Элиза Ожешко - Последняя любовь

• Название: Последняя любовь
• Автор: Элиза Ожешко
• Издательство: Вече, РИПОЛ
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1993
• ISBN: 5-7141-0155-3

В очередной том серии «Каприз» включены лучшие любовные романы известной польской писательницы Элизы Ожешко (1842–1910) «Последняя любовь» и «В провинции». В них автором талантливо и увлекательно воссоздаются жизненные испытания героев, главным стремлением которых выступает жажда настоящего любовного чувства.

---

Когда Фрычо произнес имя Альфреда Ружинского, лицо Регины смертельно побледнело, словно от него отхлынула кровь, потом яркий румянец залил даже ее лоб и щеки, окрасил в пурпур губы. Но это длилось мгновение, и болтливый гость не успел закончить фразу, как молодая женщина была вновь, как обычно, бледна и спокойна.

— Да, я некоторое время жила на Волыни и знаю немного те места.

Вевюрский даже не заметил молниеносной перемены в лице Регины, но от внимательных глаз Стефана это не укрылось. Как человек, имеющий большой жизненный опыт, Стефан знал, что человеческое сердце скрывает подчас горькие тайны. Наблюдая за судьбами различных людей, он достиг такой степени знания человеческой натуры, что привык ничему не удивляться, и все же при виде этой внезапной бледности и жаркого румянца невольно подумал: «Какое должно быть прошлое у этой женщины?»

Спустя несколько минут оба гостя покинули гостиную. Первым раскланялся неизменно стоящий на страже этикета Вевюрский, отпуская миллион комплиментов, Стефан — чуть позже. Задумчивый и, как всегда, серьезный, он сердечно пожал руку Регине, и молодая женщина почувствовала в его теплом пожатии симпатию и сочувствие.

Когда гости ушли, Ружинская села у открытых дверей балкона и, задумавшись, молча смотрела на залитый солнцем сад.

— О чем задумалась, Регина? — спросил брат.

— Ты знаешь, — ответила она, поднимая на него заблестевшие вдруг глаза, — мне очень понравился пан Равицкий. Он человек значительный и прекрасной души.

— Я не раз говорил тебе, что Стефан благороднейший человек! — пылко воскликнул Генрик. — Представляешь, как я обрадовался, встретив его сегодня в парке, и как я рад, что он произвел на тебя хорошее впечатление. То, что ты сумела оценить его с первого взгляда, говорит о твоей проницательности. В глазах большинства женщин, которых я знаю, Стефан не получил бы признания, а может, даже, — рассмеялся он, — они бы просто не обратили на него никакого внимания из-за его возраста.

— Возраста? — возразила Регина. — Какое значение имеет возраст для человека в расцвете духовных и физических сил? Как часто годы находятся в противоречии с человеческими силами, и потому возраст может интересовать только детей или тех, кто, не приобретя жизненного опыта, остался разумом ребенком и не разбирается в людях. Находясь в плену пошлого мнения о том, что годы тяготеют над людьми, они забывают, что молодой человек вследствие обстоятельств или своей натуры может быть стариком, а человек в летах — физически и душевно молодым. Для решения вопроса, насколько человек ценен, надо принимать во внимание прежде всего его умственную зрелость. В моих глазах человек, уже прошедший значительную часть своего земного пути, имеет преимущество перед тем, кто только начинает жить. О его нравственности, силе чувств говорят его дела, и годы характеризуют тем полнее, чем плодотворнее они прожиты. О таком человеке с уверенностью можно сказать, каков он, в то время как у того, кто лишь вступает в жизнь, все еще только в зародыше, и все это разовьется сообразно не только с его задатками, но и с жизненными обстоятельствами. Об этом не стоило бы говорить, — горячо и искренне продолжала Регина, — но меня удивило, что ты, так близко знающий Равицкого, упомянул о его возрасте, хотя о нем забываешь, когда глядишь на его благородную наружность.

Потом под влиянием какой-то внезапной мысли она схватила брата за руку и промолвила:

— Пожалуйста, Генрик, не рассказывай Равицкому о моем прошлом.

— Почему?

— Я не знаю, как он относится к некоторым вопросам, и не хочу, чтобы этот человек плохо обо мне думал. — И добавила с легкой грустью: — Пусть сначала узнает меня получше.

— О моя дорогая, — сказал Генрик. — Сердце Стефана — сокровищница истинно христианского всепрощения. Он хорошо знает, как часто судьба управляет человеком, как часто жизненные бури играют сердцами людей. И хотя сам Стефан в своей суровой, исполненной труда жизни не испытал бурь, а лишь исследовал могущество провидения на других людях, я твердо знаю, что бы он сказал о твоем прошлом. Но если ты не хочешь, я ничего ему не скажу.

Оставшись одна, Регина долго сидела, опершись головой о стену, положив руки на колени и вперив взор в синюю ленту Немана. Мысленно она покинула город, в котором находилась в этот час, перенеслась в свой тихий деревенский дом и представила, как не раз в сумерках или при свете камина она слушала долгие рассказы брата. Она как бы видела разных людей из этих рассказов, и Равицкий занимал среди них не последнее место.

В воображении она видела бурлящий шумный Париж и Генрика, со всем жаром юности и пылкой натуры бросившегося в пучину соблазнов. В людном, полном табачного дыма салоне французского маркиза ее брат с горящим лицом кидал на зеленый стол деньги, а когда они кончились, снял дрожащей рукой с пальца перстень, память о матери, и принес его в жертву своему азарту. Генрик проиграл все, и его охватило отчаяние. Не денег он жалел — он был богат, а время, потраченное впустую, материальные средства, которые другой бы употребил с пользой. В эти трудные минуты жизни Генрик и познакомился с Равицким. Тот отечески разумным словом предостерег юношу, готового броситься под неумолимое колесо фортуны, чтобы вернуть то, что растратил, и уговорил уехать с ним в Альпы, чистый горный воздух которых должен был смести с них пыль новоявленного Вавилона.

И Регина видела цепи гор, достигающих небес. Нависли гранитные глыбы, грозя ежеминутно обвалом; с глухим грохотом падают с вершины в бездну обломки льдов, и здесь, среди полных очарования пейзажей и грозного эха, двое людей взбираются по скалистой стене и встают на ее вершине. Это Генрик и его старший друг.

Когда усталый юноша присаживается отдохнуть, инженер, наклонившись, исследует пласты земли, раздумывает о природе почвы, скал и камней. А после, подойдя к ее брату, показывает ему под микроскопом тысячи окаменевших существ, из которых состоит земля под их ногами и остатки которых может различить только опытный глаз геолога.

Потом ей виделся корабль, плывущий по синим водам Адриатики. Стремительный ветер со стоном и треском рвет паруса, морские волны вздымаются в чудовищные валы, небо разрезают сверкающие без перерыва молнии, грохочет гром. На корабле — паника и стоны отчаяния. Только двое людей осмеливаются, не бледнея, смотреть в лицо разбушевавшейся стихии. И снова это ее брат и его товарищ. Генрик не страшится бури, — он отважен, и ему придает силы бесстрашие его друга. Но в минуту смертельной опасности мысль Генрика летит к родной стороне, к могилам родителей, к сестре, которую он оставил ребенком, и в глазах его блестят слезы прощания и сожаления, что он никогда больше их не увидит. Глаза другого мужчины сухи, они пылают огнем, позаимствованным у блеска молний. Его лицо торжественно-спокойно перед схваткой со стихией. «Генрик, — говорит он, — почему у тебя слезы на глазах? Ведь ты же человек! Разбушевавшимся стихиям не поглотить тебя, до последней минуты жизни ты повелеваешь ими, ибо они бессмысленны, а человек — сосуд мысли; они грозят, а ты не бойся; буря сгинет, а твой дух, слитый с духом всего человечества, никогда не исчезнет!»

И Регина в своем воображении видела возвращение брата и Равицкого в Париж. Равицкий привез с собой написанный им во время путешествия замечательный труд, который делает ему честь как инженеру и геологу. Ученые окружают его почтением и признают собратом по духу, знаниям и заслугам; перед ним открылись врата к вершинам науки, ему была предложена в Париже профессорская кафедра. А он, вместо того чтобы стремиться к славе, искать удачи в чужих краях, уносится мыслью далеко от великолепной столицы к родному краю, где родился, и отказывается от славы.

Все это Регина видела так отчетливо потому, что не раз рисовались ей эти картины во время рассказов брата, а в тот день, после знакомства с Равицким, они приобрели только большую выразительность.

Может, эти картины заставили ее оглянуться на собственное прошлое, скрытое от других и видимое лишь ей одной.

Может, она задумалась о семейной жизни, согретой любовью близкого человека, озаренной лучами от колыбели, в которой звенит серебристый смех дитяти.

Может, она думала о теплоте и сердечности, которых была лишена, но к которым рвалась ее душа, — и вздохи вырывались из груди, уста дрожали, глаза застилало слезами.

Может, ее мечта вновь перенеслась к человеку, стоящему в облаках на вершине горы, над пропастью, или на палубе тонущего корабля спокойно взирающему на разбушевавшуюся стихию.

Думала Регина об этом или о чем-то подобном? Если бы кто-нибудь увидел глубокую морщину на ее лбу, затуманенный взор, услышал глухие рыдания, он повторил бы вслед за английским писателем: «Все может быть!»

В тот же день графиня Икс, выслушав отчет Фрычо о визите к Ружинской, его восторги по поводу ее красоты, воспитанности, а главное, умении одеваться со вкусом и элегантностью, сказала своей любимице: