Мария Куприна-Иорданская - Годы молодости

• Название: Годы молодости
• Автор: Мария Куприна-Иорданская
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1966

Повествование о жизни писателя — это не только история его судьбы или распространенная его биография; это и широкая картина литературной жизни того времени, а по существу частица истории литературы. Кто же может шире, глубже и проникновеннее рассказать о жизни художника, чем не та, кто была его спутницей, знала его труд, разделяла с ним горести и невзгоды, как разделяла удачи и успех? Марии Карловне Куприной-Иорданской выпала счастливая судьба; она была первой спутницей и другом замечательного писателя А. И. Куприна.

---

Александр Иванович сидел на ступеньке, обхватив голову руками. Его плечи вздрагивали. Я тоже плакала: мне было бесконечно жаль его. Впустить? Тогда он решит, что меня можно разжалобить, перестанет работать, запьет… Нет, дверь не открою.

Александр Иванович поднялся и медленно пошел вниз{79}.

* * *

Когда в «Знание» были отправлены пятнадцатая глава (смотр и провал Ромашова) и шестнадцатая (мысли Ромашова о самоубийстве и встреча его на железнодорожном полотне с Хлебниковым), Пятницкой известил Куприна, что Горький желает с ним повидаться.

Алексей Максимович просил Куприна прочитать вслух главы, начиная от пятнадцатой. Сначала Александра Ивановича беспокоило, что Алексей Максимович ходил взад и вперед по комнате, иногда останавливаясь спиной к окну.

— Когда я читал разговор подпоручика Ромашова с жалким солдатом Хлебниковым, было странно видеть Алексея Максимовича с влажными глазами, — вспоминал впоследствии Александр Иванович.

Я не помню, чтобы Александр Иванович рассказывал мне еще о каких-нибудь последующих чтениях.

— Какие же замечания сделал тебе Горький? — спросила я.

— Еще раньше Горький читал двенадцатую главу, где Ромашов приходит к подполковнику Рафальскому по прозвищу Брем. Его спальня описана так:

«Они вошли в маленькую голую комнату, где буквально ничего не было, кроме низкой походной кровати, выгнувшейся, точно дно лодки…» Неожиданно Горький сказал:

— У вас в пятой главе о Назанском сказано: «Вдоль стены у окна стояла узенькая, низкая, вся вогнувшаяся дугой кровать…» Но так как у Назанского кровать была железная, она могла вогнуться, а у Рафальского — походная, с натянутым полотном. Здесь следовало сказать: полотно провисало, потому что полотно провисает, а не выгибается.

Знаешь, Маша, меня как варом обдало. Я чувствовал, что весь покраснел и вспотел от конфуза. Как глупо, конечно же, провисло!

Это было единственное указание, которое Горький сделал Куприну.

— Ты очень устал, Саша? — спрашивала я.

— Нет, Машенька. Признаюсь тебе честно, сейчас мной овладела тревога гораздо более сильная, чем тогда, когда я не находил фамилии для героя повести. «Поединок» теперь во всех подробностях, в стройной системе уложился в моей голове, но я чувствую, что закончить его буду не в силах.

И Пятницкой и Горький уверены, что конец «Поединка» будет такой благополучный, какой я и задумал вначале, — Ромашов выздоравливает от тяжелой раны, порывает с военщиной и начинает новую жизнь. Но теперь я вижу, чувствую, что такой конец невозможен. Я не видел того, о чем взялся писать, я не видел дуэли.

Мне известно, что подробно описаны дуэли Пушкина и Лермонтова, всю эту литературу я знаю, так же как и все картины, написанные на эту тему, прекрасное репинское полотно и другие. Позы, выражение лиц — все это врезалось мне в память, но это же мертвый материал, а не мои личные впечатления и переживания. Изложение же этих книжных пособий будет шаблонным и безжизненным. У меня даже не возникает ни одной свежей мысли. Не знаю, что я буду делать. Единственный выход — закончить повесть смертью Ромашова, по всей вероятности — его самоубийством.

Приближалась пасха, а Куприн все еще не мог решить, как он закончит повесть. Между тем Пятницкий поставил ему жесткий срок: во что бы то ни стало закончить роман к пасхе. Это требование диктовалось цензурными условиями того времени. Каждая книжка должна была находиться в цензуре от недели до десяти дней. После этого срока, если цензура не выкидывала из книги отдельных фраз, не вырезывала страниц или не запрещала ее целиком, канцелярия Главного управления по делам печати выдавала типографии разрешение на выпуск книги.

Пятницкий был уверен, что цензура не пропустит «Поединок», поэтому он хотел представить книжку в субботу на страстной неделе, чтобы, пролежав там пасхальные каникулы, она проскочила комитет, не попадая на глаза цензорам.

В четверг на страстной вся книга без последней главы была отпечатана.

Александр Иванович пришел вечером домой утомленный и расстроенный.

