Алексей Стражевский - От Белого моря до Черного

• Название: От Белого моря до Черного
• Автор: Алексей Стражевский
• Издательство: Географгиз
• Жанр: Публицистика
• Год: 1962

А. Стражевский знаком советскому читателю по увлекательной повести «Истина стоит жизни», посвященной путешественникам по Африке. Эта новая книга тоже рассказывает о путешествии, но уже не по дальним странам, а по нашей родной земле. Автор проехал за рулем автомобиля через всю Русскую равнину — от Архангельска до Новороссийска. Его спутником был молодой кинооператор Ю. Сокол.

В книге даны зарисовки природы Европейской России, описан труд советских людей в различных отраслях народного хозяйства, затронуты некоторые экономические и общественные проблемы. Книга дает наглядное представление о богатстве, красоте и многообразии севера, центра и юга России. Вместе с тем это живой путевой репортаж, полный интересных наблюдений и занимательных эпизодов.

---

Дмитрий Гаврилович питал отвращение к самому понятию выгоды. Разорившись на издательской деятельности, он уехал из столицы и поселился в Харькове. Там его сын Николай и окончил перед самой Октябрьской революцией Политехнический институт. В первые послереволюционные годы молодой инженер работает в Донбассе и на Кавказе, а в конце 20-х годов окончательно оседает в Краснодаре. Здесь прошли все 30 с лишним лет его научной и педагогической деятельности, о которой многое могли бы рассказать тысячи его учеников.

Н. Д. Алексеев пользовался в институте огромным авторитетом. Маленького роста, слабого сложения, никогда не отличавшийся здоровьем, он был образцом энергии и неутомимости. Некоторые студенты побаивались его: он не знал снисхождения к лени и откровенно презирал бездельников. Будучи по сути дела уже стариком, Николай Дмитриевич вступил в Коммунистическую партию. Старый профессор так объяснял свое решение: он убедился, что партия объединяет не только самых сознательных, но и самых деятельных людей, и он хочет стоять с ними в одном строю.

Молодой гигант

Шерсть на Северном Кавказе и в Предкавказье собирали давно, однако крупная промышленность по ее переработке в Краснодаре до недавнего времени отсутствовала. В 1951 году вступила в строй первая очередь камвольно-суконного комбината, вторая же очередь, а именно камвольное производство, в 1956 году. Строительство ведется еще и сейчас. Краснодарский камвольно-суконный комбинат — гигант текстильной промышленности: на нем работает более 6 тысяч человек.

Специалист, показывающий нам цеха, рекомендуется как инструктор по производственному обучению школьников. Удивляемся, что за должность. Оказывается, одна из городских средних школ, перешедших на одиннадцатилетний срок обучения, прикреплена к комбинату. Ученики 11-го класса (мы видели главным образом учениц) 3 дня в неделю работают на производстве.

Кому не интересно узнать, как делается материал, из которого сшиты наши брюки? Мы с большим вниманием прислушиваемся к тому, что говорит экскурсовод, однако не везде нам удается что-либо услышать. Сильный шум до сих пор остается бичом некоторых текстильных цехов, в особенности ткацкого. Все же мы усваиваем кое-какие основы.

Главным сырьем служит мытая шерсть, поступающая сюда преимущественно из Невинномысска, Ставропольского края. В приготовительном цехе тюки шерсти и вискозного волокна растрясают и из них приготавливают так называемую «смеску». Работницы берут охапки волокна и бросают его в кучу, потом еще раз перебрасывают, пока не будет достигнута нужная равномерность. Для постороннего человека это довольно потешное зрелище: кажется, будто женщины поссорились между собой и потрошат друг другу матрацы с разноцветной набивкой.

Далее смесь поступает в машины, которые окончательно приводят ее в порядок. Затем смеска идет в аппаратный цех, на чесание. На приемную решетку чесальной машины смеска поступает сплошной бесформенной массой, но, проходя сквозь валики и барабаны с иголками, она выравнивается и сходит уже в виде «ровницы» — неплотной ленты, которая сматывается в катушки.

В прядильном цехе ровницу перематывают на шпули, имеющие форму усеченного конуса. При перемотке происходит натяжение, но лишь следующая операция — собственно прядение — придает нити прочность. В прядильной машине шпули, надетые на множество веретен, быстро вращаются, нить скручивается при помощи «бегунка» и снова наматывается на катушку.

Таков путь пряжи для суконных тканей. Камвольный поток гораздо длиннее. Для камвольных тканей применяется тонкая длинноволокнистая шерсть с добавлением не более 30 процентов искусственного волокна, а для некоторых тканей, как, например, бостона, одна чистая шерсть. Приготовленная смеска проходит длинный путь чесания на разного вида машинах. Ленту запаривают, прежде чем получить из нее ровницу, и только потом начинается прядение, тоже подразделенное на множество переходов. При каждой операции все больше очищается волокно, удаляются всякие примеси, увеличивается прочность и плотность нити.

Когда пряжа готова, из нее делается основа. С множества катушек тянутся нити на сновальные валики, и тут работница вручную продергивает нити через ремизки, создавая определенный порядок переплетения или рисунок. Затем смотанная основа заправляется в ткацкий станок, ремизки ходят вверх-вниз, открывая зев между нитями, и челноки снуют с бешеной скоростью, продевая в этот зев поперечную нить, или уток…

Когда все заправлено и запущено, ткачихам остается только похаживать и наблюдать за своими четырьмя станками. Но если что-то сделано без достаточной тщательности, то не успеваешь устранять обрывы. Впрочем, обрывы нити случаются и не по вине ткачих. Чтобы быстро ссучить оборванную нить, требуется большое искусство. Любо смотреть, как справляются с этой операцией опытные работницы: какое-то едва уловимое движение рук, пальцы мелькают молниеносно, как у фокусника, не верится, чтобы могло что-то произойти от этого мимолетного прикосновения — ан, глядишь, нить срослась, и станок работает дальше.

В первом году семилетки комбинат перешел на семичасовой рабочий день. Это огромное облегчение для текстильщиц, ибо труд их не шуточный. Здесь работают в большинстве молодые девушки, среди них есть совсем молоденькие, едва со школьной скамьи, а пожилые мастерицы, которыми так славна, например, московская «Трехгорка», здесь в меньшинстве — ведь и само предприятие совсем молодое. Впрочем, на комбинате много работает и мужчин, особенно в отделочном цехе и, в частности, в красильном производстве, которое, хотя у нас и не применяются ядовитые краски, все же относят к числу вредных.

Попадаем в отделочный цех. Никогда бы не подумал, что ткани, которые мы носим, нуждаются в отделке, по своей трудоемкости далеко оставляющей позади удельную емкость отделочных работ в любом производстве. Сколько здесь всяких машин, сколько операций и притом совершенно необходимых, чтобы придать ткани тот чистенький нарядный вид, к которому мы привыкли. Например, чтобы сделать ткань ворсистой, ее обрабатывают на ворсовальных машинах при помощи вращающихся барабанов, поверхность которых набрана из так называемых ворсовальных шишечек. Эти шишечки, соплодия растения ворсянки с упругими крючковатыми колючками, — незаменимый инструмент для получения ворса на шерстяных тканях. Прежде они ввозились из-за границы, а ныне под этой оригинальной технической культурой заняты тысячи гектаров в южных засушливых районах.

Суконного типа ткани проходят «сукование» на машинах-сукновалках. Это мокрая операция: ткань смачивают и тянут через валки, причем не в расправленном, а в скомканном виде, придавая ей плотность. Затем промывка, запарка, крашение, сушка, разглаживание — все это в особых машинах, хотя почти у всех главной действующей частью служат валки или барабаны.

Мы видим, как на специальном станке, заправленная в валки, медленно движется широкая лента камвольной ткани. А под ней во всю ширину ленты в длинной трубчатой горелке горит газовое пламя! Как тут было не закричать: «Смотрите, смотрите, что у вас делается! Сгорит товар!» Меня успокоили: проходя над пламенем, сгорают только ворсинки, чтобы ткань была глаже. Если по какой-нибудь неисправности движение ленты вдруг застопорится, пламя автоматически погаснет.

И после всех многочисленных отделочных операций, когда все выкрашено и выглажено, все лишнее сострижено, когда удалены последние случайно уцелевшие соринки или чужеродные волокна, ткань идет на разбраковку. Ее разматывают и тянут по наклонным столам со стеклянной матовой крышкой, под которой расположены источники света, и если браковщица заметит дефект, она беспощадно надрежет кусок длинными ножницами.

Наконец, ткань готова. В упаковочном цехе стоят столы шестиметровой длины, на них работницы замеряют куски. Потом куски взвешивают, ткань фальцуют вдвое на специальной машине и свертывают в рулоны, какие мы привыкли видеть в магазинах.

Вот скольких трудов стоит изготовить для нас эти драпы и трико, которые нам так часто бывают нехороши то тем, то другим…

За обедом в гостинице я разговорился с одним товарищем, приехавшим по текстильно-торговым делам в командировку.

— Зачем это нужно, такой огромный комбинат, — сказал он. — Вот смотрите, на западе: что ни сезон, то новые красивые ткани! Потому что у них мелкие фабричонки. Придумали новый сорт, раз-раз, перестроили и пошло. А у нас попробуй-ка поверни такую громадину…

Мысль была как будто бы та же, которую я сам высказывал по поводу гигантов сельскохозяйственного машиностроения. Но только по логической форме. А по сути я не согласился с моим собеседником. Судить о том, какая форма целесообразнее в текстильной промышленности, больших комбинатов или мелких фабрик, надо не с позиций мучеников моды, а исходя из здоровых экономических соображений. Одно дело машины, нужные для повышения продуктивности и экономичности сельского хозяйства, — другое дело ткани, которые мы только потребляем.