Альфред Кейзерлинг - Воспоминания о русской службе

• Название: Воспоминания о русской службе
• Автор: Альфред Кейзерлинг
• Издательство: Академкнига
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-94628-003-1

Мемуары графа Кейзерлинга впервые издаются в России. Начав службу чиновником для особых поручений, он инспектировал амурскую каторгу, выкрадывал документы из осажденного Порт-Артура, руководил земством под Петербургом, был обвинен в шпионаже и заключен в Петропавловскую крепость, организовывал поставки продовольствия на фронт в годы I Мировой, сидел в большевистском концлагере… В книге содержатся рассказы о сибирской каторге, путешествии цесаревича по Забайкалью, о поездках в Монголию, Китай, Японию, этнографические сведения о народах Дальнего Востока, воспоминания о работе под началом барона Корфа, о встречах с Николаем II и высшими государственными чиновниками, об установлении Советской власти в Сибири.

Перевод с немецкого Н. Федоровой Комментарии Е.И. Кононенко и М.Ю. Катин-Ярцева

---

К сожалению, торговали не только арестантками; нередко женатые каторжники продавали собственных жен и детей, которые добровольно последовали за ними на каторгу, и на этих горемык распространялись тогда те же законы. Пьянство и азартные игры процветали, причем строго запрещенное спиртное обеспечивали сами охранники, изрядно на этом наживаясь. Вообще подконвойные арестанты служили для конвоиров неиссякаемым источником доходов. На этапе арестанту ежедневно выдавали на руки 17 копеек, на пропитание; с этими деньгами он мог делать что угодно — проиграть, пропить или же купить себе поблажки этапного начальства.

Поблажки на этапе

Поблажки состояли в следующем. Во-первых, арестант мог купить возможность идти без кандалов, а свои кандалы погрузить на телегу с кладью. Кандалы весили около 7 фунтов. Если их, по инструкции, надевали на руки и на ноги, то очень скоро арестант до крови стирал запястья и щиколотки. Надевали и снимали кандалы очень быстро, требовалась лишь известная сноровка. Руки и ноги скоро обретали такую гибкость, что даже отпирать замки не требовалось. Эту поблажку покупали всегда.

Вторая поблажка заключалась в том, что, когда партия шагала через богатое сибирское село, арестантам дозволялось снова надеть кандалы и, распевая заунывную песню, под звон цепей, идти как можно медленнее, чтобы принять обычные подношения — съестное, старую одежду, шубы, сапоги и деньги, — а также что-нибудь прикупить.

Далее, за каждой партией арестантов, кроме офицерского тарантаса и телеги с кладью, следовали еще несколько повозок для вольных арестантских жен и детей. Эти транспортные средства реквизировали у крестьян в качестве натурального налога. Этапный начальник мог реквизировать значительно больше повозок, чем требовалось. На них везли хворых арестантов, лишнюю кладь и кандалы, которые иначе пришлось бы тащить на себе. Третья поблажка в том и заключалась, чтобы этапный начальник реквизировал как можно больше дополнительных повозок.

Облавная охота на людей

Все без исключения арестанты были заинтересованы в том, чтобы на этапе и в тюрьмах жить в добром согласии с охранниками, которые могли облегчить или отяготить их участь. Поэтому собственные арестантские законы запрещали бежать «из-под конвоя» и вообще «из-под караула»; если такое случалось, офицер и охрана шли под трибунал и сурово наказывались.

Однако, если какой-нибудь арестант умудрялся на этапе сбежать, его побег имел тягчайшие последствия для всей партии, ибо подрывал доверие к «арестантскому слову», которое они давали. Это было недопустимо, ведь арестантское слово — слово чести, на которое в России действительно можно было положиться. «Честное слово» и «ей-Богу», напротив, совершенно ничего не значили. В общении преступников с чиновниками и между собой арестантское слово вообще играло важнейшую роль. Это слово, данное при свидетелях, надлежало держать при любых обстоятельствах. Нарушение его каралось смертью. Самый отъявленный мошенник и душегуб опасался действовать вопреки этому слову, ибо в таком случае ставил себя вне закона и любой арестант был не только вправе, но обязан убить его, где бы и когда бы ни повстречал.

Итак, получив арестантское слово, что никто не сбежит, конвойный офицер мог жить спокойно. И все же порою, какой-нибудь недисциплинированный арестант во время перехода через дремучую тайгу сходил с дороги и исчезал в зарослях. Тогда раздавалась команда «Стой!», конвоиры выстраивались на дороге, как загонщики на охоте, сами арестанты тотчас окружали заросли — и начиналась облава. В итоге беглеца обычно хватали, и собственные товарищи прямо здесь же забивали его до смерти, а если он выбегал на дорогу — ему доставалась солдатская пуля. Но когда беглецу удавалось скрыться, партия непременно заботилась о том, чтобы ее численность осталась прежней. Арестанты продолжали свой путь по этапу, пока не встречали какого-нибудь бродягу, а их здесь всегда хватало; бродягу сей же час брали под стражу и сдавали офицерам взамен беглеца. Получив от сотоварищей вознаграждение, бродяга помалкивал, на этапе с ним обращались прилично, и только по прибытии в тюрьму он имел право признаться, что является подменышем. А коли бродягу найти не случалось, хватали первого встречного — безобидного крестьянина-переселенца, работавшего в одиночку на пашне или в тайге, и присоединяли к партии. Ни просьбы, ни мольбы не помогали — хочешь не хочешь, шагай на каторгу. Если при нем были какие-нибудь бумаги, их отбирали и уничтожали, а ему самому грозили смертью, если он до прибытия на место сообщит, кто он таков на самом деле. Лишь уже в тюрьме он волен был протестовать и требовать выяснения своей лично-ста. Тогда начиналась нудная переписка, которая могла длиться месяцами и даже годами, ведь никто ему не верил и не интересовался его персоной.

