БЕННО ХЮБНЕР - ПРОИЗВОЛЬНЫЙ ЭТОС И ПРИНУДИТЕЛЬНОСТЬ ЭСТЕТИКИ

• Название: ПРОИЗВОЛЬНЫЙ ЭТОС И ПРИНУДИТЕЛЬНОСТЬ ЭСТЕТИКИ
• Автор: БЕННО ХЮБНЕР
• Жанр: Философия

Книга представляет собой критику априоризма в этике. По мнению автора, долженствование не предшествует хотению ни в случае отдельного человека, опосредованного и итерсубъективной сферой языка (Апель), ни вне человека (Хёсле) Сегодня этический дефицит компенсируется преимущественно эстети­чески: если истины уже не очаровывают, истиной становится очарование.Но тогда возникает вопрос, не основываются ли сам этос и этическое в эстетическом. Ведь этос и смысл могли контитуироваться лишь там, где людям с их мега-физической по­требностью казалось разумным расходовать себя ради Другого.Существование Другого,этоса как "обещания счастья" (la promesse du bonheur) было возможно лишь благодаря "счастью обещания" (le bonheur de la promesse), т.е., благодаря эстети­ческому феномену.

ISBN985-6329-40-X

---

* Сзади (исп.).

[131]

избыточными. Впрочем, иррациональные взаимосвязи проявляются и сегодня во многих способах поведения в сексуальной области, в кулинарных и застольных тради­циях, где для предотвращения определенных негативных или предположительно негативных последствий требуют соблюдения определенных обычаев. Некоторые ирра­циональные обычаи спустя века и тысячелетия еще и поныне сохраняют силу, прежде всего, в фундаментали­стских религиях (вспомним кошерные предписания ев­реев насчет пищи), хотя давно доказана их безоснова­тельность, отсутствие связи между определенным обра­зом действий и предполагаемой целью или успехом.

Испанский ребенок сызмальства усваивает слово-джо­кер саса,означающее вещи, которые нельзя трогать дома и на улице, не потому, что они могли бы быть опасными для ребенка, как нож, вилка, лезвие или огонь, но потому, что ребенок может испачкать себе руки. И когда сакраль­ному мебельному гарнитуру угрожает опасность быть ис­пачканным руками ребенка, многие испанские дети тоже слышат это табуирующе-тормозящее слово, которое бла­годаря частоте употребления позволяет в перспективе дет­ского восприятия вообразить, будто из каки состоит весь мир, если взглянуть на него с семантической точки зре­ния. Однако если ребенок, несмотря на все родительские старания, трогает то, чего трогать нельзя, то удар по ру­кам, а то и по лицу должен помочь ему понять, что это действительно кака.

Я клоню к тому, что мы имеем дело с вещами окружа­ющего мира не непосредственно, а связывая их с идея­ми, суждениями, и так или иначе мы уже знаем, что зна­чат вещи, значат прежде всего для нас. Не только мы чего-то ждем от вещей, хотим, чтобы они удовлетворя­ли наши потребности, шли навстречу нашим интересам, но, в первую очередь, вещи тоже чего-то ждут от нас, требуют от нас определенного отношения. Для немца лес

[132]

значит что-то иное, чем для испанца basque*,и потому немецкий лес ожидает от немца чего-то иного, чем ис­панский bosque от испанца. Я почти готов сказать, что bosque ничего не ожидает от испанца, который может обращаться с ним как заблагорассудится, преспокойно оставить мусор после пикника; сосны служат ему летом приятными дарителями тени во время сиесты, а больше он ничего не замечает: ни красоты деревьев, ни их раз­новидностей. Для немца же его лес — нечто священное; лес ожидает бережного отношения к себе и благогове­ния, т. е. является чем-то квазиэтическим, и немец не осмеливается бросать в лесу окурки.

То, что не ждет от меня ничего, позволяет инструментализировать себя по моей прихоти, является сред­ством для моих надобностей (как даритель тени для места пикника) или для моей выгоды (как промышлен­ная древесина) и, таким образом, имеет для меня цен­ность в аспекте моих потребностей и интересов, соот­ветствующих обстоятельствам, имеет инструменталь­ную ценность. Напротив, то, что ожидает от меня опре­деленного отношения, является для меня устойчивой ценностью, не зависящей от моих колеблющихся потреб­ностей и интересов. Оно свято для меня, и от исполне­ния связанных со мной ожиданий зависит если не спа­сение моей души, то хотя бы психическое равновесие. Однако ожидания богов, людей и вещей, связанные с моим поведением, являются не чем иным, как проеци­руемым на этих Других желанием быть должным, быть в долгу ради моей собственной эк-зистенциальной раз­грузки. Вообще это — скрытое мета-физическое ожида­ние быть ожидаемым. В том, чего конкретно ожидает от меня ДРУГОЕ, ради которого я существую, выражено мое хотение, обусловленное вовлеченностью, которое

* Лес (исп.).

[133]

вследствие идентификации с целью, ДРУГИМ, отра­жается во мне в качестве должного. Лишь поскольку цели обособляются, могут становиться независимыми от условий, которые впервые конституировали их в ка­честве целей, оказывается возможным то, что отражае­мое в человеке в качестве должного и ожидаемого про­истекает также и из чужой воли; и только на основании мета-физической потребности человека быть должным возможно то, что он следует чужой воле будто своей собственной.