— Прочту тебе, Маша, половину последней главы, увидишь, что продолжать ее не стоит.

Он был прав, глава не удалась. Я молчала.

И, смяв в крепкий комок два исписанных с обеих сторон листа бумаги, он швырнул его под стол.

— Пойду поброжу еще по улицам.

Выходная дверь за ним захлопнулась.

— Все-таки пришлось убить Ромашова, — на другой день сообщил мне Куприн и протянул свежеотпечатанный корректурный лист с протоколом о дуэли. — Я был в типографии и просил несколько листов оттиснуть в черной раме мне на память.

О том, как провел он ту ночь, когда, смяв написанные страницы, ушел из дому, он мне не говорил. Об этом я узнала от нашего общего знакомого Бориса Александровича Витмера, которого Куприн встретил в «Капернауме» в первом часу ночи и расстался с ним только утром.

Талантливый журналист Витмер — сотрудник «Мира божьего», а впоследствии член редакции «Современного мира», был близок к группе «легальных марксистов»: Туган-Барановскому, Струве, Потресову. Он был женат на Ольге Константиновне Григорьевой. О. К. Григорьева, Л. К. Давыдова и Н. К. Крупская учились в одном классе гимназии кн. Оболенской, вместе готовились к экзаменам и вместе закончили гимназию. Связь между ними не порвалась и после окончания гимназии, но теперь встречи с Надеждой Константиновной случались реже и с большими промежутками. Надежда Константиновна была крестной матерью младшей дочери Витмеров — Нины.

Когда Ульяновы жили за границей, Надежда Константиновна в конспиративной переписке с закавказскими большевиками называла Бакинскую типографию «Ниной» — своей крестницей. Часто узнавать о здоровье «Нины» ей было очень удобно — это не вызывало никаких подозрений{80}.

Куприн был с Витмером в приятельских отношениях и часто приглашал его к нам в дом.

— Я видел, что Александру Ивановичу очень тяжело, — рассказывал мне Витмер, — и не хотел оставлять его одного.

С двух часов ночи ресторан закрывался до семи утра.

— Посидим в сквере Владимирского собора и подумаем, что предпринять, — предложил Куприн. — Бродить по улицам я больше не в состоянии, а идти домой и мучить жену своим настроением и видом не хочу.

Был конец апреля, рано светало — наступали белые ночи, — и сидеть в сквере было приятно. В соборе всю ночь шла служба, и подъезжало много экипажей и карет, из которых выходили нарядные женщины. В четыре часа к ранней обедне ударил колокол. Собор был построен на средства купцов-гостинодворцев, поэтому среди богатых прихожан лишь изредка попадались скромно одетые молящиеся женщины.

Александр Иванович молча курил.

— Все равно, другого выхода нет, — наконец произнес он, вставая и отбросив недокуренную папиросу. — Довольно! Точка. С Ромашовым покончено… А теперь, Борис Александрович, пойдем в церковь поздравлять купеческих невест-причастниц с принятием святых тайн; я что-то все-таки продрог, попьем и мы немного теплоты[16] согреемся.

Мы вошли в церковь, и Александр Иванович незаметно втерся в очередь причастников. Я видел, как он оживленно нашептывал что-то стоявшей перед ним девушке, та фыркала и закрывала рот платочком.

Тут обнаружилось, что с собой у нас очень мало денег.

Подойдя к столику, где дьячок оделял причастников церковным вином, и выпив теплоты, Александр Иванович сказал:

— Маловато, отче, наливаешь. А ну-ка, налей еще.

Дьячок что-то проворчал, но так как Куприн не отходил, он налил ему вторично и при этом многозначительно постучал по подносу деньгами.

Александр Иванович выложил весь свой наличный капитал — двадцать копеек.

— У, шаромыжник, — злобно прошипел дьячок, — и пускают же таких в церковь для чистой публики.

Около шести часов дверь «Капернаума» открылась, начиналась уборка ресторана.

Куприн велел позвать официанта Прохора, который всегда ему прислуживал и держал в курсе всех капернаумских новостей. Прохора он послал к себе на Казанскую, где ночевал Маныч, за дуэльным кодексом генерала Дурасова.

При мне Александр Иванович переписал выбранную им форму рапорта о дуэли, вставив фамилии Ромашова и свидетелей.

В типографию он поехал сам, чтобы текст был набран при нем без опечаток.

Пятницкий рассчитал безошибочно. После окончания праздников в цензурном комитете царило полное спокойствие. О выходе в свет шестого сборника «Знание» с военной повестью Куприна еще не было известно{81}.

— Я думаю, Маша, — сказал мне Александр Иванович, когда домой ему прислали десять книжек сборника, — теперь будем ждать выхода июньских, а пожалуй, даже июльских номеров журнала с отзывом о моей повести. Может быть, кое-где в газетах и появятся небольшие заметки, но обыкновенно, прежде чем выступить со статьями, они осторожно выжидают мнения маститых журнальных критиков.