Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.24. Из сборников:«Что мне ненавистно» и «Экспериментальный роман»

• Название: Собрание сочинений. Т.24. Из сборников:«Что мне ненавистно» и «Экспериментальный роман»
• Автор: Эмиль Золя
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Публицистика
• Год: 1966

В настоящем томе Собрания сочинений представлены наиболее значительные статьи, рецензии и критические этюды Эмиля Золя, публиковавшиеся в периодической печати в 1865–1880 годах и впоследствии объединенные им в сборники «Что мне ненавистно» и «Экспериментальный роман». Составляя сборники своих статей, Золя пренебрегал хронологией их написания и группировал материал по тематическому признаку.

---

Мне остается лишь выразить от лица своего поколения одно пожелание. Нам надоедают, нас подавляют политикой, и, право, мы сыты ею по горло. Я помню, как в годы империи люди с грустью вспоминали о временах парламентских битв: трибуна теперь онемела, уныло говорили они, на печать надели намордник, обсуждения общественных дел запрещены. Ну что ж, а нынче нас так затормошили, так оглушили, что мы, право, с сожалением вспоминаем о великом молчании, царившем при империи, когда политика не лаяла под окнами с утра до ночи и, по крайней мере, человек мог слышать свои мысли. Конечно, мы народ терпеливый. Восемь лет мы покорно ждали. Мы понимали, что нелегко выйти из кризиса, каким был для страны 1870 год; мы говорили себе, что не так-то просто основать республику в разгаре гневных споров различных партий и что надо переносить шум битвы. Но ведь теперь республика основана, так дайте же нам покой!

Да-да, все мы — люди науки, писатели и художники, простираем руки к политическим деятелям и молим их не терзать больше наш слух. Республиканцы победили, не так ли? Нынче они стали всюду хозяевами положения. Прекрасно! Пусть же они постараются столковаться между собой и танцуют на балах с дамами вместо того, чтобы опять заводить ссоры. Мы им будем за это весьма признательны.

Право же, никто о нас не думает. Кажется, и не замечают, что наше поколение — люди от тридцати до сорока лет — придавлено последними конвульсиями империи и трудным рождением республики. Разве еще существует писатель, когда политические деятели захватили все места под солнцем? Разве кто-нибудь интересуется книгами, когда газеты набиты до отказа отчетами о парламентских дебатах, длиннейшими и пустейшими дискуссиями? Везде политика, всегда политика, и в таких огромных дозах, что даже дамы в гостиных говорят только о политике. Вот до чего нас довели — у нас похитили нашу долю нынешнего века, отняли у нас и расточают лучшие наши годы; а когда нам скажут наконец, что настал наш час и нам предоставляется слово, окажется, что мы уже очень стары, и те, кто помоложе нас, потребуют себе места. Ведь бывает, что события вычеркивают целое поколение. И, разумеется, мы не можем питать нежные чувства к политике, как не может человек, попавший под телегу, приветливо улыбаться колесу, которое проехало по его телу.

Конечно, мы принимаем историческую необходимость. А выводит нас из себя то, что за последние годы, как я уже говорил, чрезмерно большое место захватили бездарности. Никогда Корнель, никогда Мольер, никогда Бальзак не затевали в газетах постыдную шумиху, как это делают сейчас круглые дураки. Любой болван, поднявшийся на парламентскую трибуну, получает больше значения, нежели писатель, подаривший публике шедевр. Я знаю, что от шумихи толку мало, — глупец и после нее останется глупцом, в особенности когда приобретет известность во всей Франции; но сколько времени уходит на прочтение плохо написанных речей, как искажается истина и справедливость, сколько лжи пущено в обращение! Именно из-за этих триумфов, столь легких на политическом поприще, туда и ринулось полчище отщепенцев и неудачников, жаждущих завоевать известность; именно из-за этих побед, одерживаемых бездарностями, из-за этой раздутой славы некоторых карикатурных личностей, этих знаменитостей на час, которые пыжатся перед удивленной Францией, мы, труженики, и презираем политику, ибо мы чтим только талант и знания.

Итак, довольно шума. Порадуемся, что у нас республика. Пусть банкроты и честолюбцы, живущие ее милостями, отправляются в Америку на поиски трона или богатства. Давайте музицировать, плясать, разводить цветы, писать хорошие книги. Надо признаться, в среде писателей и художников живет некоторое недоверие к республике. Ведь до сих пор они не чувствовали особой любви к себе со стороны республиканцев, — те всегда взирали на искусство и литературу с суровостью жандармов. И обиженные твердят, что республика — наихудшее правление для нашего брата; уж очень у нас пуританские замашки и всегдашнее стремление поучать, проповедовать, восхвалять принцип равенства и пользы. Но надо добавить, что мы ведь никогда не видели республиканское правительство за работой, — до сего времени у него не было во Франции необходимой прочности.

Мой вывод очень прост. Всякий образ правления, окончательно установившийся и долговечный, имеет свою литературу. Республики 1789 и 1848 годов не имели ее, потому что были для нации как бы периодами кризиса. Наша же республика, кажется, теперь упрочилась, а потому должна найти свое выражение в литературе. Таким выражением, по-моему, неизбежно будет натурализм, — я подразумеваю под этим аналитический и экспериментальный метод, современное исследование, опирающееся на факты и человеческие документы. Ведь должно же быть соответствие между социальным движением, которое является причиной, и его литературным выражением, являющимся следствием. Если республика слепо судит о себе самой и, не понимая, что она наконец-то существует в силу научных принципов, вздумала бы преследовать научные принципы в литературе, это было бы признаком, что республика не созрела для фактов и что ей придется еще раз исчезнуть пред лицом реального факта — диктатуры.

