Любовь Воронцова - Софья Ковалевская

• Название: Софья Ковалевская
• Автор: Любовь Воронцова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1959

Эта книга посвящена Софье Васильевне Ковалевской — первой русской женщине-ученой, человеку яркой судьбы и выдающегося таланта. Вся ее богатая событиями жизнь была самоотверженной борьбой за право служить науке. Рано обнаружилось у Ковалевской математическое дарование. Но получить высшее образование в России было для нее в условиях того времени неосуществимой мечтой. Заключив фиктивный брак с таким же, как она, человеком широких взглядов В. О. Ковалевским, Софья Васильевна получила возможность уехать учиться за границу. Много труда стоило ей и там пробить себе дорогу к науке, к полезной деятельности, преодолеть общее предубеждение против женщины-ученой. Но так ярок был ее талант, так велика тяга к науке, что величайшие ученые мира должны были признать ее своей достойной коллегой. Ковалевская получила кафедру в Стокгольмском университете. В России ей не нашлось места, но для всех русских женщин, ищущих знаний, живого дела, равного с мужчинами положения в обществе, она явилась той светлой точкой, к которой устремлялись их мысли. Ковалевская была человеком многогранным. Ее друзьями были и революционеры, и ученые, и писатели. Ей самой принадлежит ряд художественных произведений и среди них неоконченная повесть о Н. Г. Чернышевском «Нигилист».

Автор книги Любовь Андреевна Воронцова — журналистка. Книга, написанная ею, — результат долгого и увлеченного труда, попытка создать поэтическую и в то же время документированную биографию большой ученой.

---

Ковалевская отдыхала в кругу родных после тяжелых лет учения. По семейной традиции в день именин Елизаветы Федоровны готовились дать любительский спектакль — одноактную комедию Эдмонда Абу «Убийца», но перенесли его на день именин молодой ученой. 17 сентября Софья Васильевна в роли бойкой служанки вызывала рукоплескания и заставляла зрителей хохотать. Даже Ковалевский превзошел самого себя, играя садовника.

После спектакля Василий Васильевич открыл бал. Софья Васильевна предложила первую кадриль Малевичу, который жил теперь на покое у Крюковских. А часа в три ночи гостей пригласили в большую столовую первого этажа.

За ужином Малевич попросил слова.

— Женский вопрос, — говорил он, — поднятый в прошедшем десятилетии, хотя и разделил наше общество на два противоположных лагеря, но вместе с тем дал сильный толчок и направил некоторые энергические характеры наших женщин к самостоятельному труду и к достижению тех или других результатов в области науки. Россия насчитывает уже десятки почтенных тружениц, полезных своим согражданам тою или другою специальностью.

Но вот появилась юная женщина — с твердою волею и непоколебимою решительностью преследовать цель в высшей степени похвальную, но весьма трудно досягаемую. Она оставляет удовольствия света, жертвует лучшими годами жизни женщины, не обращает внимания на потерю физических сил и с редкою энергиею изучает предмет свой в одном из лучших германских университетов…

Геттингенский университет присудил ей высшую ученую степень. Со времени основания этого университета такую степень, господа, получила только вторая женщина. Первая была дочь историка нашего, академика Шлецера, известная ученая Доротея Шлецер, в замужестве Роде…

Приветствую вас, Софья Васильевна, поставленную на высокую пьедесталь градации ученых, — закончил свою речь Малевич. — Приветствую вас от имени отечества как первую русскую женщину, достигшую высшей ученой степени в одном из самых трудных отделов науки.

Громкое «ура» покрыло последние слова Малевича. Гости поднялись и с бокалами в руках направились к виновнице торжества.

Давно не было так весело в Палибине, как этим летом, когда собралась вместе вся семья Крюковских. Две молодые девушки, когда-то мечтавшие о таинственном, неоглядном мире, теперь были взрослыми женщинами, узнавшими жизнь. То, что они испытали, не походило на мечты их юности, но было захватывающе интересно и содержательно.

Вечерами долго текла беседа в просторной гостиной. Попыхивая трубкой, внимательно слушал горячие речи дочерей Василий Васильевич. У него появилась мягкая, сочувственная терпимость человека, много знающего, понимающего, а подчас и разделяющего стремления молодых людей.

Софья Васильевна тесно сошлась с ним, приобрела в нем любящего, умного друга, с которым могла откровенно говорить обо всем. Времени для этого оставалось много.

Владимир Онуфриевич часто уезжал в Петербург по делам издательства, которыми он снова занялся Анюта отдавалась заботам о муже и ребенке. Жаклар готовился быть преподавателем французского языка. Ученая-математик описывала мужу картинки палибинской жизни в рифмованных письмах:

…Как видишь, бес мой или муза из когтей
Но хочет выпустить совсем души моей.
Забив поваренную книгу, интегралы.
Магистерство и Коркина дифференцьялы,
Я рифмоплетствую, бешусь и каждый час
Душою уношусь раз десять на Парнас.

У нас покойно все, не ссоримся; друг другом
Довольны все пока… Полковница[6] с супругом
Твердит весь день вокабулы, но ах! пока
Ему, как кажется, наука не легка.
Папашу Юрик обогнал, хоть это худо,
Но про него согласны все: он просто чудо!

За карты мы и Юлю[7] нашу засадили
И всем премудростям молчанки научили.
Но к картам у нее, увы, талант плохой.
И от Анюты достается ей порой

21 сентября 1874 года Ковалевские уехали из Палибина в Петербург. Они поселились вместе с семьей Жаклар в 6-й линии Васильевского острова, в доме № 15, у тетушек Шуберт. Общее хозяйство позволило им сводить расходы до минимума.

Большое участие в судьбе молодых ученых принял Дмитрий Иванович Менделеев, друг Александра Онуфриевича. Он тепло относился и к Владимиру Онуфриевичу, а Софью Васильевну приветствовал как женщину, отважно добивавшуюся места в науке. Дмитрий Иванович навестил Ковалевских, как только они переехали в Петербург. Засиделся у них до полуночи, сражаясь с Софьей Васильевной по поводу значения математики, был очень мил, подкупал своей живостью, широтой взглядов и интересов. Но у Владимира Онуфриевича сложилось впечатление: Менделеев хорош в дружбе, а в ненависти он может быть беспощаден; иметь его своим противником «должно быть солоно».

Желая сразу ввести Ковалевских в круг петербургских ученых, Дмитрий Иванович дал в честь Софьи Васильевны обед, на который пригласил виднейших деятелей науки — математиков и нематематиков.

Хозяин любезно показывал Софье Васильевне свои «альбомы путешествий», где были аккуратно наклеены фотографии, картинки из журналов и его собственные зарисовки понравившихся мест, скульптур, зданий. Веселый, остроумный, он вовлекал в общую беседу своих гостей, сталкивая противников. Софья Васильевна до часу ночи яростно спорила с Пафнутием Львовичем Чебышевым о немецкой и русской математических школах и с известным минералогом и кристаллографом Акселем Вильгельмовичем Гадолиным, которым очень понравилась. Их дружбу она сохранила на всю жизнь.

Владимир Онуфриевич тоже вел оживленный разговор и с химиком Александром Михайловичем Бутлеровым и с «тетей Лизой» — женой профессора ботаники Андрея Николаевича Бекетова и произвел на всех хорошее впечатление, «а то они вообразили по «пашквилю» (против Синцова), что я ругатель и дикий нигилист», — писал он брату.

Но доброе настроение Ковалевских было нарушено разговором о событии, оскорбившем русское общество.

Выдающиеся химики Николай Николаевич Зинин и его ученик Александр Михайлович Бутлеров, как члены Российской академии наук, решили ввести в академию Д. И. Менделеева, занявшего своими трудами бесспорное место в науке. Но гениальный ученый слыл «неблагонадежным». Он был нежелателен в императорской академии. И ловким ходом — голосуя вопрос не о Менделееве, а о предоставлении химикам одной из адъюнктских вакансий, на которую прочили Менделеева, — непременный секретарь академии К. С. Веселовский сумел провалить кандидатуру великого ученого.

— Академия должна была бы отражать состояние русской науки в ее высшем развитии, соединять все первенствующие в России научные силы, — возмущался Бутлеров. — В академии постоянно есть вакантные места, словно бы за недостатком ученых, а русские натуралисты, имеющие на эти места право, остаются в стороне. Да вот Андрей Сергеевич Фаминцын… Восемь лет ждал он избрания на свободную кафедру ботаники. А Мечников, а Александр Онуфриевич Ковалевский, разве не могли бы они послужить славе русской академии? Увы, они русские, значит, не внушающие доверия. Для самодержавия академия с иностранцами — лучшая защита против вторжения нигилизма в науку.

— Не печальтесь, друзья, — примиряюще отвечал Менделеев на бурные филиппики прямого, неукротимого Бутлерова. — Надо работать. Посеянное на поле научном взойдет на пользу народную.

А как было проникнуть на это «поле научное» двум талантливым ученым — супругам Ковалевским? Степень доктора заграничных университетов соответствовала примерно русской степени кандидата наук. Мужчине она давала право преподавать в высшем учебном заведении, а после защиты магистерской и докторской диссертаций — даже занять кафедру. Но в Петербурге вакансий для геолога не было. В Москве, писал Ковалевский брату, освободившуюся кафедру предназначали «круглому дураку, пять лет пилившему какие-то кораллы и ничего не выпилившему». Софья Васильевна и вовсе могла претендовать лишь на место учительницы арифметики в младших классах женской гимназии.

— К сожалению, я не тверда в таблице умножения, — мрачно шутила Ковалевская.

Даже на подготовительных Аларчинских курсах она не нашла применения: не оказалось слушательниц, знающих высшую математику. Да и позднее, когда в 1878 году открылись Бестужевские высшие женские курсы, ее, ко всеобщему негодованию, не пригласили читать лекции, хотя Ковалевская много потрудилась, как член комиссии по доставлению средств этим курсам.

Царские чиновники считали ученую «опасной нигилисткой».

И Менделеев и другие добрые знакомые советовали ей подождать: может быть, удастся добиться приглашения на Высшие женские курсы. Владимиру же Онуфриевичу настойчиво рекомендовали сдать магистерский экзамен.

Ковалевский начал готовиться. Снова нахлынули воспоминания об унизительной одесской истории. Томила безысходность. Измученный, подавленный неудачами, он не мог сосредоточиться, забывал прочитанное.