Однако были и такие крестьяне, которые, подобно арестантам, продавали себя за деньги и избрали эту торговлю своим ремеслом. Дело происходило так: когда этап шагал через село, означенный доброволец предлагал партии сделку и, если ударяли по рукам, отправлялся вперед по дороге и ждал в условленном месте. Там покупатель бросался в заросли, а крестьянин заступал на его место еще прежде, чем конвойный офицер командовал «Стой!»; офицер же, хотя и замечал подмену, воспринимал ее хладнокровно — численность партии не изменилась, а значит, все в порядке.

ПЕРС

Помню еще один совершенно особенный случай. При ревизии личных досье в канцелярии я наткнулся на показания некоего бродяги, которые побудили меня повторно проверить все его заявления, хотя дело уже было сдано в архив с пометкой, что рассказанное этим человеком «лживо» от начала и до конца. Я велел привести ко мне означенного арестанта и лично его допросил. «Перс» — так его прозывали, настоящее его имя я забыл, — рассказал вот что. Во время Турецкой войны 1877 года в стычке с противником он был легко ранен и очутился в плену; все его товарищи, кроме офицера, которому удалось спастись, в этой стычке погибли. Это он знает точно, ведь его и пощадили для того, чтобы он похоронил трупы. Потом некий турок-офицер взял его в услужение конюхом, а позднее вместе с лошадьми продал персу, конному барышнику. У этого перса, который был добрым хозяином, он прослужил четыре-пять лет. Затем на квартире у хозяина остановился некий англичанин, закупивший множество коней, верблюдов, палаток, седел, а также рабов-прислужников. Поскольку же наш Перс владел многими языками — русским, турецким и даже чуточку монгольским, — англичанин уговорил барышника продать и его тоже. Сперва тот отказывался, но, когда англичанин предложил сумму вдвое больше той, что уплатил за других, все-таки согласился. Об англичанине Перс тоже отзывался с большой теплотой и служил ему верой-правдой. Вместе они долго путешествовали по разным странам. Англичанин все время что-то искал — и на земле, и под землей. Слуги думали, он ищет золото, но, скорей всего, заблуждались, ведь, наткнувшись на следы золота, хозяин не обращал на них особого внимания, только брал немного песка и камней и продолжал свой путь. Что он там потерял и искал, Персу неизвестно. Однажды ночью — они тогда уже не первый день двигались на восток — к его костру (хозяин уже спал в палатке) подошли два незнакомца и заговорили по-русски. Впервые за семь лет услыхав родную речь, он так обрадовался и так затосковал по дому, что решил тайком оставить хозяина и примкнуть к этим людям, ведь они направлялись в Россию. С собою он прихватил только собственные вещи да немного провизии. По словам этих людей, Россия была совсем близко, и он не сомневался, что и до родной деревни недалече, а там у него все будет хорошо. И правда, на второй день они переправились через реку и очутились в деревне, где все говорили по-русски. Те двое сразу же ушли дальше, а он остался, но, когда поведал свою историю, никто в деревне ему не поверил, в том числе и полицейские, которых он попросил указать ему дорогу домой; они только смеялись и говорили, что его дом, то бишь каторга, и вправду близко. Его арестовали, а потом включили в арестантскую партию, с которой он и дошагал до Кары. Здесь ему тоже не поверили, засадили в тюрьму и сказали, что наведут справки у него на родине. Оттуда пришел ответ, тоже найденный мною в досье: этот-де человек давно мертв, погиб на войне в 1877 году, так записано в церковной книге. Перс, однако, назвал и фамилию офицера, зная, что того не было среди убитых. Но поскольку указать место жительства офицера он не мог, искать оного не стали.

Арестант говорил так искренне и так ярко описывал пережитое, что я уверился: он не лжет. Я послал в Россию запрос касательно того офицера и через несколько месяцев получил ответ от него самого. Он писал, что рассказ Перса о той злосчастной стычке, в которой он (офицер), будучи тяжело ранен, уцелел и единственный сумел добраться до своих, чистая правда и что он рад узнать, что один из его людей до сих пор жив. Я тоже очень обрадовался, что мой оптимизм, вероятно вызывавший в канцелярии смешки, и знание людей не обманули меня и что я в силах помочь этому столь много пережившему человеку наконец-то вернуться домой, где ему, надеюсь, не довелось столкнуться с новыми разочарованиями.