Николай Петраков - Пушкин целился в царя. Царь, поэт и Натали

• Название: Пушкин целился в царя. Царь, поэт и Натали
• Автор: Николай Петраков
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-4438-0258-9

Академик Николай Петраков, ученый с мировым именем, автор сенсационных книг о причинах дуэли и гибели Пушкина, буквально взорвал установившуюся в пушкинистике версию тех трагических обстоятельств, в которых оказался поэт в последние годы жизни. На самом деле никакого Дантеса как предмета ревности для Пушкина просто не существовало, утверждает исследователь, вспышки подозрений в неверности в пушкинских письмах жене относятся к 1831–1832 годам, когда на горизонте Дантеса не было и в помине…

---

Петербургский двор раскрутил маховик сплетен вокруг в общем-то мало скрываемых знаков внимания Николая Павловича к Наталье Николаевне. Однако, обнаружив, что реакция супруга Н.Н. на эти слухи (по их мнению), мягко выражаясь, неадекватна принятым в свете нормам, влиятельные люди решили смягчить ситуацию и направить молву в другое, ложное русло.

В ближайшем кругу императорской семьи всегда присутствовали супруги Нессельроде. Последние благоволили Геккерну-старшему. Есть многочисленные свидетельства, что Геккерн неоднократно обедал в узком кругу императорской семьи. На этих обедах обычно обсуждались отнюдь не проблемы государственной важности (хотя и не без этого), а преимущественно разного рода новости придворных развлечений, взаимных ухаживаний участников бесконечных балов и приемов, попросту говоря, сплетни, которые исправно сообщала императрица со слов своих фрейлин. Периодическое присутствие Геккерна на таких неформальных обедах в узком кругу объясняется как протекцией Нессельроде, так и особыми отношениями России и Голландии, во многом обусловленными и тем, что родная сестра Николая Павловича была замужем за наследным принцем Нидерландов.

Так вот, в определенный момент (скорее всего в декабре 1835 г. – январе 1836 г.) в этой компании вызревает идея «перевести стрелки» от разросшихся до неприличных масштабов слухов по поводу близких отношений императора и Натальи Николаевны на молодого Дантеса. Последний, конечно, «парень не дурак», и на Наталью Николаевну глаз не мог не положить. Но место свое знал четко. Женщина, по которой как минимум вздыхает император, да еще жена известного литератора, от которого русские просто млеют, – это не для него. Легкий флирт – без проблем, но ничего серьезного. Этот «добрый малый», по свидетельствам современников, совсем не выглядел Дон Жуаном. Да к тому же он постоянно находился под ревнивым наблюдением голубого «папочки», через которого, собственно, и делалась карьера молодого французского эмигранта.

Дантесу по цепочке: Николай I – Нессельроде – Геккерн, дается указание инсценировать демонстративные ухаживания за женой Пушкина. «Супруги» Геккерны взялись за организацию этой мистификации со всей обстоятельностью. Воспользовавшись (а может быть, специально организовав) краткосрочной поездкой Геккерна-старшего в Гаагу, они организуют два письма Дантеса (от 20 января и 14 февраля 1836 г.) приемному папаше, в которых Дантес, практически цитируя любовные романы того времени, в банальных выражениях сообщает о некой «безумной любви» к замужней женщине, в результате которой он «совершенно потерял голову». Имя женщины и ее ревнивого мужа, естественно, не называется, но легко узнается. Этот «вещдок» создается на всякий случай, а главное – может быть использован по усмотрению Геккернов, поскольку не только создан ими, но и находится в их руках. (К великому сожалению Геккернов, они не предусмотрели такого развития событий, при котором им важнее было бы иметь письменные «доказательства страсти» Дантеса ни к Н.Н., а к Екатерине Гончаровой. Пришлось в ноябре 1836 г. убеждать в этом Жуковского, Пушкина и других исключительно на словах, отчего эта версия выглядела весьма сомнительно.)

О какой искренности в описании своих чувств к внезапно и навсегда покорившей его женщине («я готов был упасть к ее ногам и целовал бы их, если бы мы были одни») можно серьезно говорить, когда Дантес в том же письме, но на другой странице цинично пишет: «Однако не ревнуй, мой драгоценный, и не злоупотреби моим доверием: ты-то останешься навсегда, что же до нее – время окажет свое действие и ее изменит, так что ничто не будет напоминать мне ту, кого я так любил. Ну а к тебе, мой драгоценный, меня привязывает каждый новый день все сильнее, напоминая, что без тебя я был бы ничто».

О том, что свое задание Дантес выполнял непринужденно, с определенным артистизмом, давая понять окружающим, что он разыгрывает некий фарс, имеется достаточно много свидетельств. Одно из них, относящееся к лету 1836 г., дает наблюдательная С. Н. Карамзина: «Я шла под руку с Дантесом. Он забавлял меня своими шутками, своей веселостью и даже смешными (курсив наш. – Н. П.) припадками своих чувств (как всегда к прекрасной Натали)». О том же свидетельствует князь Трубецкой: «Дантес ухаживал за Наташей, но вовсе не особенно «приударял» за нею».

Пушкин без труда раскусил эту игру. Он не испытывал никакой ревности к Дантесу. Не потому что слепо верил в неприступность своей жены, а потому что знал, что этот «засланный казачок» никогда не решится перебежать дорогу императору. Его убивало другое. Люди из Зимнего дворца по сути повторяли тот же прием, что и в 1834 г. Все это пахло камер-юнкерством. Тогда его унизили мальчишеским чином, теперь – подсовывают мальчишку в качестве объекта ревности! Как ответить на эту игру?

Сначала Пушкину приходит мысль спровоцировать любую дуэль (без кровавого исхода) и в качестве неминуемого наказания за сам факт дуэли получить столь желанную высылку из столицы. Реализуя этот план, Пушкин пытается организовать «дуэльные ситуации» на ровном месте с малоизвестными людьми, которые, как потом оказывалось, были почитателями его таланта. 3 февраля 1836 г. Пушкин сцепился с молодым литератором Семеном Хлюстиным. Повод был «высосан из пальца». Хлюстин объяснял это Пушкину в письме: «Я повторил в виде цитаты замечания г-на Сеньковского. Вместо того чтобы видеть в этом простую цитату, вы нашли возможным счесть меня эхом г-на Сеньковского». С. А. Соболевский без труда уладил дело в виду его полной абсурдности.

Уже 5 февраля 1836 г. Пушкин пытается организовать другую дуэль с князем Репниным. Но в письме, которое должно стать поводом для дуэли, употребляет выражения, исключающие ее возможность: «Я не имею чести быть лично известен Вашему сиятельству. До сих пор питал к Вам искренние чувства уважения и признательности». Естественно, что после того, как Пушкин получил от Репнина ответ в высшей степени доброжелательный и тактичный, инцидент полностью рассыпался. Через несколько дней Пушкин буквально навязывает Владимиру Алексеевичу Соллогубу конфликтную ситуацию: «Вы позволили себе обратиться к моей жене с неприличными замечаниями и хвалились, что наговорили ей дерзостей». Соллогуб был в ужасе от всей этой нелепицы. Но «купил пистолеты, выбрал секунданта, привел бумаги в порядок и начал дожидаться. Я твердо, впрочем, решил не стрелять в Пушкина, но выдерживать его огонь, сколько ему будет угодно.» Вот какая дуэль была нужна Пушкину. Ведь он тоже не собирался стрелять в Володю Соллогуба! Но один, как назло, был в Твери, а другой в Петербурге. И все в результате расстроилось. Истории было неугодно разрешить эту «игрушечную дуэль», которая, по мысли Пушкина, кончилась бы очередной, но теперь необходимой для него ссылкой (вместе с семьей).

Неудачный опыт организации дуэльных провокаций вскоре разочаровал Пушкина, в частности, и потому, что в глазах окружающих он невольно предстает то смешным, то взвинченным, то неспособным контролировать собственные эмоции. Соллогуб прямо почувствовал потерю интереса Пушкина к этому способу выхода из навязанной поэту игры: «Вероятно, гнев Пушкина давно уже охладел, – писал он, – вероятно, он понимал неуместность поединка с молодым человеком, почти ребенком, из самой пустой причины».

Но отказаться от не оправдавшей себя тактики ведения борьбы не значит смириться с обстоятельствами. Пушкин мучительно ищет способ, дать понять «правительству и обществу», что он категорически не приемлет навязываемую ему ситуацию. Он ищет любую зацепку. Так, 1 июля он отвергает приглашение императрицы на традиционный бал в честь дня рождения ее величества. Объяснение, с одной стороны, благопристойное – траур по матери, но с другой – странное, поскольку на других балах на минеральных водах в это же время Пушкин появлялся, что отмечали в своих письмах и воспоминаниях и С. Карамзина, и Данзас. Кстати, последний указал, что именно в августе-сентябре 1836 г. «по Петербургу вдруг (курсив наш. – Н. П.) разнеслись слухи, что Дантес ухаживает за женой Пушкина». Не было ли это реакцией императрицы на нанесенное ей оскорбление? Она вполне могла дать указание Дантесу резко активизировать его демонстративные ухаживания за женой поэта. Ведь известно, что императрица давно «взяла Дантеса под свое покровительство, из личных средств доплачивала определенную сумму к скромному вознаграждению бедного корнета. Скромный по титулу и званию иностранец был в числе званых гостей на придворных балах. На одном маскараде он даже танцевал с костюмированной императрицей. И с присущей ему фамильярностью в обращении с дамами сказал царице: «Здравствуй, моя дорогуша!» «Императрица по-прежнему ко мне добра», – отчитывался он Геккерну. И уже в начале 1836 года он получает звание поручика в нарушение элементарной воинской табели о рангах»[8]. Ясно, что при таком положении Дантес и шагу не мог ступить без соизволения императорской семьи, он начисто был лишен права на проявление собственной инициативы. Да она ему и не была нужна. Карьера его развивалась стремительно и в нужном направлении.