Александр Беатов - Время дня: ночь

• Название: Время дня: ночь
• Автор: Александр Беатов
• Жанр: Современная проза

В романе "Время дня: ночь" сделана попытка нарисовать картину завершающегося расцвета советского декаданса — той "золотой" эпохи, которую назвали "застойной". В манере, лишённой "пафоса оптимистического соцреализма" вычерчивается бытовая линия круга, в который попадают различные выходцы из ушедшего в прошлое XX-го века. Поиск жизненного смысла, любви, страдание героев, преодоление недугов, преследование властей и противостояние им образуют негативный образ структурной нити, ведущей к сокрытым для первоначального видения горизонтам позитивного преображения читательского взгляда.

В отличие от автора "Мёртвых Душ", побоявшегося отступить от идеи ради правды жизни, создатель романа "Время дня: ночь" не решился предать своё детище огню. Может быть, образы героев Гоголя вовсе не вытянуты из больного сознания перфекциониста, который пытался переделать жизнь, но не нашёл ничего лучшего для разрешения своих сомнений, чем сожжение? Следуя этой логике, автор романа "Время дня: ночь" пришёл к мысли, что и его образы вовсе не являются какой-то новой выдумкой. Он только обрисовал контуры тех, с кем столкнулся в жизни; и если таковыми оказались персонажи, может быть, и не достойные уважения читателя, — за недостатком чего-либо значительного, автор попытался из обыденного создать что-то, вырвав у времени никем не замеченное сырьё и даже использовав свою собственную жизнь как материал для творчества. Художник в самом широком смысле — это "плагиатор жизни", с болью для себя поглощающий и переваривающий её пертурбации, чтобы продвинуть вперёд хотя бы немного то, чему мало кто придаёт значение, или, к сожалению, принимает даже свою собственную жизнь за нечто обыденное. Так ли это?

---

— С задней площадки надо заходить, мамаша! — громко сказал какой-то парень, и две девицы, сидевшие рядом с ним, засмеялись.

Санитар быстро поднялся. Поднялся и Сашка, чтобы выпустить его.

— Садитесь, пожалуйста, — предложил Санитар.

Бабка протиснулась мимо, опустила сумки на сидение, молча села, заняв сразу два места.

Через несколько остановок была конечная. Народ повалил к выходу.

С пол часа ждали электричку. От переутомления Саше хотелось спать, и оттого что приходилось превозмогать своё состояние, как обычно, у него разболелась голова. И хотя он предпочёл бы не разговаривать, тем не менее, спросил:

— Как же насчёт Никанорова: мы, что, разве зря ездили? Ведь ты ничего не спросил у отца Алексея.

— Почему зря? — ответил Санитар. — Отец Алексей всё понял без лишних слов. — Он помолчал, слегка опёрся одной рукой о белёную каменную изгородь перрона. — Володя сам должен решить, как ему быть… — добавил он.

— Почему мы ехали ради этого?

Саша решил облокотиться об ограждение.

— Осторожно! — спохватился Санитар. — Ты можешь испачкаться! Это ограждение побелено.

Саша отпрянул от изгороди.

— Скоро должна подойти электричка. — Сказав это, Санитар помолчал, а потом добавил: — Хотя Отец Алексей во многом рассуждает по православному… Тем не менее, он, как я тебе уже говорил, один из немногих, кто понимает по-настоящему наше экуменическое движение. Я бы не хотел, чтобы между нами возникли какие-либо разногласия по поводу Володи… Сам факт нашего посещения, сказал ему о многом… Кроме этого, мы ездили к отцу Алексею не только из-за Никанорова… Я хотел познакомить тебя, брат Саша, с отцом Алексеем, потому что ты не раз в наших беседах цитировал его книги…

Саша не совсем отчётливо понял мысль своего наставника. Но уточнять не решился из-за утомления и чего-то такого, что он сам ещё отчётливо не осознавал.

Прибыл битком набитый поезд. Им едва удалось втиснуться. Пол пути ехали в тамбуре, каждый сам по себе. Оказавшись в вагоне, Саше удалось разместиться у крайнего левого окна и в качестве опоры прижаться лбом к закрытой фрамуге. Санитар остался где-то сзади, плотно стиснутый другими пассажирами.

За окном мелькали деревья пролесков, крыши домов или дач, шлагбаумы дорог, с машинами, ожидавшими прохода поезда. Вскоре местность начала терять провинциальный характер. Потянулась гигантская труба, с надписью по-английски: "POLEVAYA STREET".

Она привлекла Сашино внимание.

"Почему по-английски?" — подумал он. — "Кто сделал эту надпись? Ладно бы написали что-нибудь антисоветское… Саша задумался, что бы он написал на трубе…

В вагоне было тихо. Поезд ехал не скоро, раскачиваясь, скрипя вагонами.

"А что можно было ещё написать? Может быть по латыни: "Laudetur Jesus Christus"? Но вряд ли тот, кто писал был верующим. Что же ещё можно было написать такое, что на следующий бы день не стёрли, вместе с трубой, и что бы осталось надолго?.. Видно ничего не пришло в голову… И написал просто название улицы… А то, что не по-русски — в этом-то и вся изюминка: хоть как-нибудь выразить свой протест: нате-ка, читайте и думайте, обыватели: почему не по-русски?! А потому — что за это нельзя ни в чём обвинить! Всё легально! Точно так же, как книги, что у меня в сумке, с вырезанным названием издательства…"

И Саше захотелось достать одну из книг и начать читать в открытую.

"Пусть какой-нибудь "ветеран" удивится", — подумал он. — "Только что трубу разглядывал в недоумении и говорил себе: "Етина мать! Нет на них Сталина!" Ан тут, как увидел бы западное издание — совсем отпал бы!"..

Саша оглянулся. Кругом стояли равнодушные и утомлённые люди. И трубу, с надписью по-английски, даже если и заметил кто, то вряд ли придал какое-то значение, как Сашка.

"Комформизм сознания…" — вспомнил юноша слышанное от Санитара определение. — "Их ничем не удивишь и не тронешь", — продолжал он думать. — "Даже, явись заново Христос — они и распинать его не будут… На то найдутся другие палачи… Будут просто по-прежнему ходить каждый день на работу, смотреть телевизор и по вечерам играть в домино…"

Поезд въезжал в город… Проехали под мостом окружной дороги, на две секунды, погрузившись во мрак. И, догадавшись, что Санитару сейчас удобнее выйти на его станции, Саша оглянулся — и увидел, как тот, тоже, решив попрощаться, поднял правую руку, с указательным пальцем вверх и стал пробираться к выходу.

Оставшись один, Саша начал вспоминать сегодняшний день…

Перед его мысленным взором как-то сразу вдруг отчётливо предстал образ отца Алексея, священника, в чёрной рясе, стоящим лицом к алтарю, потом подпевающим, чтобы помочь хору… Вспомнилось, как он целеустремлённо прошёл от храма к сторожке, на секунду перебросившись словом с Санитаром; как остановившись на пороге, он приглашает Сашу лично войти к нему в кабинет; и вдруг неожиданно — Саша уже находится совсем рядом, в каком-то полуметре от этого удивительного человека!

"О! Кто из вас, обывателей, может представить себе такое!" — подумал Сашка, приходя в какое-то восхищение и окидывая взглядом понурые лица пассажиров. — "Можно ли представить себе такое: быть современником Пушкина или Серафима Саровского — и ни разу с ними не встретиться и не поговорить! А таких были миллионы… Впрочем, и сам Пушкин, похоже, даже и не слышал о своём святом современнике…"

И он снова и снова вспоминал детали сегодняшней необыкновенной встречи: слова, интонации, жесты, выражение глаз, взгляд отца Алексея… Его фразы — точные, лаконичные, со взвешенными словами, за которыми чувствовалась его глубокая убеждённость; жесты — естественные и необходимые для дела; взгляд — добрый и понимающий. Чёрные волосы с небольшой сединой… Борода… Большой приплюснутый нос… Улыбка всего лица, и очень живые, разговаривающие сами по себе глаза… И крест, на груди, за который он все время держался правой рукой…

7. Пылесос

В окна трамвая № 26 бил косой осенний дождь. Колёса переговаривались друг с другом через стыки рельс.

"Так-так?" — спрашивали передние. И задние отвечали: "Не — так!"

Саша сидел впереди на скользком пластмассовом одиночном сидении трамвая венгерского производства, уже совсем вытеснившего на этом маршруте все старые, отечественные. Он ехал в местную командировку, куда его отправил начальник, зам-зав Отделf техники, Ерохин, лицемерный и самодовольный рыжий лысеющий пятидесятилетний мужик, который сразу начал использовать Сашку, заставляя выполнять собственную работу: посылать по мелким поручениям, перепечатывать на машинке какие-то отчёты, планы, перечни товаров и материалов по снабжению.

Однажды, пригласив к себе в кабинет и отчитав за что-то для начала, он попросил своего подчинённого перепечатать его рукописную речь для предстоящего партсобрания. Объясняя что-то по тексту, он пригласил Сашу присесть с ним рядом, за стол, и вдруг, как бы между прочим, положил руку на его колено и так держал её с пол минуты, слегка пошевеливая пальцами, пока Сашка резко не поднялся, догадавшись, что это значило, и не направился к двери.

— Стой! — крикнул начальник вдогонку.

Саша остановился, повернулся. Злоба и ненависть кипели в нём.

— Вы не имеете права заставлять меня делать свою работу! — воскликнул он. — И если вы ещё раз попробуете, я пойду к начальнику Отдела и скажу ему всё!

— Стой, Волгин! — Едва успел ответить начальник, не ожидавший такого выпада.

Но Сашка крепко хлопнул дверью, вернулся к себе в мастерскую.

— Подонок! — воскликнул он, оказавшись один.

Зажегши верхний свет, он подошёл к окну, остановился, глядя на дождь, бивший под косым углом по стеклу.

В пустом тёмном окне противоположного крыла здания — одного из десятка подобных, соединявшихся между собой посредством главного корпуса — архитектурной находки времён Хрущёва — он увидел отражение своей фигуры, а в другом окне, этажом выше — отражение своего начальника, всё ещё находившегося за своим столом. Саша перевёл взор на деревья, на скорчившуюся ворону, на ветке, сидевшую там, несмотря на дождь и ветер.

"Такая же архитектура была в психушке…" — подумал он, снова возвращаясь взглядом к противоположной части здания. — "Содом и Гоморра!" — Он отошёл от окна, зашагал по комнате между верстаками. — "Там, где должны быть педагоги, блюстители чистых детских душ, воссели развратники и алкоголики!" — Он вспомнил другого начальника Отдела Техники — Степанова, к которому, вероятно, должен был направиться Ерохин, чтобы опередить Сашку. Сухощавое пропитое лицо, совершенно не интересующегося своей работой человека… Саша начал перебирать в памяти других сотрудников, педагогов… Все эти люди, без специального образования, брались воспитывать детей… А сам он… кто — он такой?! "Выходец из ПТУ", дезертир, закосивший через психушку… Что он сделал тут, в мастерской, чтобы послужить детям? Ведь, это, слава Богу уже не Завод! Можно было бы проявить инициативу, сделать что-нибудь полезное! Место ли мне тут?" — спросил он себя, снова подходя к окну…