Ким Сен - В водовороте века. Мемуары. Том 1

• Название: В водовороте века. Мемуары. Том 1
• Автор: Ким Сен
• Издательство: Издательство литературы на иностранных языках
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993

Мемуары Великого Вождя товарища Ким Ир Сена «В водовороте века».

Они охватывают период деятельности Ким Ир Сена с 1912 по 1945 год, и считаются неоконченными.

Лично Ким Ир Сеном написаны тома с 1-го по 6-й, а остальные два составлены на основе черновиков, найденных после смерти и записей его разговоров.

ИЗДАТЕЛЬСТВО ЛИТЕРАТУРЫ НА ИНОСТРАННЫХ ЯЗЫКАХ

КОРЕЯ, ПХЕНЬЯН

1993

---

Вдохновленный такой дружбой и чувством долга, я снова стал переходить тогда одну за другой крутые горы и перевалы. К вечеру, на 13-й день после отбытия из Мангендэ, я достиг Пхопхена, подошел к переправе, но не смог тут же перейти через реку Амнок, а прохаживал по речной дамбе. Надо было идти в Бадаогоу, но то и дело тянули меня назад пройденные родные горы и реки. Я не мог сдвинуться с места, словно ноги сами приросли к родной земле. В моей памяти, как в калейдоскопе, всплывали образы бабушки и дедушки. Когда я покидал родной край, они, провожая меня, вышли за плетеную калитку и со слезами на глазах потирали мои руки, одергивали, поправляли воротник, беспокоясь о предстоящей снежной буре. А перейдешь вот эту дамбу и переправишься через реку, казалось, ручьями хлынут слезы, горькие слезы разлуки с родным краем.

Окидывая взором родные горы и реки, страдающие на рубеже двух стран, где гуляет холодный ветер, я чувствовал, как мною владеет неодолимое стремление снова вернуться на лоно любимого родного края, в родной с детства наш дом.

На Родине на этот раз пребывал я всего лишь два года, но эти годы помогли мне многому научиться и многое испытать. Самое ценное испытание — это глубокое понимание нашего народа. Наш народ — это народ простой, трудолюбивый, в то же время мужественный и стойкий, народ с твердой волею, непоколебимый ни перед какими испытаниями и трудностями, народ, отличающийся целомудрием и большой добротой, в то же время решительный и непримиримый с несправедливостью. Национал-реформисты под вывеской «Общества изучения политики» развертывали реакционное движение за «автономию», а рабочие, крестьяне, учащаяся молодежь и другие широкие слои народных масс проливали кровь, оказывая сопротивление японскому империализму. В их борьбе я всем сердцем ощущал национальное достоинство, железную волю к борьбе за независимость, которые никаким силам не обесчестить. С тех пор я считал наш народ самым лучшим в мире, обрел веру в то, что вполне можно добиться возрождения страны, если удастся как должно организовать и мобилизовать такой народ.

Видя чужие войска, полицию и тюрьмы, число которых непрерывно росло под вывеской «культурного управления», видя поезда и товарные суда, беспрерывно увозящие разграбленное добро с нашей Родины, я глубоко убедился в том, что не кто иной, как японский империализм, является самым жестоким душителем свободы и достоинства нашего народа, жестоким эксплуататором и грабителем, обрекающим наш народ на нестерпимые бедствия и голод.

Удушливая действительность на Родине еще более укрепила во мне веру в то, что корейская нация только борьбой сможет изгнать японских империалистов и зажить счастливой жизнью на независимой Родине. В душе у меня пылало огнем стремление как можно скорее освободить Родину, сделать все вечно своим, корейским.

Скрываясь от глаз полицейских, я продвигался дальше, вниз от переправы Пхопхен, добрался до узкого места на перекате, тяжелой походкой ступил на реку Амнок, покрытую ледяным покровом. Перейдешь эту реку, ширина которой менее 100 ча (мера длины, 30,3 см — ред.), там городок Бадаогоу, на улице, прилегающей к берегу, был мой дом. Но я не мог двинуться с места и перейти через реку. В душе у меня теснилась мысль: «Простившись с Родиной, когда же я смогу снова переправиться через эту реку?»

Я повернулся к дамбе, взял одну из валявшихся там галек и, положив ее на ладонь, крепко сжал в кулак. Обуревало желание взять и свято хранить любое, что тут есть, если оно послужит памятью о Родине, если оно рождает в тебе воспоминание о ней.

В тот день на берегу реки Амнок я переживал мучительно тяжелые чувства. Эти переживания остались в душе неизлечимой болью, поэтому я после победного возвращения на Родину и на банкете, данном в мою честь действовавшими в стране патриотами, первым делом рассказывал им о случае с переправой через реку Амнок.

Я медленно шагал в сторону того берега, тихо напевая кем-то сочиненную «Песню о реке Амнок».

Первого марта в году девятнадцатом
Я уходил за черту Амнока.
Верил, что буду с врагами сражаться там
И возвращусь с победой желанной.

