Кристина Хуцишвили - DEVIANT

• Название: DEVIANT
• Автор: Кристина Хуцишвили
• Жанр: Русское современное

В погоне за успехом он постоянно откладывал «жизнь» на завтра. Но оказалось, что его мир хрупок, как карточный домик, и судьбы не будет.

Сегодня – ты лидер, завтра – они просто не поздороваются с тобой за руку. Ведь болезнь не входит в число понятий, которые обсуждаются на коктейле по случаю очередной сделки.

DEVIANT – история блестящих молодых людей.

Классическая тема лишнего человека, гордыни и очищения – в современном исполнении и антураже нового капитализма, кризиса финансов и ценностей.

---

– Ну, а стоило того, чтобы на два года исчезнуть, в смысле знаний? Как теперь кажется?

– Непонятно. В принципе, ничего не потерял, насчет «приобрел» – пока непонятно. Скажем так, отдохнул. Здесь все было так сложно, непонятно, а там все вроде и сосредоточенные, но как-то внутренне расслаблены при этом.

– Это как?

– Ну, все понимали, что это отпуск такой на два года, знакомились, общались. На самом деле самое главное, что дают эти крутые школы, – это связи: с людьми из разных стран, теми, кто с большой вероятностью добьется у себя в стране успеха. Там же какая гуманитарная идея у всех этих бизнес-школ. Там надо пострадать, показать, что ты был чего-то то лишен, преодолевал сложности. Если это не так, то нужно придумать историю – про «золотые пеленки» нельзя говорить, они там не нужны. Нужны молодые, очень цельные, целеустремленные, с готовыми достижениями. В общем, есть пункты, которым нужно соответствовать. А если ты пишешь в резюме, что ты такой хороший и такие у тебя родители крутые, даже если при этом результаты у тебя потрясающие, очень мало вероятности, что возьмут.

– То есть им нужны лидеры – «голодные», как ай-бишники говорят. Был у них на презентации недавно, они отделение global markets в России открывают. Так и говорят – нам нужны голодные, нам нужны те, кто будет работать без выходных и много зарабатывать. Там еще парень молодой, наивный такой, спрашивает, а почему бы вам не взять побольше людей, но с нормальным рабочим днем.

– Они засмеялись?

– Ну, что-то такое пробормотали, вроде того, что в каждой отрасли своя специфика, у одних принято так, у других – по-другому.

– Ну да, есть устоявшиеся вещи. А что это они, хотят даже в global markets людей в выходные?

– Непонятно. Нет, скорее всего. Про это вообще не очень понятно, там будет мало людей, и деньги, как я понял, меньше. Это про инвестбанкинг речь шла.

– Ну, понятно. Так вот, я не договорил – там нужны такие, со сложными, но адекватными судьбами, если этого нет, надо выдумать. Ну и они не поощряют, чтобы люди, отучившись, оставались. Если ты хочешь остаться, не надо говорить об этом на собеседовании. Там такая гуманитарная идея – они тебя учат, снабжают всеми необходимыми знаниями, наставляют на путь истинный ментально – и отправляют такого хорошенького и свеженького поднимать финансовую систему родной страны. Делают, таким образом, мир лучше равномерно во всех уголках.

– Квоты от каждой страны есть?

– Официально нет. Официально ты при поступлении конкурируешь со всеми, каждый с каждым. Но, конечно, важно, кто еще из твоей страны подал, сильные это люди или нет. По сути, есть. Может, не четко прописанный процент, но какие-то рамки, безусловно, заданы.

– А ты почему не остался на время? Кстати, на следующей неделе придешь к моим студентам, четвертый курс, у них каждый семинар заканчивается нытьем по поводу работы. Все, конечно, хотят в IB, ну, или в консалтинг. Расскажешь им тогда, что и как, и про бизнес-школы заодно, а то я у них уже не авторитет – достал задачами. Им как раз нужен такой, как ты, – симпатичный, в костюме, чтобы поняли, что надо учиться постоянно, чтобы кем-то стать.

– Да, конечно, с удовольствием пообщаюсь с ними. Вспомню русский язык заодно. На самом деле географически я еще не до конца определился. Думал пока сменить обстановку, да и по вас скучал. Я, правда, пока не до конца понимаю, как тут все устроено сейчас, но разберусь.

Правда, к тому моменту ты уже все решил. И давай обойдемся без оценок. Не суди себя, да не судим будешь. Очень легко и быстро ты нашел хорошую работу в Нью-Йорке, а формально для нее – чуть позже – в Лондоне. Согласился на Лондон больше, чтобы показать ей и родителям, что тебе не все равно. Куча народа летает из Лондона в Москву каждые выходные, чтобы увидеться с семьей. Там зарабатывают деньги, здесь – делают жизнь дорогих им людей глянцевой на ощупь. Все равно инвестбанкинг – это ночи на работе, и еще хорошо, если будут хотя бы выходные, не каждую неделю, конечно. Зачем ей это видеть – так отношения будут только ухудшаться. А на расстоянии все это будет очень приятно пока. Будешь приезжать не очень часто, чтобы не надоесть, – зато какие будут ночи. Будешь дарить ей Van Cleef да и просто все, что она захочет. На себя все равно не останется времени тратить. Подарки так ее радуют, она таким ребенком становится. Пусть улыбается.

* * *

12 мая 2008 года

«Милый папаша, мне двадцать три года, а я еще ничего не сделал; убежденный, что из меня ничего не выйдет, я решился покончить с жизнью…»

Да, похоже, и мы так думали, на нас похоже. Боже, как все похоже, а это же он пишет про девятнадцатый век, времена действительно всегда одинаковы. И люди, видимо, тоже, и одно у них на уме. Гордость, гордыня, чертова гордость.

«И застреливается. Но тут хоть что-нибудь да понятно: „Для чего-де и жить, как не для гордости?“ А другой посмотрит, походит и застрелится молча, единственно из-за того, что у него нет денег, чтобы нанять любовницу. Это уже полное свинство».

А это даже смешно. Нет, это не похоже. У нас даже если денег нет, все равно найдется женщина, у нас непривередливые…

«Уверяют печатно, что это у них оттого, что они много думают. „Думает-думает про себя, да вдруг где-нибудь и вынырнет, и именно там, где наметил“».

А мы, а мы думаем? Наверное, да, думаем. Из крайности в крайность – чувствуем себя полубогами, ищем себе пару, но не видим достойную. Щупаем по поверхности, внутрь не заглядываем. Уже не умеем, раньше умели, разучились. Все по верхам – не в делах, а в жизни. В делах изучаем, взвешиваем, решаем последовательно. А в жизни – в крайности, от одиночества до скуки. Здесь если не уподобляем человека Богу, то смешиваем с грязью своим враньем.

«Я убежден, напротив, что он вовсе ничего не думает, что он решительно не в силах составить понятие, до дикости неразвит, и если чего захочет, то утробно , я сознательно; просто полное свинство , я тут нет ничего либерального».

Либеральное – это, видимо, комплимент. Может быть, тогда либеральное казалось синонимом просвещенному, развитому, с оглядкой на остальной мир; широкие взгляды, приятие свободы. В общем, все сугубо приятное и положительное. Постмодернизм, словом. А у нас сейчас либеральное – отнюдь не комплимент, а средний либерал неадекватно агрессивен, с манией величия, и все свободы, им декларируемые, нереальны. Потому что свободу нельзя навязать, как и себя. Себя нельзя навязать тому, кого ты любишь.

Свободу нельзя навязать – тем более тому, кого ты презираешь. А средний либерал презирает среднего избирателя, потому что избиратель есть корень зла, он породил власть. А либерал считает себя полубогом и жаждет властвовать, а поскольку часто неудачлив, то агрессию выливает на избирателя. Но сам внутри слаб и внутри же болен, и бремя этой власти не вынести ему никогда. И вот он брызжет злобой, не предлагает, а унижает. И это гнусно не менее, а более, чем все остальное. И какое здесь просвещение – они в среднем необразованны, от избытка таланта не смогли нигде доучиться. Ах, любимые псевдотворческие интеллигенты, непримиримые в своей борьбе за свободу. Только с кем они борются? Как там, у Дубовицкого? Не любить власть – значит, не любить жизнь? Можно презирать частное лицо, лицо, допустим, может быть причастно власти. Но кто вам поверит, кто за вами пойдет, если вы плюете на тех, кого должны просвещать и кому раскрывать категорию свободы собираетесь? Люди, они, может, тоже не все много видели, но они чувствуют ложь, и вашу тоже чувствуют. И тут есть четкая граница – между властью и теми, кому в нее путь заказан.

Между безразличием и презрением она проходит, эта граница.

И при этом ни одного гамлетовского вопроса: но страх, что будет там … [2]* * *

12 июня 2008 года

Ее звали Джиа Мария Каранджи. Ей было 26 лет, когда она умерла. Она была моделью. Карьеру начала то ли в семнадцать, то ли в девятнадцать. В двадцать один уже плотно сидела на игле. Я не знаю, хотели ли ей помочь. Думаю, что не смогли. Если ты сам не захочешь себе помочь, никто не сможет.

Пишут, что, когда она умерла, ее подняли с больничной кровати, и у нее отслоилась кожа спины. Просто упал кусок. Кто-то говорит, что лицо у нее оставалось красивым до самой смерти, другие, что, наоборот, ее хоронили в закрытом гробу. Если забить ее в Google , выпадут фотографии – на некоторых она прямо потрясающая, сексуальная женщина. На других – выдаются брутальные черты. Говорят, она увлекалась себе подобными. Она чем-то похожа на Синди Кроуфорд, но Синди появилась потом. Синди как раз и называли Baby Gia.

Про Джию потом сняли фильм, в нем сыграла Анджелина; получила за эту роль «Золотой глобус». Там был такой слоган: Too beautiful to die, too wild to live – «Слишком прекрасна, чтобы умереть, слишком дика, чтобы жить». Просто одно дело, когда, прости Господи, ты себя не контролируешь. Несешься куда-то, и боишься, и глаза зажмуриваешь. И лезешь в драку, зажмурив глаза. А остановиться уже не можешь – и не можешь себе признаться, что не можешь остановиться. И совсем другое – когда все хорошо и размеренно, когда взрослеешь, но крышу не сносит, – тот возраст, когда крышу должно было бы сносить, вы спокойно пережили. Постепенно ко всему шли, шаг за шагом, все было, но не сразу. Не так, чтобы голова с плеч. И ум, и рассудительность, и надежды на будущее.