Дмитрий Лабзин - Осколки фарфорового самурая

• Название: Осколки фарфорового самурая
• Автор: Дмитрий Лабзин
• Жанр: Русское современное

Один герой и две сюжетные линии превращают роман в водоворот из осколков событий, мыслей и чувств. Террористы захватывают театр во время спектакля и все, кто был внутри, в одночасье становятся живым щитом. Мимолетные и одновременно запоминающиеся образы складываются в разноцветную мозаику из страха, отчаяния и любви. Поможет ли главному герою игра со смертью разобраться в себе и в своей жизни? Одержит ли он победу в этой жестокой игре? Что станет с остальными заложниками? У каждого будет свой ответ.

---

Неизбежное свершилось. Речь, произнесённая в антураже из автоматов, хмурых бородачей и шекспировских декораций, повергла в экстатическое исступление незадачливых неврастеников. Через несколько секунд и точных ёмких фраз аудитория превратилась в живой щит для террористов и пушечное мясо для политиков. Всем следовало сидеть тихо и ничего не предпринимать во избежание неприятных инцидентов, подобных тому, что приключился с главным режиссёром. По залу рассредоточились названные нашими избавителями женщины в чёрном со всемирно известными поясами на талии и горячей верой в сердцах. Будаев предпринял попытку перейти к главному – цели захвата, но не вполне адекватные и вполне бескультурные представители театральной публики стали его перебивать и даже пытались возмущаться. Вновь завладеть вниманием аудитории не удалось – поднимавшуюся волну истерии было уже не остановить. Люди вскакивали со своих мест, кричали, но, опасаясь боевиков в масках, не пытались бежать. Я заметил, как одна из шахидок зашла за портьеру правого бокового выхода из партера. Террористы присели, закрыли уши руками.

И тут раздался взрыв.

VII

По моему возвращению из забытья, где я в тот момент предпочёл бы оставаться, меня водрузили в свободное кресло между двумя субъектами. Один из них был обладателем больших, влажных, постоянно шлёпающих губ, издававших до того противные звуки, что я не сразу смог разобрать в них слова. Эти розовые кожно-мышечные складки скороговоркой выдавали «божемойбожемойбожемойбожемой…», на его широком, бугристом лбу выступили крупные капли пота, тело била мелкая дрожь. По правому виску и щеке была размазана кровь, красные пятна покрывали воротник пиджака, галстук и видимый треугольник рубашки, на коленях лежала оторванная по локоть женская рука с зажатым в кулаке пультом управления детонатора. Я резко отвернулся, сдерживая рвотные позывы и после относительной победы над своим организмом – я ещё ощущал во рту привкус омерзения – обнаружил другого соседа. Им оказался пожилой мужчина лет шестидесяти пяти с неприятными на вид ушами, покрытыми порослью седых волос, и очень гордым профилем. Его глаза были снисходительно прикрыты, лицо – бледным, а от серого воротника рубашки к подбородку ползли красные пятна. Он не дышал. Он был мёртв.

Будаев вновь вышел на авансцену и вонзил свой гипнотизирующий взгляд в аудиторию. Убедившись, что каждое его слово будет адекватно воспринято, он приказал встать тем, кто неосмотрительно пытался бежать после взрыва. Задвигались невидимые мне бойцы, защёлкали затворы автоматов, случилась пара обмороков, я встал со своего места. Невидимые пальцы взвели курки и четыре выстрела возвестили об окончании спектакля для очередного квартета зрителей.

Казалось, что с момента выстрелов прошла целая вечность, перед глазами локомотивом пронеслась жизнь, и тело, словно прощаясь с этим миром, растратило свою массу впустую, так и не сохранив энергии для Вселенной. Не раз приходилось читать подобный патетический бред? Бееее.

Облегчение – вот, что я почувствовал. По непонятной причине я всё ещё был жив и практически здоров. Исключение составляла голова, не так давно побывавшая мячом для регби. За свой мужской поступок (слова Будаева) мне было позволено выбрать новое место в зрительном зале. Ощущение мнимой свободы подхватило меня, неся на своих крыльях столь изменчивую и капризную по отношению к заложникам удачу. Шуршите женщину, как говорят французы. Я оглядел зал. Среди тревожно трясущегося желе из людских тел и душ меня поразили две пары отчаянно красивых глаз, по счастью расположенных по обе стороны от свободного кресла. Я сделал знак, что хотел бы пройти именно туда, и через несколько мгновений сидел в очень приятной компании на пятнадцатом месте одиннадцатого ряда, отделённого от десятого широким проходом. Голубые глаза справа, чуть более светлые у зрачков, с прожилками серого и тёмно-синей каймой у самых белков; изумрудно-зелёные глаза слева, ровного цвета, с чёрными точками зрачков посередине. Стоит отметить, что у этих драгоценных камней были достойные оправы: премиленькие лица, прекрасные элегантно полуприкрытые ладно скроенными платьишками фигурки и прелестные стройные ножки, опровергающие сомнения великого русского поэта одним фактом своего существования. Чуть не забыл: справа шатенка, слева брюнетка. Обе натуральные, что, к сожалению, является теперь большой редкостью.

