Александр Мень - О себе…

• Название: О себе…
• Автор: Александр Мень
• Издательство: Издательский дом «Жизнь с Богом»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-903612-08-6

Издание содержит воспоминания пастыря Александра Меня о себе и своем времени, рассказанные им в разное время и при разных обстоятельствах, интервью, беседы и письма. Составители надеются, что этот сборник поможет всем интересующимся личностью о. Александра увидеть его таким, каким он был в действительности.

---

Роза Василевская

Илья Василевский

Яков, Николай и Владимир Василевские. Харьков. 1914 г.

Семен (Соломон) Ильич Цуперфейн

Анна Осиповна Василевская с дочерью Цецилией. 1907 г.

Елена Цуперфейн в Париже

В Швейцарии бабушка слушала речи Ленина и сильно полевела. Потом стала очень советской — с полной искренностью. Поэтому, когда мама в восемь лет потянулась к вере, к христианству, бабушка начала с ней жестокую войну. Но, как стало ясно потом, тщетно. Шестнадцати лет мама сбежала из Харькова в Москву и поселилась у дяди Якова, подружившись с его дочерью Верой[1]. Одно время чуть не стала баптисткой…

Среди друзей мамы и Веры Яковлевны в детстве были Кунины и семья Розы Марковны Гуверман[2]. Дружба в два поколения. Иосиф Кунин сейчас музыковед (автор книг «Чайковский» и «Римский–Корсаков» из серии «Жизнь замечательных людей»). Его сестра Евгения, поэтесса, подруга А. И. Цветаевой.

Мать Веры Яковлевны увлекалась Толстым. В их доме я в детстве прочел кучу толстовских книг по религиозным вопросам. Но они тогда вызвали у меня острое неприятие. Только сейчас я оценил Толстого более объективно.

Прабабушка жила с ними. Она настояла на мамином браке и дождалась меня. Я ее помню, хотя она умерла, когда мне было полтора года. (Кстати, прабабушка ездила в Париж проверить, как ведет себя ее дочь в развратной Франции, — при этом не знала французского языка. Есть ее парижское фото в боа и перьях.)

Кроме военных и инженеров, у нас в роду было два писателя: Семен Юшкевич и Василевский (Не–Буква), посредственные беллетристы.

Родителей отца помню плохо. Дед был очень религиозным. Видел я его мало (он жил в Киеве). Его жена (звали ее Дина, ее я не помню) славилась своей мудростью, к ней ходили за советами.

Вот и все, что помню. Классовое происхождение: мелкая буржуазия, интеллигенция и военные.

Владимир Григорьевич и Елена Семеновна Мень в день свадьбы. 15 апреля 1934 г.

Семейное фото Меней, в среднем ряду (слева направо): Ютка и Броха Айзенберги (прабабушка и прадедушка), их дочь Дина и Герш-Лейб Мень (бабушка и дедушка)

Елена Семеновна с новорожденным Аликом. 1935 г.

Вера Яковлевна и Елена Семеновна

* * *

Я родился 22 января 1935 года в Москве, напротив церкви преподобного Симеона (что на Новом Арбате). Кстати, это был день памяти расстрела 9 января и рождения Павла Флоренского.

Мой отец окончил два вуза, работал главным инженером текстильной фабрики. Был очень терпеливый человек, добрый и веселый, но жил в страхе: его любимый брат был расстрелян в первые послереволюционные годы по наговору жены. Папа из–за этого не хотел жениться, женился только в 32 года (хотя атаковал маму много лет — шесть или семь).

В детстве отец учился в религиозной еврейской школе, помнил иврит и иногда читал наизусть пророков. Для него это была просто поэзия: учитель, который оказал на него влияние, был из гаскалы[3], т. е. из светских, и атеист. Он убил в отце веру (хотя настоящим атеистом отец не стал, был просто человеком нерелигиозным).

А моя мать в юности самостоятельно обрела веру, жила любовью к Христу.

Отец был постоянно занят своими делами; он был человеком очень честным, очень работоспособным и весь, целиком, отдавался работе.

Поэтому больше я общался с матерью, человеком глубокой веры, большого оптимизма и жизненной силы, и ее сестрой. Тетя была специалистом по дефектологии, по умственно отсталым детям, занималась с олигофренами и т. п.

Они были христианки, глубоко убежденные, и в самые трудные годы я был воспитан в традициях Православной церкви. И потом уже я это воспринял сам, как каждый человек должен воспринять встречу с Богом — личную; это уже не только традиция, а внутреннее…

Первые воспоминания

Есть такие дворы — серые колодцы (в Москве их, правда, мало). Окна дома, где мы тогда жили, выходили в такой колодец. Я в него смотрел, и было совершенно жуткое чувство: как будто я смотрю в ничто, в бездну. И из нее поднимались гигантские черные птицы. (голуби, которые прилетали клевать зернышки на окне). Это был такой ужас, но не страх — я не боялся этого, нет. Ужас. Понимаете, вот серая бездонная пропасть — и из нее поднимается огромная черная птица… Это было не только ощущение! Это было почти на грани misterium tremendum — то есть тайны, которая потрясает. Врезалось навсегда: огромные птицы, летящие из бездны, не с неба — неба–то не было, — а из колодца…

С тех пор у меня всегда было особое отношение к птицам, которые парят; хищная птица — летящая, парящая — всегда совершенно особенным образом на меня действовала.

Алик. 1937 г.

Павел, Елена Семеновна и Алик. 1942 г.

Дом № 38 на Серпуховке, в котором жила семья Меней

* * *

В возрасте детском, дошкольном (может быть, в пять лет), особенно меня тяготила бессознательность поступков. Я сам ощущал, что многие поступки делаю несознательно, совершенно механически: я иду куда–то — меня ведут, я что–то делаю. Меня это ужасно удручало и обременяло, я хотел из этого состояния выйти, я хотел ясно отдавать себе отчет: что, зачем и почему. На самом деле это борьба между сознанием и подсознанием. Мне это не нравилось, но выходить на сознание тоже было несколько болезненно. Я остро помню момент, когда я осознал это свое, как говорят экзистенциалисты, бытие в мире: я потерялся в Серпуховском универмаге, вышел оттуда и вынужден был идти пешком домой один. И ощущение собственного одиночества для меня символизировалось в моей тени, которая шла передо мной. Я был в валенках, маленький, тем самым и тень была очень несчастной. Мне казалось, что это путешествие очень длинное…

Архимадрит Серафим (Батюков)

О наставниках и учителях

Основы веры были заложены в семье: матерью, теткой и их друзьями — духовными детьми архимандрита Серафима[4] (Батюкова) и «маросейскими»[5].

Отец Серафим умер довольно рано, в сорок втором году, и я с ним виделся мало. Я запомнил общение с ним, исповедь у него, комнату во всех подробностях. Это происходило на квартире у Сергея Иосифовича Фуделя (автора книги о Флоренском, сына священника Иосифа Фуделя). Это было в Загорске, где мы жили в то время.

Мое детство и отрочество прошли под сенью преподобного Сергия. Там я часто жил у схиигуменьи Марии[6], которая во многом определила мой жизненный путь и духовное устроение. Подвижница и молитвенница, она была совершенно лишена черт ханжества, староверства и узости, которые нередко встречаются среди лиц ее звания. В ней было что–то такое светлое, серафимическое. Всегда полная пасхальной радости, глубокой преданности воле Божией, ощущения близости духовного мира, она напоминала чем–то преподобного Серафима или Франциска Ассизского. Она недаром всегда, в любое время года, напевала «Христос воскресе».

Схиигуменья Мария

Дом схиигуменьи Марии с Сергиевом Посаде (бывшем Загорске)

Матушка впервые дала мне читать Библию. Конечно, я имел достаточно ясное представление об общем ходе Священной истории: раньше у меня была «Священная история», я читал какие–то отрывочки — мама мне читала. А матушка мне принесла большой том и сказала: «Ну вот, читай». Я говорю: «А как?» — «Прямо так вот, бери сначала — и читай». И я стал читать… К тому же у нее оказался альбом картин Доре, и картинки мне очень помогали. Тогда меня особенно привлек Апокалипсис, я даже написал на него «толкование».

Что я извлек из общения с ней? Она была монахиня с ранних лет, очень много пережила, много испытала в жизни всяких тягот, но она сохранила полностью ясный ум, полное отсутствие святошества, большую доброжелательность к людям, юмор и, что особенно важно, — свободу. Никогда не забуду: когда я был маленьким, матушка говорила: «Сходи в церковь, постой, сколько хочешь, и возвращайся», — она никогда не говорила: «Стой всю службу». И я шел в Лавру и стоял довольно долго. Наверное, если бы матушка сказала: «Стой всю службу», — то я бы томился. Я не очень любил длинные лаврские службы. Это я вам говорю искренне, вполне откровенно. Но чаще всего я стоял всю службу, потому что мне была дана возможность уйти когда угодно. Матушка редко, так сказать, морализировала. Она мне всегда рассказывала какие–то бесконечные истории — фантастические и реальные, бывшие с ней или еще с кем–то. Они были как притчи — из каждой можно было извлечь какой–то урок.