КОММЕНТАРИИ

ЭСТЕТИЧЕСКИЕ РАБОТЫ ЭМИЛЯ ЗОЛЯ[24]

Взгляды Эмиля Золя на литературу и искусство получили теоретическое выражение в многочисленных статьях, печатавшихся, главным образом, во французских газетах «Бьен пюблик» («Bien Public») и «Вольтер» («Voltaire»), а также в русском журнале «Вестник Европы», где в течение шести лет, с 1875 по 1880 год, было опубликовано шестьдесят четыре «Парижских письма» Золя. Последние и составляют основную часть его критического наследия: они образовали полностью два сборника — «Романисты-натуралисты» и «Литературные документы» (оба появились в 1881 г.) и часть книги «Экспериментальный роман» (1880). Работы Золя о драматургии и театре вошли в сборники «Наши драматурги» и «Натурализм в театре» (1881). Каждый из названных сборников был воинственным манифестом, который провозглашал теоретические воззрения писателя, уже пользовавшегося широкой, всеевропейской известностью, уже признанного вождя «натуралистической школы» в литературе (в 1880 г. вышла «Нана», девятый по счету роман серии «Ругон-Маккары»).

Однако начало критической деятельности Золя относится к периоду более раннему, — в конце 60-х годов появился первый сборник его статей, озаглавленный «Что мне ненавистно» («Mes Haines»). Здесь молодой автор впервые определил свою позицию относительно литературы и живописи. Позднее в орбиту его интересов войдет также и театр, причем разные стороны этого синтетического искусства: не только драматургия, но и декорации, актерское мастерство, костюм. За те полтора десятилетня, что отделяют первые статьи Золя от его зрелых критических работ, взгляды автора претерпели известную эволюцию, хотя и не изменились принципиально. Таким образом, в деятельности Золя-критика можно наметить два периода: к первому относится сборник «Что мне ненавистно», посвященный, кроме литературы, вопросам живописи; ко второму — пять перечисленных выше сборников, трактующих вопросы литературы и театра.

Первый период критической деятельности Золя связан со своеобразным ученичеством у крупнейшего историка, теоретика литературы и искусства, философа-позитивиста Ипполита Тэна (1828–1893), — ему посвящена одна из центральных статей сборника «Что мне ненавистно», под названием «Ипполит Тэн как художник». Чтобы определить позицию Золя, следует остановиться на характеристике его отношений с Тэном, который был для Золя одновременно и учителем и противником.

Общество и законы его развития, человек как социальный индивид, место и роль человека в обществе, с одной стороны, а с другой — проблема человека как биологической особи, соотношение между физиологическим и социальным человеком, необходимость выяснения твердых законов, регулирующих это соотношение, обнаружения какого-то единства физиологического и социального начал — вот основные вопросы, вставшие перед Золя в начале 60-х годов. И за ответом он в первую очередь обратился к трудам Тэна. В статье в «Вольтере» от 23 января 1880 года Золя писал о «мощном впечатлении», произведенном на него чтением первых трудов этого писателя. Недаром он и много позже в интервью Луи Требору, опубликованном в «Фигаро» от 8 марта 1893 года, признается: «Я испытал три влияния: влияние Мюссе, влияние Флобера, влияние Тэна. Последнего я прочел в возрасте двадцати пяти лет (то есть в 1865 г. — Е. Э.), и когда я читал его, во мне затрепетала присущая мне жилка теоретика, позитивиста. Могу сказать, что в моих книгах я использовал его теорию наследственности и среды, что я применил ее к моим романам».

Основным стержнем философской системы Тэна является детерминизм — принцип обусловленности, возводимый Тэном к абсолютизированной «вечной аксиоме». Этот же принцип сохраняется им при анализе явлении исторического, социального, эстетического, нравственного рядов. В работах Тэна, посвященных конкретным вопросам идеологии, эта обусловленность приобретает форму «доминирующей способности». Тэн и не ищет других причин; он вполне довольствуется этой всеобъясняющей абстрактной (пли, точнее, абстрагированной от предмета) «доминирующей способностью», из которой можно логически вывести все остальные свойства предмета. Разъясняя сущность метода, он заявил в одном из писем того времени: «Трудность исследования состоит для меня в том, чтобы найти характерную и доминирующую черту, из которой все может быть геометрически выведено (курсив мой. — Е. Э.), одним словом — схватить формулу предмета»[25]. Такому методу Тэн следует в своих многочисленных эстетических и исторических работах. Писатели, художники, полководцы, политики, исторические эпохи характеризованы им по такой системе: выделение, абстрагирование «доминирующей способности», определяющей все другие свойства. С этим связано и распространение биологических закономерностей на социальные и идеологические изменения; речь идет о законе «взаимозависимости характеров» Кювье-Оуэна (изменение одного органа животного — или, у Тэна, одного социального фактора — влечет за собой изменение всех остальных), о законе «органического равновесия» Жоффруа Сент-Илера (развитие одного органа — или, у Тэна, идеологической склонности и т. п. — ведет за собой редукцию других), о правиле «субординации признаков, являющейся принципом классификации в ботанике и зоологии», о законе «аналогии и единства структуры» Жоффруа Сент-Илера, о дарвиновском принципе «естественного отбора» и проч. Таким образом, Тэн не только переносил законы естествознания на общество — он ставил знак равенства между биологическими и социальными явлениями. Одинаковые закономерности — и здесь и там — регулируют взаимоотношения «доминирующей способности» (то есть причины) и всех остальных свойств (то есть следствий). Сама «доминирующая способность» индивида, нации, эпохи, в свою очередь, определяется тремя условиями — «расы, среды, момента», — из которых важнейшим является среда. Коротко говоря, принципы тэновской концепции общественных и идеологических явлений могут быть определены следующими положениями: