Николай Богомолов - Вокруг «Серебряного века»

• Название: Вокруг «Серебряного века»
• Автор: Николай Богомолов
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-86793-826-0

В новую книгу известного литературоведа Н. А. Богомолова, автора многочисленных исследований по истории отечественной словесности, вошли работы разных лет. Книга состоит из трех разделов. В первом рассмотрены некоторые общие проблемы изучения русской литературы конца XIX — начала XX веков, в него также включены воспоминания о М. Л. Гаспарове и В. Н. Топорове и статья о научном творчестве З. Г. Минц. Во втором, центральном разделе публикуются материалы по истории русского символизма и статьи, посвященные его деятелям, как чрезвычайно известным (В. Я. Брюсов, К. Д. Бальмонт, Ф. Сологуб), так и остающимся в тени (Ю. К. Балтрушайтис, М. Н. Семенов, круг издательства «Гриф»). В третьем собраны работы о постсимволизме и авангарде с проекциями на историческую действительность 1950–1960-х годов.

---

В записной книжке второй половины 1925 — начала 1926 года на л. 17 об. — 19 идет не слишком внятный список имен, иногда сопровождаемый выписками из стихов и какими-то пометами. Сперва написана фамилия Лукомский, которая комментаторами отнесена к художнику Г. К. Лукомскому, а затем следуют имена Крайский, Светлов, Заводчиков, Ясный, Круковский, Гастин, снова Заводчиков, Бутова, Рагинский, Урковский, Мартынов и Уседлов. Крайский — известный пролетарский поэт (и его фамилия снабжена выписками из стихов)[988], Светлов — впоследствии знаменитый, а тогда только начинающий «комсомольский» поэт[989] (и тоже выписаны слова из стихов), Владимир Заводчиков только что издал книгу «Горький мед» в серии «Молодая литература» издательства «Молодая гвардия», то есть тоже мог причисляться к «комсомольским» поэтам, книга Александра Ясного «Ухабы» (1925) вышла в серии «Библиотека рабоче-крестьянской молодежи», а тогда же появившийся «Шаг» — в серии «Комсомольские поэты и писатели». Если верно отождествление Круковского со вполне советским писателем Юрием Круковским, то контекст становится довольно однозначным, и фамилия Гастин в нем вряд ли ассоциируется с Соломоном Николаевичем Гисиным, официальным заведующим Детским отделом Госиздата, как указали комментаторы. Кажется, резоннее понять ее как искаженно записанную фамилию известного пролетарского поэта Алексея Гастева, чья «Поэзия рабочего удара» выходила массовыми тиражами в 1923, 1925 и 1926 годах[990]. Если наши рассуждения верны, то значительная концентрация имен «пролетарских» и «комсомольских» поэтов не может не быть симптоматичной. В качестве осторожного предположения скажем, что тут может иметься в виду некий план сотрудничества с этими авторами, из которого, конечно, ничего не вышло.

Что же касается Рагинского, то, конечно, можно отождествлять его с поэтом-имажинистом Леонидом Рогинским, но, видимо, не менее вероятная кандидатура — поэт Томас Рагинский-Корейво, участвовавший в сборнике «Звучащая раковина».

Примечательна запись 1930 года: «Антоний Булатович, по книге Илариона „Имяславцы“» (1, 368). Иеросхимонах Антоний (в миру Александр Константинович Булатович, 1870–1919) — знаменитая личность, попавшая даже в беллетристику: «Рассказ о гусаре-схимнике» у Ильфа и Петрова в карикатурном виде описывает именно его биографию, которая на самом деле может быть изложена приблизительно так: «Антоний (Булатович), иеросхимонах Андреевского скита на Афоне. Происходил из родовитой дворянской семьи, воспитанник Александровского лицея, блестящий офицер, проходивший службу в лейб-гвардии гусарском полку в чине ротмистра. В 1897 г. Булатович в отряде абиссинского негуса Менелика участвовал в сражениях с дикими африканскими племенами. Он трижды во время и после итало-абиссинской войны ездил в Эфиопию, где сделал ряд выдающихся географических открытий. А. К. Булатович сопровождал войска Менелика II в походе по Каффу и был первым европейцем, прошедшим из конца в конец эту почти неведомую ранее страну. Научные заслуги его получили мировое признание. По возвращении на родину он принимает постриг и несколько лет проводит на Афоне, участвуя в религиозных распрях»[991]. Наиболее известная из этих «распрей» относится к первой половине 1910-х годов и связана с имяславием, литература о котором уже тогда была, по выражению П. А. Флоренского, «необозримой»[992]. Именно с этим связана и запись Хармса. Однако что имеется в виду под второй частью записи, не вполне понятно. Отшельник Иларион (в миру И. И. Домрачев, ок. 1845–1916) был автором впервые изданной в 1907 году книги «На горах Кавказа», однако про о. Антония там ничего не говорится. Мало того, они даже не были знакомы. Книги «Имяславцы» нам не удалось обнаружить ни в библиотеках, ни в библиографиях к наиболее подробным и обстоятельным современным изданиям[993].

Конечно, наши разыскания и наблюдения представляют лишь незначительную часть того, что еще должно быть сделано. Но вместе с тем кажется очевидным, что предстоящая работа наверняка способна принести замечательно интересные плоды.

Проект «акмеизм»[*]

Общеизвестно, что акмеизм как литературное направление и как одна из общих тенденций в развитии поэтического языка оказал значительное влияние на литературу русской эмиграции. Вызвано это было прежде всего тем, что на Западе оказалось довольно много поэтов если впрямую и не принадлежавших к числу акмеистов, то, во всяком случае, ориентировавшихся на акмеистическую поэтику.

Поэтому вряд ли случайно, что чрезвычайно активный не только в литературной сфере, но и в сфере научной Юрий Павлович Иваск (1907–1986), окончивший аспирантуру Гарварда и довольно долгое время проработавший в других американских университетах, одной из целей своей работы видел изучение акмеизма, причем не только по известным источникам. Из опубликованных его работ лишь «Антология петербургской поэзии эпохи акмеизма»[995], составленная совместно со значительно более молодым соратником W. H. Tjalsma, более или менее адекватно отразила взгляды Иваска на акмеизм, однако в его архиве сохранилась довольно значительная по объему подборка материалов, свидетельствующая о том, что он знал несравненно больше, чем смог включить в свои труды.

Однако сперва необходимо сказать несколько слов о том, кто такой Иваск и почему в конце 1950-х годов он решил создать своеобразный звуковой и текстовой архив по истории акмеизма.

Родившись в Москве и прожив там 13 лет, он вместе с родителями, выходцами из Эстонии, оказался в Ревеле, т. е. на обочине литературной жизни русской диаспоры[996], и лишь очень редко попадал в другие страны (так, в конце 1930-х годов он был в Париже). В годы войны он служил в войсках СС, что потом приходилось тщательно скрывать[997], после ее окончания оказался в лагере ди-пи[998], а в 1949 году смог перебраться в США и лишь в 1958-м впервые вновь оказался в Европе. Как видим, жизненная судьба отделяла его от основных культурных центров русской эмиграции, и с большей частью ее деятелей он был знаком лишь по переписке. Однако визит летом 1958 года, судя по всему, вдохновил Иваска, и он задумал собрать свод воспоминаний последних живых парижских (преимущественно) свидетелей существования акмеизма.

4 июля 1959 года из Парижа Г. Адамович отправил ему письмо:

«Дорогой Dr. Ivask.

Ваш проект „изучения акмеизма“ крайне оригинален и может в дальнейшем послужить образцом для такого рода работ. Меня лично он очень заинтересовал. В самом деле, никакие исторические исследования, даже самые тщательные, не заменят живого рассказа и воспоминаний современников, которые в разговоре или ответах на вопросы восстановят „воздух“ эпохи, то неуловимое, что, в сущности, было самым важным. Конечно, надо бы хорошо обдумать, как Ваш план реализовать, чтобы он действительно оказался плодотворным. Но мысль Ваша замечательна, и было бы жаль, если бы она осталась только проектом. Надеюсь, Вам удастся ее осуществить и со своей стороны готов быть Вам во всем полезен»[999].

Из сопроводительной записки становится ясно, что это письмо Адамович писал для неких официальных инстанций, которые могли выдать Иваску деньги для поездки в Европу. Помимо Адамовича, рекомендацию Иваску как исследователю дал также С. К. Маковский (Box 10. Folder 8).

Некоторое время спустя, 31 июля, в письме из Ниццы Адамович, однако, уже для самого Иваска писал:

«У меня сомнения в Вашем проекте, т. е. не в нем самом, а в его финансовой реализации. Кроме Одоевцевой и Маковского, никого из „свидетелей“ больше нет. Свидетели это притом плохие: Одоевцева поздно приобщилась к Цеху и акмеизму, да и всегда была птицей. Маковский, несмотря на „Аполлон“, был в стороне и, в сущности, on ne le prenait jamais au serieux. Он в старости стал менее глуп, чем был тогда, и даже стихи стал писать все-таки лучше. Злобин ни малейшего отношения не имел. Что написано об акмеизме? Многое, и ничего такого, что надо бы выделить. Какие-то мелочи, взгляд и нечто. Кстати, видели Вы недавние воспоминания Всев. Рождественского в „Звезде“? Его презирал Гумилев, но он был близок к позднему акмеизму. Воспоминания не без подлости: будто он и тогда понимал, что это буржуазная накипь. А не понимал он ничего и, говоря с Гумилевым, потел и краснел от почтительности»[1000].

Однако было уже поздно. Еще 11 июля 1959 года Иваск, находившийся в постоянной переписке с Г. П. Струве, сообщал ему:

«Сейчас собираю материалы об акмеизме. Что писали об этом в эмиграции? А главное, что писали — в СССР? В сов<етской> акад<емической> ист<ории> русск<ой> лит<ерату>ры нашел только три страницы, посвященных акмеизму. Были ли др<угие> работы? Буду признателен за справку. <…> Кто в эмиграции имел отношение к акмеизму — имею в виду оставшихся в живых? Маковский, Адамович, Одоевцева. Кто еще? Был ли Злобин в Цехе?»[1001]