Альфред Кейзерлинг - Воспоминания о русской службе

• Название: Воспоминания о русской службе
• Автор: Альфред Кейзерлинг
• Издательство: Академкнига
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-94628-003-1

Мемуары графа Кейзерлинга впервые издаются в России. Начав службу чиновником для особых поручений, он инспектировал амурскую каторгу, выкрадывал документы из осажденного Порт-Артура, руководил земством под Петербургом, был обвинен в шпионаже и заключен в Петропавловскую крепость, организовывал поставки продовольствия на фронт в годы I Мировой, сидел в большевистском концлагере… В книге содержатся рассказы о сибирской каторге, путешествии цесаревича по Забайкалью, о поездках в Монголию, Китай, Японию, этнографические сведения о народах Дальнего Востока, воспоминания о работе под началом барона Корфа, о встречах с Николаем II и высшими государственными чиновниками, об установлении Советской власти в Сибири.

Перевод с немецкого Н. Федоровой Комментарии Е.И. Кононенко и М.Ю. Катин-Ярцева

---

В том же городе у меня состоялось еще одно схожее знакомство. На Пасху я поехал в Нерчинский Завод, чтобы произвести ревизию тюрем, расположенных в его окрестностях. В пасхальное воскресенье принято делать официальные поздравительные визиты, а при этом христосоваться и угощать друг друга. Среди пришедших ко мне пасхальных визитеров был некий господин высокого роста и весьма интеллигентной и благородной наружности, который отрекомендовался как местный представитель одного из крупнейших московских торговых домов. Мы похристосовались и завели весьма приятную беседу, и он рассказал много интересного о каторге и о сибирских обстоятельствах. Когда он оставил меня, я спросил у других гостей, кто этот очаровательный господин. Все удивились, что мне совершенно неизвестен сей крупный коммерсант, и сообщили, что это не кто иной, как бывший студент Данилов, которого знал и ценил еще Достоевский, сделавший именно этого человека героем, а его преступление — темой своего романа «Раскольников».[2]

Среди арестантов моей канцелярии тоже были известные персоны: бывший предводитель дворянства, осужденный, помнится, за присвоение денег своего подопечного; знаменитый одесский торговец женщинами Розенблют, чей процесс в свое время произвел сенсацию. В нем был замешан и тогдашний одесский полицмейстер Неклюдов, приговоренный лишь к ссылке на поселение, но не к каторжным работам и вскоре вновь достигший благосостояния и уважения. Неклюдов сумел спасти свое «честно нажитое добро» и в Благовещенске так превосходно себя поставил, что уже очень скоро весь город говорил о нем и бывал у него. В театре он постоянно держал ложу первого яруса, где красовался со своею элегантно одетой супругой; выдворили его оттуда только по приказу генерал-губернатора, который, в конце концов, об этом узнал. Весь Благовещенск называл его не иначе как «наш друг Неклюдов». Лично познакомиться с этой знаменитостью мне не довелось, так как незадолго до моего приезда он утонул в Байкале — пьяный до бесчувствия упал за борт при переправе.

Еще один писарь моей канцелярии в прошлом был провизором и «работал» вместе со знаменитой гостиничной и поездной воровкой по прозвищу Золотая Ручка;{10} где ее чары не помогали, брался за дело он, а его зелья не просто одурманивали жертвы, но нередко отправляли их на тот свет. Золотая Ручка отбывала срок на Сахалине, и ее я не видел.

В этой же канцелярии отрабатывали свой каторжный срок еще два писаря, уроженцы балтийских провинций, рижане. Один, бывший торговец, латыш по национальности, из ревности убил приказчика; жена добровольно пошла за ним на каторгу, и теперь счастливые супруги жили в маленьком домике за пределами тюрьмы. Впоследствии, когда удалось открыть школу для арестантских детей, эта пара стала там учительствовать.

Второго — немца из рижских патрициев — довели до беды слишком тонкий гастрономический вкус, чревоугодие и излишняя восприимчивость к женским прелестям. Промотав собственное состояние, он, депутат городской думы, запустил руку в городскую казну; усугубила дело неприятная история с некой красоткой-подопечной. Несмотря на арестантскую одежду, этот теперь уже старый, седобородый господин выглядел по-прежнему аристократично; было видно, что, не в пример барону N.. здешняя среда отнюдь не сломила его морально, он оставался все тем же старым патрицием, и другие арестанты это чувствовали и относились к нему с почтением.

Еще мне запомнился фальшивомонетчик и изготовитель поддельных документов — по причине красивого каллиграфического почерка ему поручали переписывать отчеты в вышестоящие инстанции. Все эти люди уже относились к «вольной команде»: жили не под замком в тюрьме, а в казармах либо в маленьких, собственноручно построенных или купленных у других арестантов домишках, жалованье получали натурой, вели собственное хозяйство и только утром и вечером должны были являться на перекличку, кроме того, им запрещалось покидать пределы каторжного района и выходить из квартиры после семи вечера. Каторжные работы они выполняли наравне со всеми остальными. Таким образом, арестанты имели возможность, еще отбывая срок, жить вместе с семьями, которые добровольно последовали за ними, и содержать их. Неженатые заводили «разовые» семьи, селились вместе с женами и детьми тех, кто покуда сидел в тюрьме, и делили с ними свой кошт.