VIII

Развод оказался на редкость неприятным событием, до сих пор отзывающимся гулким эхом в каждой мелочи моей жизни. Пять лет до заключения союза и три в нём были совершенно чудесным временем, несмотря ни на какие трудности. Но оказалось, что наши чувства не были взаимны и, если я делал сознательный шаг с намерением прожить долгую и счастливую жизнь, то моя избранница проделывала этот путь скорее по инерции (её слова), сообщённой её душе упорхнувшим чувством. Не было ни измен – она была слишком горда для этого, ни взаимных обид и оскорблений. Просто настал момент, когда она больше не смогла обманывать себя тихим семейным счастьем и честно мне в этом призналась. Раздел имущества я отменил как процедуру совершенно недостойную, взяв лишь то, что уместилось в небольшой дорожный чемодан, с которым мы совершили наше свадебное путешествие. Жена и наш двухлетний сын продолжили обживать недавно отстроенный дом, я же вернулся в небольшую двухкомнатную квартиру, любезно дарившую нам своё тепло первые годы совместной жизни.

Я безумно её любил, и именно безумие едва не стало спасительной бухтой для моей измотанной души. У моего организма есть одна, можно сказать, физиологическая особенность: любое, едва наметившееся внутри уплотнение в виде душевного расстройства, должно дойти до крайней стадии раковой опухоли недееспособности. Острое переживание превращает мой организм в груду развалин, кровяное давление скачет в немыслимых диапазонах, аппетит сменяется апатией, а мозговая активность снижается до уровня, что бывает у бегемота-старожила в заштатном зоопарке.

Силы покинули моё тело. Сон играл со мной в кошки-мышки, то оставляя бодрствовать по сорок часов, то полностью выключая мой организм во время очередного телефонного разговора. Мозг отказывался выполнять даже базовые функции: у меня появились признаки нарушения координации, а способность мыслить ясно, казалось, утрачена навсегда. Впрочем, у меня и раньше наблюдались подобные отклонения, но не в такой тяжёлой форме. Объяснения данному состоянию я не находил, благо современное общество создало подходящее лекарство и от этой напасти. Все попытки совладать с собой заканчиваются ничем, и в последующие пять-десять дней я совершаю обряд очищения сознания: лёжа на диване, тупо пялюсь в телевизор.

На этот раз однообразие сменявших друг друга передач, каналов, лиц и их коммерческих теней, честно отрабатывавших контракты своих хозяев даже после их скоропостижной смерти, привело к полной потери ориентации во времени. Нефть дорожала, очередной тайфун – Марина, Катя, Иоланта Петровна – превращал Америку в Атлантиду, доллар и евро устраивали глобальные разборки, повергая аналитиков в шок, и только зубная паста по-прежнему героически жертвовала свой кальций в пользу половинок куриных яиц. Каждой трагедии своего героя! Каждой сенсации свою жертву! Борьба добра со злом на этом не заканчивалась, и легионы прокладок и тампонов в кровопролитных сражениях, в перерывах между тщетными оскароносными попытками заставить меня поверить в семейное счастье директора фабрики (и просто матери-одиночки) и слесаря-алкоголика, отстаивали право женщин всего мира носить белое, тонны жевательных фруктов очищали зубы после каждого приёма пищи, а волосы блестели и вились даже зимой.

В стандартный эфирный набор был включён и пошлейший дятел, полчаса низводивший бессмертное произведение Россини до уровня обыденного фона для идиотской сцены погони, призванной рассмешить всех, но не каждого. Хотя сразу после этого культурного преступления кот и мышонок проделывают аналогичные трюки, но уже под произведения Ференца Листа и Иоганна Штрауса, и они бесподобны. Наткнуться на героев Котёночкина показалось большой удачей, потому как эта вершина для западной киноиндустрии недостижима: вся предшествующая ей мультипликация погони доведена до абсолютного совершенства, хотя и начиналась как подражание.

Так в виртуальных блужданиях от шедевра до ширпотреба я провёл на диване шесть дней. Иногда мне доводилось прокладывать замысловатые маршруты к холодильнику либо уборной, экстренный случай предусматривал посещение супермаркета. Но пока ничто не предвещало того, что мне придётся покинуть своё убежище: на полу в зале лежала коробка чипсов, несколько упаковок солёных орехов и двадцать бутылок различного лимонада; в холодильнике разместились две банки арахисового масла и три батона; в морозильной камере ждали своей очереди по четыре пачки вареников с творогом и картошкой. Последние я поначалу варил с сюрпризом, и вкусовые рецепторы бунтовали, когда внутрь посыпанного тростниковым сахаром творожного предательски проникала начинка от картофельного собрата. Но уже через три дня я делал full mix [1] , заливал соевым соусом и не ощущал никакого дискомфорта.