомнатный дом. И мебель была самая модная — чешская, белая, из карельской берёзы (показывала старая кое-кому, как надо культурно свой быт обставлять!). Однако, приняв на себя новую должность, она попросила поставить возле хармана войлочную чабанскую кибитку, и в село наведывалась лишь изредка.

Сломанной однозубой вилкой она выковыряла пыжи из патронов и — от греха подальше — высыпал картечь, оставив после короткого раздумья лишь пороховые заряды. Они в общем-то пригодились однажды, когда глухой ночью вода прорвала перемычку и с орлиным клёкотом стала валивать поля. Двумя выстрелами Сарыгуль-эдже подняла на ноги спящее село и первой бросилась заделывать брешь. «Спасибо, мать! — всенародно поклонился ей башлык. — Большую беду, большие убытки отвела ты от колхоза».

После этого случая мальчишки перестали хихикать при виде старухи с ружьём за спиной. И даже прозвище ей почётное дали: «Эркек-мама». Что ж, мужества ей в самом деле было не занимать. Но с ружьём таскаться всё же надоело. И она, закутав его в отслужившую своё цветастую шаль, поставила в самый дальний закуток кибитки.

— Я уже, слава богу, не молоденькая, чтобы бесполезную тяжесть таскать, правда? — апеллирует она к Гонгуру, глядя, как первые розовые блики высвечивают восточную кромку небосвода.

Пёс сочувственно сопит, подслеповато моргает, подползает поближе, суёт исполосованную старыми шрамами морду в ласковую хозяйскую ладонь и блаженно замирает. Сарыгуль-эдже машинально поглаживает крутые рубцы от волчьих и собачьих клыков, от злых палочных ударов. И жалуется.

— Совсем бестолковая вещь ружьё это. Поставили себя в сторонку — ты и стой себе спокойно. Так нет же, оно падает! И обязательно ему надо на транзистор свалиться! Как будто другого места не было! Целую премию восьмимартовскую не пожалела, когда покупала приёмник, из лучших лучший выбрала. Как теперь разбитым транзистором последние известия слушать буду, а? Ну чего молчишь, пёсий сын? Газеты, говоришь? Это совсем не то, что радио! Радио и слушать приятно за пиалкой чая, и глаза не устают от мелких буковок, и понимаешь всё лучше, чем в газете. Ах, ты, дурная пукалка, придумали тебя на нашу голову скверные люди!.. Нет, Гонгур, не могу я терпеть такое! Вот сейчас вернёмся домой, возьму я эту дырявую кочергу да отнесу её председателю. На, скажу, башлык, твоё именитое ружьё, мне от него никакого проку, только вред и смущение. Ни Люди, ни птицы не нападают на наше хранилище, некого мне стрелять оставшимся патроном. А транзистор мой испортился. Давай, скажу, компенсацию за убытки. Внук твой, Байрам, выучился в Ашхабаде на химика или нет? Вот пусть приходит и ремонтирует мне приёмник…

Она ворчит и ворчит беззлобно, поглаживая морду млеющего от блаженства Гонгура. Конь Пейкам перестал хрустеть травой и тоже слушает, ставя торчком то одно, то другое ухо — оба сразу ему по старости лет не поднять.

Пробуждается утро. Лёгкие облака плывут по небу, и на дальней дороге тоже клубится тарахтящее хвостатое облако. Это кто-то ранний уже поехал на мотоцикле. Наверное, из комбайнёров кто.

Она сидит и смотрит, как наливается красками новый день. Сарыгуль назвали её при рождении, Жёлтый Цветок. Много ли осталось в ней от цветов? Лицо и руки обгорели до густой черноты. А волосы стали белыми. Седыми стали, как облака, плывущие навстречу солнцу. Плывите, весёлые, плывите. А мы сейчас сдадим это бестолковое ружьё, чаю попьём — и опять за дела, сборщицам помогать. А что? Это только барханы по воле ветра перемещаются. А у человека всякий шаг смысла исполнен. Иначе — разве это человек?

Перевод В.Курдицкого

Оразгулы Аннаев Вдвоём

Молодая женщина взглянула на календарь: 18-е августа.

…Сегодня день твоего рождения, а тебя со мной нет. Ты вернёшься только на следующей неделе.

Я сварю тебе плов. Что бы ещё приготовить, чем порадовать тебя? Шампанское я уже купила. Приедешь, отметим день твоего рождения. Выпьешь сам всю бутылку: мне нельзя.

Да, тебе уже двадцать шесть стукнуло…

Помнишь, в доме, где помещалось наше студенческое общежитие, было восемнадцать ступенек? Я ещё шутила, что никогда не забуду дату твоего рождения. Каждый раз, когда приходилось спускаться с верхнего этажа, я считала: раз… два… три… восемнадцать! А когда ты, поднимаясь, досчитывал до восемнадцати, то попадал прямо ко мне.

Как хочется, чтобы всё это повторилось! Я имею в виду не возраст, мы с тобой и так ещё молоды. Я имею в виду наши отношения, то состояние влюблённости, взаимного влечения, которое сблизило нас, дало нам столько счастья.

В тебе мне нравилось всё. Как ни странно, даже твоя вечная занятость, твой усталый вид, твоя вспыльчивость и обидчивость.