ЖЕНЩИНЫ И ДЕТИ

Самое тягостное впечатление произвела на меня в Каре беда этих несчастных — безвинных женщин и детей. Государство, конечно, разрешало им следовать за мужьями и обеспечивало в пути, но, добравшись до места назначения, они тотчас лишались всякой опеки. Арестант попадал в тюрьму, предназначенный ему кошт шел в общий котел, семья же его была брошена на произвол голода и порока. Они должны были зарабатывать пропитание собственным вольным трудом, но такой работы здесь вообще не было, ведь ни в Каре, ни в иных местах, где располагались тюрьмы, частным лицам жить не дозволялось. Здесь были одни только арестанты, чиновники да охрана, причем чиновники и охрана имели право бесплатно использовать для своих надобностей труд каторжников. Ни о школах, ни о мастерских для вольных женщин и детей государство не заботилось. И те, кто не привез с собой из дому денег, были вынуждены спасаться от голода, продавая себя и своих детей пороку. А в этих местах, средоточиях отбросов человеческого общества, процветали все мыслимые пороки. И поделать тут ничего было нельзя; правда, впоследствии обстоятельства изменились к лучшему, во многом стараниями генерал-губернатора барона Корфа. Так, например, он распорядился заложить при тюрьмах сукновальни и прядильни, где вольные жены и дети арестантов изготовляли для тюрем суконные одеяла, валенки, чулки и перчатки, которые раньше привозили из России. Кроме того, барон Корф выделил мне 2500 рублей на устройство школы для детей заключенных — той самой, в которой учительствовала чета из Риги.

При этой школе заложили также большой огород, где жены и дети арестантов выращивали изысканные овощи для чиновников и охраны, а еще капусту, свеклу, лук и картофель для самих себя. При школе была и большая хлебопекарня; так называемый припек от хлеба, который выпекали для чиновников, доставался детям и их матерям. Предписанная законом норма выхода хлеба из определенного количества муки была очень невелика, так что школе отходило достаточно хлеба, который затем, как и выручка от продажи овощей, шел в пользу детей.

Впрочем, у несчастных женщин существовал еще один источник дохода — запретная промывка золота. В особенности на Каре, где золотоносный слой располагался в 3–4 метрах от поверхности, нередко заваливало детей, которых родители посылали копать шурфы и воровать золотоносный песок, каковой затем примитивнейшим образом промывали вручную на деревянных лотках. При разработке золотого месторождения сначала вынимали и ссыпали по сторонам пустую породу, затем выбирали золотоносный слой, везли на тачках к вашгерду{11} и там тоже весьма примитивным способом промывали на вращающейся бочке — «байдарке». Но обычно золото залегало не равномерно, а как бы ветвями, наподобие жилок листа.

Руководившие работами горные инженеры были заинтересованы в кратчайшие сроки намыть побольше золота, ведь за каждый фунт сверх месячной нормы им причиталась солидная премия. Именно по этой причине большинство кабинетских приисков эксплуатировалось быстро и хищнически, золото брали только из главной жилы, а мелкие боковые ветви заваливали пустой породой, портили и забрасывали. Потом высшие петербургские вельможи, придворные дамы, камергеры и генералы выпрашивали эти брошенные месторождения в подарок, в качестве так называемой аренды — высочайшего пожалования за верную службу, — а затем перепродавали какому-нибудь промышленнику, и тот эксплуатировал их за свой счет, с большой прибылью, потому что боковые жилы, как правило, давали куда больше золота, чем главная, которую разрабатывала казна.

При нелегальном старательстве (строго-настрого запрещенном, каравшемся каторжными работами) пытались подобраться к расчищенной боковой жиле снизу, а потом тщательно следовали ее ходу, орудуя, как кроты, руками и лопатками. Таким манером на-гора поднимали только очень богатую золотом породу. Поскольку же верхний слой представлял собою не камень, а рыхлый грунт, еще и отягощенный отвалом, такие «выработки» нередко обрушивались, заживо погребая рудокопа. Большей частью золото рыли дети, ведь очень большой силы здесь не требовалось, а прокопанные детьми штреки были меньше и оттого не бросались в глаза. Взрослые промывали породу на деревянных лотках. Намытый золотой песок они сбывали спекулянтам — по весу, 5 копеек за вес спички, — и таких спекулянтов среди чиновников и охраны всегда хватало с избытком. При упомянутой таксе продавцы получали за один золотник 82-процентного природного золота 3 рубля 50 копеек; спекулянт же получал за него от китайцев-скупщиков 8—10 рублей. Если детям везло, они могли таким образом заработать для родителей 25–50 рублей в месяц, хотя риск погибнуть под завалом был очень велик. Оказавшись засыпан, ребенок погибал, потому что искать было невозможно.