Амеде Ашар - В огонь и в воду

• Название: В огонь и в воду
• Автор: Амеде Ашар
• Издательство: Продается: въ С.-ПЕТЕРБУРГѢ. у Вольфа, Базунова, Шигина, Плотникова и друг. ВЪ МОСКВѢ; у Манухина, Соловьева, Прѣснова и у издателя И. В. Смирнова,1876.
• Жанр: Исторические приключения

Ашар Луи-Амедей-Евген. -

франц. журналист, романист и сценический писатель; род. в Марселе 23 апр. 1814 г., отправился в Алжир в 1834 г., в качестве компаньона одного сельскохозяйственного предприятия, в 1835 г. был начальником канцелярии префекта в департаменте Геро (Hérault), а с 1838 г. сотрудничал в разных журн. мелкой прессы. Известность доставили ему его: «Lettres parisiennes» — пикантные картинки из парижской жизни, появившиеся в фельетоне ультраконсервативного журнала «L'Époque», под псевдонимом Гримма. После февральской революции 1848 г. А., будучи сотрудником роялистского журнала «L'Assemblée Nationale», выпускал ежедневно «Courier de Paris», где писал резкие политические статьи, за которые был вызван на дуэль и тяжело ранен редактором «Corsaire» Фиорентино. Потом он опять исключительно принялся за беллетристику. Из множества его романов и повестей, весьма любимых публикой и выдержавших несколько изданий, можно назвать: «Belle rose» (1847 г.), «La chasse royale» (1849-50), «Les chateaux en Espagne», «La robe de Nessus» (1855), «La traite des blondes», «Histoire d'un homme» (1863-64), «Les fourches Caudines», «Les chaines de fer» (1866-68), «La vipère» (1869-73). Из воспоминаний об осаде Парижа им написаны: «Rècits d'un soldat» (l871), «Souvenirs personnels», «D'émeutes et de révolution» (1872). Он написал также несколько театральных пьес, как то: «Souvent femme varie», «Le jeu Sylvia», «L'invalide», «La clé de ma caisse» (1858 — 73); ум. 26 марта 1876 г. в Париже.

---

— У меня есть еще третій, воскликнулъ онъ и3 развязавъ его, высыпалъ золото передъ собой.

— Послѣдній-то и есть самый лучшій! сказала красавица съ черными волосами.

— На два удара послѣдній! сказала блондинка. Графъ сунулъ руки въ кучку и раздѣлилъ ее пополамъ.

— Кому угодно? спросилъ онъ.

— Мнѣ! сказалъ капитанъ съ рубцомъ на лицѣ… Тысяча пистолей! да этого не заработаешь и въ двадцать лѣтъ на войнѣ.

— Такъ маршъ впередъ! крикнулъ графъ Гедеонъ и подвинулъ впередъ одну изъ кучекъ.

Настало мертвое молчаніе. Кости покатились между двумя игроками. Двѣ женщины, помѣстившіяся съ обѣихъ боковъ у графа Гедеона, опершись рукою на его плечо, смотрѣли черезъ его голову.

— Семь! сказалъ онъ глухимъ голосомъ, сосчитавъ очки.

— Посмотримъ! кто знаетъ? сказала брюнетка.

Капитанъ въ свою очередь бросилъ кости.

— Семь! крикнулъ онъ.

— Счастье возвращается! сказала блондинка. Поскорѣй бросай, чтобъ оно не простыло.

Графъ бросилъ.

— Шестнадцать! крикнулъ онъ весело.

— Семнадцать! отвѣчалъ капитанъ.

Графъ де Монтестрюкъ не много поблѣднѣлъ: первая кучка уже исчезла, но онъ тотчасъ же оправился и, подвигая впередъ другую, сказалъ:

— Теперь идетъ аррьергардъ!

Это былъ его послѣдній батальонъ; у всѣхъ захватило дыханье. Оба противника стояли другъ противъ друга; разомъ опрокинули они свои стаканы, и разомъ ихъ сняли…

У графа было девять; у капитана десять.

— Я проигралъ, сказалъ графъ.

Онъ взялъ мѣшокъ за уголъ, встряхнулъ его и бросилъ на полъ. Потомъ поклонился всей компаніи, не снимая шляпы, и твердымъ шагомъ вышелъ изъ комнаты.

II Ночное свиданіе

Еслибы графъ Гедеонъ, уѣзжая изъ Монтестрюка, вмѣсто того чтобъ ѣхать въ Лектуръ, поѣхалъ по дорогѣ, которая огибала замокъ, онъ бы замѣтилъ, что свѣтъ отъ мѣсяца, какъ увѣрялъ Францъ, на стеклѣ въ комнатѣ графини, не исчезалъ и даже не слабѣлъ, когда мѣсяцъ скрывался за тучей. Этотъ огонь дрожалъ на окнѣ башни, стѣна которой была выведена на отвѣсной скалѣ; внизу этой башни не замѣтно было никакого отверстія. Въ этой сторонѣ замка, слывшей неприступною, никто даже и не подумалъ вырыть ровъ.

Въ то время какъ графъ пускалъ своего коня въ галопъ по дорогѣ въ Лектуръ, еслибы стоялъ часовой на вышкѣ, прилѣпленной, будто каменное гнѣздо, къ одному изъ угловъ башни, онъ бы непремѣнно замѣтилъ неясную фигуру человѣка, вышедшаго изъ чащи деревьевъ, шагахъ во сто отъ замка, и пробиравшагося потихоньку къ башнѣ, по скатамъ и по кустарникамъ.

Подойдя къ подошвѣ скалы, надъ которой высилась башня съ огонькомъ на верху, незнакомецъ вынулъ изъ кармана свистокъ и взялъ три жалобныя и тихія ноты, раздавшіяся въ ночной тишинѣ, подобно крику птицы. Въ туже минуту свѣтъ исчезъ, и скоро къ самой подошвѣ скалы спустился конецъ длинной шелковой веревки съ узлами, брошенный внизъ женскою рукою. Незнакомецъ схватилъ его и сталъ подниматься на рукахъ и на ногахъ вверхъ по скалѣ и по каменной стѣнѣ. Сильные порывы вѣтра качали его въ пустомъ пространствѣ, но онъ все лѣзъ выше и выше, съ помощью сильной воли и упругихъ мускуловъ.

Въ нѣсколько минутъ онъ добрался до окна; двѣ руки обхватили его со всей силой страсти, и онъ очутился въ комнатѣ графини, у ногъ ея. Она вся дрожала и упала въ кресло. Руки ея, минуту назадъ такія крѣпкія, а теперь безсильныя, сжимали голову молодаго человѣка; онъ схватилъ ихъ и покрывалъ поцѣлуями.

— Ахъ! какъ вы рискуете! прошептала она… Подъ ногами — пропасть, кругомъ — пустота; когда-нибудь быть бѣдѣ, а я не переживу васъ!

— Чего мнѣ бояться, когда вы ждете меня, когда я люблю васъ! вскричалъ онъ въ порывѣ любви, которая вѣритъ чудесамъ и можетъ сама ихъ дѣлать. Развѣ я не знаю, что вы тамъ? развѣ не къ вамъ ведетъ меня эта шелковая веревка, по которой я взбираюсь? Мнѣ тогда чудится, что я возношусь къ небесамъ, что у меня крылья… Ахъ! Луиза, какъ я люблю васъ!

Луиза обняла шею молодаго человѣка и, склонясь къ нему въ упоеніи, смотрѣла на него. Грудь ея поднималась, слезы показались на глазахъ.

— А я, развѣ я не люблю васъ?.. Ахъ! для васъ я все забыла, все, даже то, что мнѣ дороже жизни! и однакожъ, даже при васъ, я все боюсь, что когда-нибудь меня постигнетъ наказаніе…

Она вздрогнула. Молодой человѣкъ сѣлъ рядомъ съ нею и привлекъ ее къ себѣ. Она склонилась, какъ тростникъ, и опустила голову къ нему на плечо.

— Я видѣла грустный сонъ, другъ мой; вы только-что ушли отъ. меня, и черныя предчувствія преслѣдовали меня цѣлый день… Ахъ! зачѣмъ вы сюда пріѣхали? зачѣмъ я васъ здѣсь встрѣтила? Я не рождена для зла, я не изъ тѣхъ, кто можетъ легко притворяться… Пока я васъ не узнала, я жила въ одиночествѣ, я не была счастлива, я была покинута, но я не страдала…

— Луиза, ты плачешь… а я готовъ отдать за тебя всю кровь свою!…

Она страстно прижала его къ сердцу и продолжала:

— И однакожъ, милый, обожаемый другъ, я ни о чемъ не жалѣю… Что значатъ мои слезы, если черезъ меня ты узналъ счастье! Да! бываютъ часы, послѣ которыхъ все остальное ничего незначиъ. Моя-ли вина, что съ перваго же дня, какъ я тебя увидѣла, я полюбила тебя?… Я пошла къ тебѣ, какъ будто невидимая рука вела меня и, отдавшись тебѣ, я какъ будто исполняла волю судьбы.

Вдругъ раздался крикъ филина, летавшаго вокругъ замка. Графиня вздрогнула и, блѣдная, посмотрѣла кругомъ.

— Ахъ! этотъ зловѣщій крикъ!… Быть бѣдѣ въ эту ночь.

— Бѣдѣ! оттого, что ночная птица кричитъ, отъискивая себѣ добычи?

— Сегодня мнѣ всюду чудятся дурныя предзнаменованія. Вотъ сегодня утромъ, выходя изъ церкви, я наткнулась на гробъ, который несли туда… А вечеромъ, когда я возвращалась въ замокъ, у меня лопнулъ шнурокъ на четкахъ и черныя и бѣлыя косточки всѣ разсыпались. Бѣда грозитъ мнѣ со всѣхъ сторонъ!

— Что за мрачныя мысли! Онѣ приходятъ вамъ просто отъ вашей замкнутой, монастырской жизни въ этихъ старыхъ стѣнахъ. Въ ваши лѣта и при вашей красотѣ, эта жизнь васъ истощаетъ, дѣлаетъ васъ больною. Вамъ нуженъ воздухъ Двора, воздухъ Парижа и Сен-Жермена, воздухъ праздниковъ, на которыхъ расцвѣтаетъ молодость. Вотъ гдѣ ваше мѣсто!

— Съ вами, не такъ-ли?

— А почему жь нѣтъ? Хотите ввѣрить мнѣ свою судьбу? Я сдѣлаю васъ счастливою. Рука и шпага — ваши, сердце — тоже. Имя Колиньи довольно знатное: ему всюду будетъ блестящее и завидное мѣсто. Куда бы ни пошелъ я, всюду меня примутъ, въ Испаніи и въ Италіи, а Европѣ грозитъ столько войнъ теперь, что дворянинъ хорошаго рода легко можетъ составить себѣ состояніе, особенно когда онъ уже показать себя и когда его зовутъ графомъ Жакомъ де Колиньи.

Луиза грустно покачала головой и сказала:

— А мой сынъ?

— Я приму его, какъ своего собственнаго.

— Вы добры и великодушны, сказала она, пожимая руку Колиньи, но меня приковалъ здѣсь долгъ, а я не измѣню ему, что бы ни случилось. Чѣмъ сильнѣй вопіетъ моя совѣсть, тѣмъ больше я должна посвятить себя своему ребенку! А кто знаетъ! быть можетъ, когда-нибудь я одна у него и останусь. И притомъ, еслибъ меня и не держало въ стѣнахъ этого замка самое сильное, самое святое чувство матери, никогда я не рѣшусь — знайте это — взвалить на вашу молодость такое тяжелое бремя! Женщина, которая не будетъ носить вашего имени, къ которой ваша честность прикуетъ васъ желѣзными узами, которая всегда и повсюду будетъ для васъ помѣхой и стѣсненіемъ!… нѣтъ, никогда! ни за что!… Одна мысль, что когда-нибудь я увижу на вашемъ лицѣ хоть самую легкую тѣнь сожалѣнія, заставляетъ меня дрожать… Ахъ, лучше тысячу мукъ, чѣмъ это страданіе! Даже разлуку, неизвѣстность легче перенести, чѣмъ такое горе!…

Вдругъ она пріостановилась.

— Что я говорю о разлукѣ!… Ахъ, несчастная! развѣ вашъ отъѣздъ и такъ не близокъ? развѣ это не скоро?… завтра, быть можетъ?

Луиза страшно поблѣднѣла и вперила безпокойный взоръ въ глаза графа де Колиньи.

— Да говорите же, умоляю васъ! сказала она; да, я теперь помню… Вѣдь вы мнѣ говорили, что васъ скоро призовутъ опять ко Двору, что король возвращаетъ вамъ свое благоволеніе, что друзья убѣждаютъ васъ поскорѣй пріѣхать, и что даже было приказаніе…

Она не въ силахъ была продолжать; у ней во рту пересохло, она не могла выговорить ни слова.

— Луиза, ради Бога…

— Нѣтъ, сказала она съ усиліемъ, я хочу все знать… ваше молчаніе мнѣ больнѣй, чѣмъ правда… чего мнѣ надо бояться, скажите… Это приказаніе, которое грозило мнѣ… Правда-ли? оно пришло?

— Да; я получилъ его вчера, и вчера у меня не хватило духу сказать вамъ объ этомъ,

— Значитъ, вы уѣдете?

— Я ношу шпагу: мой долгъ повиноваться…

— Когда же? спросила она въ раздумьи.

— Ахъ! вы слишкомъ рано объ этомъ узнаете!

— Когда? повторила она съ усиліемъ.

Онъ все еще молчалъ.

— Завтра, можетъ быть?