Иво Андрич - Собрание сочинений. Т.1. Рассказы и повести

• Название: Собрание сочинений. Т.1. Рассказы и повести
• Автор: Иво Андрич
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1984

В первый том Собрания сочинений выдающегося югославского писателя XX века, лауреата Нобелевской премии Иво Андрича (1892–1975) входят повести и рассказы (разделы «Проклятый двор» и «Жажда»), написанные или опубликованные Андричем в 1918–1960 годах. В большинстве своем они опираются на конкретный исторический материал и тематически группируются вокруг двух важнейших эпох в жизни Боснии: периода османского владычества (1463–1878) и периода австро-венгерской оккупации (1878–1918). Так образуются два крупных «цикла» в творчестве И. Андрича. Само по себе такое деление, конечно, в значительной степени условно, однако оно дает возможность сохранить глубинную связь его прозы и позволяет в известном смысле считать эти рассказы главами одной большой, эпической по замыслу и характеру, хроники, подобной, например, роману «Мост на Дрине».

---

Она мучительно старалась проникнуть в загадочную суть конфликта родителей. Но была недостаточно взрослой, чтоб понять ее, однако же достаточно сообразительной, чтобы не спрашивать отца или мать. У них она никогда бы не потребовала объяснений.

Дети, выросшие в несчастливом браке, часто принимают сторону одного из родителей. Не такой была Роза. Девочка боялась отца с матерью как некоего слитного таинственного, отвратительного и опасного существа. Если бы детские ощущения имели более конкретный облик, содержание и название, то можно было бы сказать, что Роза ненавидела отца и презирала мать. Но нестойкие, расплывчатые чувства приходили и уходили волнами, сменялись периодами затишья и забвения, веселыми днями ничем не омраченной радости и примирения с родителями и со всем миром. Однако страх, внушаемый ей смутным, но несомненным несогласием родителей, никогда не покидал ее окончательно, раньше или позже возвращаясь к ней внезапными приступами. Казалось, рана полностью затянулась, и вдруг страх прорывался вновь. Там, где она меньше всего ожидала — в глухом реве водяной мельницы, в хриплом крике вспугнутой вороны на берегу, — ей слышались вдруг родительские голоса, в полусне дошедшие до нее, отцовский — гневный и обличительный — и материн — злобно огрызающийся, похожий на приглушенное шипение.

Когда летом брат ее приехал на каникулы в Вышеград, она на следующий же день потащила его в дальний конец сада, где у высокой ограды росла еще более высокая бузина, пообещав показать что-то необычайно интересное. Там, подойдя к нему вплотную, она подняла глаза, пытаясь поймать его взгляд. Внезапно ее залила бледность, и она произнесла изменившимся голосом:

— Карл, они… ругаются…

Он стоял в расстегнутом кителе, сунув руки в карманы белых узких кадетских брюк и расставив ноги, насмешливо взирая на нее с высоты своего роста, и вяло цедил беспристрастным тоном будущего офицера:

— Гм! Ну и что?

— Но, Карл, ты не знаешь, ты не представляешь себе, что такое они говорят, что…

— Вот дурочка, да все супруги грызутся между собой. Ну и что?

Он говорил с нарочитым цинизмом, шепелявя, словно бы жевал вязкую конфету.

Больше она никогда ни с кем не пыталась об этом говорить и еще глубже замкнулась в себе. Училась Роза средне. Дома рассеянно слушала наставления и выполняла из них лишь то, что ей было по вкусу. С родителями у нее не было взаимопонимания и настоящей близости, особенно с отцом. Их ласки и подарки она принимала без особой радости, а замечания и выговоры — без всякого волнения. Поистине мучительная пауза повисала, когда вместо ответа на обращенный к ней вопрос девочка упорно молчала, неотрывно вглядываясь исподлобья в лицо отцу или матери. Это ее упорное молчание и взгляды исподлобья были еще одним тяжким крестом, который несло на себе семейство инспектора Калины.

Вопреки строжайшим запретам, девочка не бросала свою дружбу с цыганскими ребятами с Осойницы, бывала в их домах, залезала на тутовые деревья у них во дворах. Она бродила с ними по реке, помогала ловить рыбу, рыть канавы и «рыбные отстойники». Она была с мальчишками на дружеской ноге, и те воспринимали ее как своего товарища.

Однако годы шли, дети переходили из класса в класс, и Роза подрастала. Она была по-прежнему невысокой и некрупной, но вся равномерно наливалась чистейшими соками изумительной свежести, и кожа ее светилась розоватой нежной белизной. Не видеть этого было невозможно, и очень тяжело притворяться, что не видишь.

Вот что вспоминал сейчас Марко; голый, дрожащий от холода, он сидел на твердом камне, спрятав лицо в ладони, и воспоминания вставали перед ним с такой чудесной явственностью, словно все происходило нынешним промозглым вечером на этом скалистом берегу.

Он учился в четвертом классе, а Роза в третьем. Какое-то странное возбуждение возникло тогда вокруг Розы. О ней все чаще заводили разговоры, и причем не общие, а с глазу на глаз, с кем-нибудь наедине, или в сторонке и понизив голос. Из этих разговоров вытекало, что само ее присутствие теперь воспринималось по-новому, а ее слова и движения придирчиво истолковывались. Из послушного помощника и наблюдателя она мало-помалу превращалась в судью, а ее благосклонность была как бы молчаливой наградой победителю в их состязаниях и борьбе.

Она по-прежнему оставалась неразговорчивой и безмятежно спокойной, но теперь за этим угадывался проклюнувшийся росток убийственной невозмутимости, с какой зрелые красавицы ведут себя в обществе мужчин, домогающихся их любви.

С некоторых пор среди мальчишек распространилось и упрочилось мнение о том, что самым счастливым из них будет тот, кому Роза разрешит себя поцеловать. Они не могли бы объяснить, откуда берется, в чем заключается и как выглядит это счастье. О поцелуе им ничего не было известно, кроме самого слова, часто упоминавшегося в песнях, которые ночью на мосту распевали парни. Поцелуй для них лишь новое понятие, вызывающее смутное предчувствие чего-то неведомого. Предчувствие, не имеющее ни определенного облика, ни ясной цели, ни какой бы то ни было связи с их настоящей жизнью и каждодневными заботами. И тем не менее это слово постоянно присутствовало в разговорах, а предчувствие неотступно томило их.

Кто поцелует Розу? При всей бессмысленности и праздности этого вопроса, ибо никто не мог вложить в него никакого конкретного смысла, он продолжал волновать ребят, пока в один прекрасный день не получил вполне реального ответа, каким бы невероятным он ни представлялся.

Ближайшим другом Марко был его сверстник, некий Ахмо, сын Ибрагима, что держал кофейню на мосту. Это был невысокий, но сильный мальчик, черноволосый, смуглый, с оскалом снежно-белых и от природы редких передних зубов, живой, подвижный, самоотверженный, неизменно добродушно улыбающийся. Ходил он в обтрепанных атласных шальварах, вытертом камзоле и выгоревшей бесформенной феске, перешедших ему от старшего брата. Развитый не по годам, он так и светился весельем и умом. Среди ребят он пользовался большим доверием. С Марко Ахмо делился единственным кусочком сахара, стащенным из жестяной коробки в отцовской кофейне.

Однажды в начале дождливого лета Ахмо с серьезной и важной миной отозвал Марко в сторону. Здесь, вполголоса, официальным тоном, как бы объявляя ему некое коллективно вынесенное постановление, он сообщил Марко, что вопрос о поцелуе решен. Роза высказала свою волю. Она желает поцеловать Марко. От этого известия мальчик почувствовал, как гудящий огненный шквал мощным потоком подхватил его и взмыл с ним ввысь, и в то же самое время испугался и этой гудящей мощи, и вышины, на которой он не мог удержаться и с которой не мог спуститься. Стыд и страх были в нем сильнее гордости и ликования победителя. Марко всегда отличался застенчивостью. Когда они были еще «совсем дети», другие мальчишки часто корявыми буквами писали мелом на заборах: «Елка любит Драгана» или «Пайкан бегает за Саветой», хотя и не знали точно, что это значит, а просто чтобы понасмешничать и поиздеваться над товарищами. Марко трепетал от страха, как бы и его имя не появилось на заборе. И вдруг такое предложение! Подвиг и как бы одновременно награда, испокон веков знакомые вещи и понятия, такие, как берег, игры и песни, вода и туман, песок и листья, день и ночь, в одно мгновение перестали быть расплывчатыми, безымянными и общими, замедлили свое плавное течение, обрели определенную форму и стали называться Розиным и его именем. Прекрасно и страшно. И больше страшно, чем прекрасно.

События развивались с волшебной быстротой, точно по давно отработанному ритуалу, который оставалось лишь исполнить. Ахмо на правах доверенного лица всей компании вел дело весело и четко.

Сразу же после обеда, пока на берег еще не высыпала детвора, Марко и Ахмо очутились на песчаной косе, откуда начинался Большой Ракитник. Вскоре с неотвратимой неизбежностью, какая бывает лишь в сказках, вдали показался красный бант, единственная яркая точка на сером берегу, движущийся цветок. Роза неторопливо приближалась к ним. Она осторожно ступала по берегу, глядя перед собой, своей неизменной ровной походкой и с независимым видом.

Ракиты здесь росли старые и высокие, ветви, низко росшие на серо-зеленых стволах, склонялись к самой земле. Чтобы пробраться в гущу ракитника, ребятам пришлось согнуться. Ахмо первый вошел в просвет между двумя стволами, как в узкую калитку. За ним, немного помедлив, скользнула в заросли и Роза, выбрав, однако, для себя другой просвет, чуть поодаль. И только тогда полез в ракитник и Марко, охваченный лихорадочным волнением.

Они пробирались вперед, согнувшись, едва ли не ползком. Через несколько шагов свод ракитовых ветвей так плотно сомкнулся над ними, что не пропускал света, густая масса твердой, будто окрашенной листвы окружала их со всех сторон. Шорох ветвей сопровождал их путь, который каждый из них самостоятельно прокладывал, приближаясь к одной точке. Вскоре все трое оказались на маленькой прогалине, огражденной темно-зеленой стеной стволов и листьев. Марко лицом к лицу с Розой, Ахмо встал в сторонке. Тяжелый зеленый свод низко нависал над ними, не позволяя разогнуться. Мелкий песок под ногами, влажный и серый, точно спрессованный, еще не тронутый ничьей ногой, хранил отпечатки изящных узоров, оставленных последним паводком.