Жозеф Кессель - Смутные времена. Владивосток 1918-1919 гг.

• Название: Смутные времена. Владивосток 1918-1919 гг.
• Автор: Жозеф Кессель
• Издательство: Тихоокеанское издательство «Рубеж»
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-85538-070-5

В октябре 1918 года к французским летчикам обращаются с призывом записаться добровольцами во Французский экспедиционный корпус. Двадцатилетний Жозеф Кессель, младший лейтенант, поднимается на борт корабля в Бресте. Владивосток — город, где правит закон джунглей. Бывшая казарма, ставшая пристанищем для шести тысяч проституток. Атаман Семенов и его казаки, наводящие на всех ужас. Однажды ночью, в кабаре «Аквариум», юный Жозеф встречает Лену, певицу, хрупкую и печальную. Так начинается история любви, странная и мучительная, совпавшая с крахом старого мира.

---

Правда, мне пришлось подождать: «Аквариум» распахивал свои двери ближе к полуночи. Наконец наступила полночь.

Сильный мороз, сани с медвежьими шкурами, толстый бородатый кучер, Светланская, широкая улица, пересекающая весь город. И где-то посреди этой улицы «Аквариум».

Едва я вошел, как увидел, что это превосходило мои самые смелые ожидания. Я был поражен, оглушен, восхищен ярким освещением, размерами этого места и количеством людей, находившихся здесь.

Настоящая сцена. Довольно большой партер, как в крупных театрах, заставленный столиками. Наверху, немного в стороне, галерея широких глубоких лож. Все отделано и украшено согласно моде прошлого века (т. е. XIX века, — прим. ред.): высокий округлый потолок, украшенный резвящимися нимфами и сатирами. Тяжелые хрустальные люстры. Безумство золота, кованых украшений, резного дерева.

Чтобы приходить сюда, нужно было иметь много денег и не особенно задумываться о них. До того как началась война и вплоть до революции в порт заходили торговые суда Англии, Америки, Японии, завсегдатаи Китайских морей. Здесь можно было встретить торговцев зерном и сливочным маслом, лесом, рогатым скотом, мехами, владельцев рудников, золотоискателей, трапперов, плативших, когда удача улыбалась им, самородками или соболиными шкурами. Были тут и рынки с ярмарками, большие церковные праздники и просто праздники.

А сегодня — кто были все эти люди, сидящие так близко друг к другу, за столиками или вдоль узких проходов? С того места, где сидел я, в облаке табачного дыма и мерцающем свете люстр я не мог различить ни черт лица, ни движений. Все, что я знал, — что здесь были только мужчины, да еще много военных.

Я ощутил тоску и одиночество. Но продолжалось это недолго. Дружеский хлопок по спине заставил меня обернуться. Передо мной стоял английский офицер. Погоны майора, около сорока лет, невысокого роста, упитанный, со светлыми волосами, на щеках яркий румянец. Англичанин только зашел, я мешал ему пройти.

Он осмотрел меня с головы до ног, как хорошая ищейка, и обратился ко мне по-французски, немного неуверенно, у него был приятный акцент:

— Новенький? И, как мне кажется, прошу прощения, немного потерянный. Позвольте предложить вам стаканчик. Меня зовут Робинсон.

Он подхватил левой рукой меня под правую руку, и вот я оказался в ложе, где сидели около десяти посетителей, военных и гражданских.

— Все друзья, — заявил громогласно Робинсон. — Вы — друг друзей, они — ваши друзья.

Появился официант. Робинсон заказал шампанское. По-английски. В «Аквариуме» это слово понимали на любом языке.

Этой ночью вино стало мне другом. Оно не вызывало во мне приступы ярости, грусти, не отупляло. Но и не дарило мне радости, что испытывают заядлые пьяницы. Вино позволило мне расслабиться, избавило от навязчивых образов, преследовавших меня, усталость постепенно покидала мое тело. Я чувствовал себя хорошо.

В нашей ложе все болтали, громко смеялись. Но меня это не особенно интересовало, меня это не касалось. Мне было хорошо, вот и все. Скрипки, гитары, балалайки. Люди распевали хором, хлопали в такт в ладоши.

Русские народные песни, которые обычно пробуждали во мне самые грубые инстинкты и доводили до исступления, сегодня меня почти не трогали. Разбитая посуда, драки. Это было где-то там, очень далеко… Каждый мог развлекаться так, как ему нравилось.

В ложе справа американский офицер просил сыграть на аккордеоне мелодию Stars and Stripes. В ложе слева канадский офицер, огромный, как боров, стрелял из револьвера по потолку. Хорошо, очень хорошо. Все наслаждались так, как могли. Мои приятели по ложе подтолкнули меня к краю, чтобы показать сцену…

Зачем? Ах да! На сцене майор Робинсон, милый, розовощекий, само достоинство, — майор Робинсон танцевал джигу. Самый страстный, самый необузданный танец в мире. Из одежды на нем был только шотландский килт длиной чуть выше колен, а под килтом — ничего, голое тело.

— Он делает это каждый вечер, каждый вечер, — объяснили мне мои компаньоны. — Когда изрядно выпьет.

Чтобы показать, что он истинный шотландец, несмотря на то, что имя у него отнюдь не шотландское.

— И он абсолютно прав, — произнес я.

Здесь все были правы. Каждый знал, что ему делать, и делал это без стеснений и раздумий. Здесь все были друзья. Я пил, только чтобы поддержать это благостное состояние. Оно длилось и длилось…

Как и почему сработал внутренний щелчок, который, как в эскадрилье, напомнил мне, что пора вставать уходить, поскольку утром меня ждало задание? Я даже не взглянул на часы. Погрузка. Отметки в списке. Фанг и его кули. Я отправился на склад.

С тех пор каждую ночь я проводил в «Аквариуме». Чтобы делать это, мне не надо было задаваться вопросами, что-то решать. Просто так было. На все времена.

Накануне, в кабаре, я изнемогал от усталости и многочисленных возлияний, но ярость, буйство, возмущение против здравого смысла, меры, благоразумия, что царили здесь, так и не поразили меня. Но они отвечали самым сильным инстинктам, о которых многие здесь еще помнили.

На следующий день, едва переступив порог, я отдался их власти. Во Франции я никогда не ходил в ночные клубы. Слишком юный возраст, война, отсутствие денег. Чтобы узнать, что такое ночные клубы, мне пришлось оказаться в Сан-Франциско. Сколько их было! Слишком много. Все было как во сне. Ломаный английский, новые танцы, неизвестный джаз, марка героя, которую приходилось держать. Все это было исполнено фальши.

В то время как в «Аквариуме»!

Швейцары, охотники, официанты, метрдотели, музыканты, артисты — все в заведении говорили на моем родном языке. Я был одним из них.

Но также я был и одним из тех офицеров, кого, со всех уголков света, привели сюда смертельные игры.

А эта музыка, отзывавшаяся в самых глубинах моей души, эти слова, каждый слог которых я понимал, эти песни о радости дикой, полной отчаяния, радости безграничной и мучительной, — эти песни уже давно стали частью меня.

Владивосток, 1919 год. Зов джунглей.

«Аквариум». Мой первый русский ночной клуб.

В силу обстоятельств очень быстро и незаметно пришла рутина: с раннего утра до наступления темноты — кули Фанга; потом место расквартирования — два-три часа на сон; наконец, «Аквариум», а из «Аквариума» прямиком к Фангу и его кули.

Как мне удалось жить в подобном режиме в течение многих недель? Я и сам до сих пор задаюсь этим вопросом. Тем более что я не мог оставить и на полчаса свою работу надзирателя, счетовода и кассира.

Милан, введя меня в курс дела, оставил меня и занялся своими делами. И весь день, в фуражке, ботинках, со знаками отличия, наперевес с сумой, набитой миллионами, я ходил от одного склада к другому, от вагона к вагону, по территории, пересеченной бесконечными рельсами, под небом, исполненным отчаяния. Следом за мной волочились шестьдесят китайских носильщиков, едва прикрытых одеждой, грязных, покрытых слизью и гноем.

Очень часто, надо это признать, мои силы были на исходе. Тогда я себе говорил: «Держись… Держись. Еще несколько часов, и ты отправишься в «Аквариум».

Эта мысль придавала мне силы. Настоящий наркотик. Как всякий наркотик, эта мысль становилась с каждым днем все коварнее, с каждым днем мне требовалась все большая доза. Я не контролировал больше количество выпитого, как не контролировал внезапные смены настроения. Я был то другом, то врагом всего человечества. Объятия. Ссоры. Безумная, безрассудная радость. Запах смерти.

А канадский капитан стрелял в потолок прямо у себя над головой просто потому, что ему хотелось гипсового душа. Майор Робинсон выплясывал непристойную джигу. Русские рыдали, разрывая на мелкие кусочки банкноты. А мне все больше нравилось бить вдребезги бутылки и бокалы, мне нравился восхитительный звук стекла, разлетающегося на мелкие кусочки.

Однажды я встретил Боба, с ним была женщина, изящная, хрупкая, с длинными светлыми волосами. Они сидели одни, в глубине ложи, и держали друг друга за руки. Я вспомнил о слухах, что ходили в эскадрилье о его увлечении. Его охватило страстное, возвышенное чувство к жене или любовнице — этого никто точно не знал какого-то офицера и высокопоставленного чиновника, постоянно находящегося в разъездах.

Я поднялся к ним в ложу с бутылкой шампанского, наполнил три бокала, поднял свой, выпил и разбил его. Ни она, ни он не притронулись к своему. Боб даже не протянул мне руки. Я был груб, зол и пьян. Мне пришлось вспомнить о подвиге Боба, о наших кутежах в Калифорнии, чтобы не разбить бутылку о его голову.

Я хотел, чтобы мой уход выглядел достойно, но при этом был исполнен иронии. Я встал по стойке смирно, отдал честь, как на параде, и сказал: «Мое почтение, господин лейтенант». Затем, как положено, повернулся и присоединился в ярости к вакханалии.

Сколько удивительных ночей, уже позже, во времена белой эмиграции, провел я в барах, бистро, клубах, погребках и русских кабаре, которых было бессчетное множество в Париже, от Монмартра до Монпарнаса. Здесь можно было послушать самые знаменитые цыганские ансамбли из Санкт-Петербурга и Москвы, увидеть адмиралов-швейцаров, князей-поваров, а в гардеробе встретить княгинь. Да. Сколько ночей… Но ни одна из них не может сравниться с ночами в «Аквариуме».