И еще раз вернемся к немецкому лесу, специально за­метив, что многие граждане Германии по воскресеньям за­пасаются в нем здоровьем. Лес, как мне видится из испан­ской перспективы, представляет для многих или некото­рых немцев должное, pendant к Я, Другое, религию при­роды, эрзац-религию, предмет почитания, этос в изна­чальном греческом смысле как место существования, в котором отдельное Я чувствует себя снятым. Это — ме­сто воскресных трансценденций и одновременно объект восприятия, а благодаря восприятию — aisthesis,просто эстетическое. Адорно как-то спросил, как можно еще пи­сать стихи о лесе после Освенцима. Но разве можно при виде чистого, умытого дождем леса не прославлять его поэтически! И пусть он будет свят для нас хотя бы уже потому, что так эстетичен. А древесину для паркета мы, немцы, лучше завезем из умытых дождем лесов Ама­зонки.

Исток этического — в эстетическом? Переход обозна­чен там, где деятельность осуществляется не ради Я, но ради ДРУГОГО, где индивид руководствуется не прихо­тью, но долгом, где индивид не инструментализирует Дру­гое, но, наоборот, инструментализирован ДРУГИМ, где эстетическая радость, экстаз превращаются в этическую радость трансценденции, эк-стаз, frutio. Этический чело­век, как говорит Бюгер, ссылаясь на Киркегора,— это

[134]

новообращенный эстетический человек. Разумеется, он высказывает это в перспективе того отчаяния, которое для Киркегора представляет эстетический образ жиз­ни, как и для Ницше, который «в отчаянии скуки», стра­дая от «distraction глаз», тем не менее направляется «к цели», и «это уже искупает суровость и тяжесть жиз­ни». Тот же Ницше в другом месте говорит: «Терпеть не могу быть бесчувственно-полезным»16. Но человеку, прежде всего, в интересах своего собственного выжива­ния нужно стать этическим, этически прибавочно-действующим. Вместе с тем, хотя мы эк-зистенциально, мета-физически, исходно нуждаемся в ЭТОСЕ, как это видно в случае Киркегора и Ницше, сегодня приходит­ся спрашивать себя, возможно ли вообще рациональны­ми, достоверными методами обосновать СМЫСЛ, ЭТОС так, чтобы нынешний эстет мог обратиться в эти­ка, или же современный человек скорее всего обречен оставаться эстетом.

ДРУГОЕ, ЦЕЛИ, которые затем конституировали что-то вроде ЭТОСА, СМЫСЛА, изначально предпо­лагают, что в духовном предвосхищении открылись воз­можности более красивого, надежного и безопасного мира и что человек стремился к нему, увлеченный эти­ми возможностями и побуждаемый своей эстетической мета-физической потребностью прибавочной деятель­ности. И тогда это были действия по достижению жела­емого или желаемые, которые предписывали человеку, как нужно действовать. Так собственная воля17 возвра­щалась к нему из ЦЕЛЕ-полагания, из ДРУГОГО как долженствования. С финализацией возможностей и установлением самоценностей человек уже не был пре­доставлен исключительно совокупности своих физи­ческих потребностей, а окружающие его вещи и люди имели теперь не только инструментальную ценность. Предвосхищая свои потребности и возможности мира,

[135]

человек наделял финальной ценностью также и те сред­ства, которые не теряют своей значимости после упот­ребления. Ему приходилось искать способы их сохра­нения для будущих нужд: божествам нужно сохранять тепло, женщине — настроение, рабам — силу. Приходи­лось обеспечивать их не только как актуальные, но и как потенциальные потребительные ценности, беречь, кор­мить, заботиться о них. Человек — ансамбль обществен­ных отношений. Это свидетельствует о том, что Я нуж­дается в других людях, они имеют для него инструмен­тальную, потребительную ценность; но Я может также предусмотреть, футуризировать потребительную цен­ность других людей, и с учетом будущей потребности в них и будущего их использования так поступать в дан­ный момент, когда они не нужны, как поступают с потен­циальными потребительными ценностями, чтобы они были в распоряжении, могли быть востребованы как свободная наличность, И пока это так, другие люди яв­ляются для него целью, самоценностью, Я принимает их в расчет, входит в их положение. Только так другие люди могут стать ДРУГИМИ, общностью, polis'oм,которому служит индивид.

Служение общности, которая является или, лучше ска­зать, являлась также оборонительным сообществом, было выгодно для Я. Нечто, принятое когда-то за самоценность, например общность, так удаляется от породивших его ус­ловий, что и футуризированная потребительная ценность его нередко исчезает из сознания. Великий голод не мо­жет подвергнуть сомнению святость коровы в Индии без предварительного ослабления религии. Но корова может быть для меня свята и в другом смысле: чтобы доить ее завтра или послезавтра, мне не следует сегодня выдавливать из нее молоко, пока она не околеет. Это касается и нашего отношения к природе. Когда-то она в целом была свята для нас, хотя в чем-то и враждебна, но