О, Амнок, край мечты моей, скоро ли
Встречей с тобою я сердце согрею?
Если погибну той полночью черною,
Все же не забуду родные просторы я,
Сердцем вернусь я к свободной Корее.

Охваченный гневом и скорбью, я не раз окидывал взором родные горы и реки.

Прощай, Корея, Корея! На что мне жизнь без тебя — ни на минуту! Но ради тебя иду через реку Амнок! Перейдешь — там чужая страна! Но забыть ли тебя и на чужбине? Корея! Жди меня!..

Погруженный в такие мысли, я снова напевал «Песню о реке Амнок». Напевая эту песню, думал: «Когда же я смогу снова ступить на эту землю, когда же я смогу снова вернуться в мою страну, где я вырос, где покоится прах моих предков?» При этой мысли мое детское сердце не в силах было сдержать необоримой грусти. Рисуя перед собой мрачную действительность на Родине, я твердо решил больше не возвращаться, пока Корея не станет независимой.

6. Моя мать

Уже стемнело, когда я ступил на улицу Бадаогоу. На всем пути в тысячу ли сердце мое все сжимала неуемная тревога. И вот передо мною — порог моего дома. Все во мне напряглось.

Но вижу на лице матери, к моему удивлению, уравновешенность и сдержанность. Она приняла меня с распростертыми объятиями. Обрадованная моему приходу, говорит:

— Сынок мой! Вернулся, прошел тысячу ли! А я-то ни разу так не сделала. Мужчина есть мужчина.

Я коротко рассказываю ей о родном крае и спрашиваю, что с отцом. Она, понизив голос, отвечает, что все в порядке. И ни о чем другом не сказала.

По лицу матери я догадываюсь, что опасность у него позади, но что-то по-прежнему ему грозит, оттого она, думалось, и очень боится глаз и ушей окружающих.

А я думал обрадовать братишек привезенными конфетками. Кстати, и подарок-то этот я купил на остаток денег от дороги, которые получил при уходе из Мангендэ и экономно расходовал в пути. Да и надеялся всю ночь делиться с семьей сокровенными думами.

А накрыв мне ужин, мать вдруг велит мне:

— Уходи немедленно. За нами здесь зоркий взор врага…

А где сейчас отец, ничего не сказала. Зато добавила:

— Твой отец ушел благополучно, и тебе надо уходить.

Она, обычно такая нежная и добрая, на этот раз совсем не считается с моим желанием, с моей думой, не приглашает сынка даже поспать ночку, сынка, кто прошел такой далекий путь в тысячу ли, да еще и в трескучий мороз, с кем не видалась целых два года, и вдруг велит сейчас же, ночью, опять тронуться в путь. Ошеломленный, я молча стоял перед ней, будто у меня и слов даже не было.

— Возьми, сынок, и твоих братишек, — звучал мамин голос.

И я еле-еле осмеливаюсь спросить:

— А что будет с тобой, мама?

— Жду твоего дядю. Он вернется из Синпха. Приведу в порядок хозяйство. Справлюсь с последними делами. Скорее уходите, ребятки…

Вот что она сказала.

А куда же приказала деваться нам? В Линьцзян, в дом Ро Ген Ду, но только уйти потихоньку и тайком, чтобы никто не заметил нашего ухода. Потом попросила «десятника» Сона запрячь лошадь в сани.

Сон охотно принял мамину просьбу. Его фамилия и имя — Сон Бен Чхор. У него была привычка напускать на себя важность подобно десятнику на работе, за что жители Бадаогоу и обзывали его не по имени, а «десятником Соном».

Вот при помощи этого «десятника» мы и покатились на санях в Линьцзян, покинув Бадаогоу.

Собственно, у меня всю жизнь на моем революционном пути было много и расставаний и встреч, но такой вот особенный случай представился мне только раз.

Из Мангендэ я шел пешком около полумесяца. Даже не успев развязать свой дорожный узелок, опять пришлось мне в ночь тронуться в дорогу. О своей матери я многое, многое думал. По характеру она нежная и умеренная. А отец как революционер характером был стоек и строг. И естественно, что теплая любовь ко мне больше шла от матери.

Два года назад, когда я собирался идти на Родину учиться, ей было так трудно отпустить меня одного в такую даль. Такая добрая, человечная она была.

Тогда рядом с нами был отец, который «страшнее тигра», как говорила бабушка в Мангендэ. Мать тогда ничего не могла поделать, она не могла удержать меня при себе. Но, сказать правду, я глубоко чувствовал тогда всю теплоту тихих материнских слез.

Допустим на минуту, что не я, ее сын, а другой мальчик, тоже 13-летний, преодолев дорогу в тысячу ли, добрался до моего дома, когда было темно. В таком случае добренькая моя мать, может быть, заставила бы его отдохнуть под своей кровлей, сытно накормила бы голодного, постелила бы страдальцу теплую постель.