Александр Беатов - Время дня: ночь

• Название: Время дня: ночь
• Автор: Александр Беатов
• Жанр: Современная проза

В романе "Время дня: ночь" сделана попытка нарисовать картину завершающегося расцвета советского декаданса — той "золотой" эпохи, которую назвали "застойной". В манере, лишённой "пафоса оптимистического соцреализма" вычерчивается бытовая линия круга, в который попадают различные выходцы из ушедшего в прошлое XX-го века. Поиск жизненного смысла, любви, страдание героев, преодоление недугов, преследование властей и противостояние им образуют негативный образ структурной нити, ведущей к сокрытым для первоначального видения горизонтам позитивного преображения читательского взгляда.

В отличие от автора "Мёртвых Душ", побоявшегося отступить от идеи ради правды жизни, создатель романа "Время дня: ночь" не решился предать своё детище огню. Может быть, образы героев Гоголя вовсе не вытянуты из больного сознания перфекциониста, который пытался переделать жизнь, но не нашёл ничего лучшего для разрешения своих сомнений, чем сожжение? Следуя этой логике, автор романа "Время дня: ночь" пришёл к мысли, что и его образы вовсе не являются какой-то новой выдумкой. Он только обрисовал контуры тех, с кем столкнулся в жизни; и если таковыми оказались персонажи, может быть, и не достойные уважения читателя, — за недостатком чего-либо значительного, автор попытался из обыденного создать что-то, вырвав у времени никем не замеченное сырьё и даже использовав свою собственную жизнь как материал для творчества. Художник в самом широком смысле — это "плагиатор жизни", с болью для себя поглощающий и переваривающий её пертурбации, чтобы продвинуть вперёд хотя бы немного то, чему мало кто придаёт значение, или, к сожалению, принимает даже свою собственную жизнь за нечто обыденное. Так ли это?

---

Вишневский робко подсел к дяде Коле и тронул его за плечо.

— Ась?! — дядя Коля встрепенулся и быстро сел, как полагается.

— Это ты опять? — спросил он, увидев Вишневского. — Спасибо, что выручил. С меня бутылка.

— Что с рукой-то? — поинтересовался Алексей Николаевич.

— С рукой? С рукой всё в порядке…

— А кровь?..

— Какая кровь? — дядя Коля с недоумением смотрел на Вишневского.

Вишневский кивнул на окно.

— А! Энто! — заулыбался Круглов. — Так энто не кровь — вино! Из рукава, стерьва, выскользнула. Я торопился, боялся проедим, и билет у тобе останицца… В другом рукаве — тоже бутылка… Выкладать всё одно было некода…

— А я решил, что тебе руку оторвало!

— Ешшо што выдумал! Разве ж я стал бы зря рисковать!

— Так ведь долбануло же!

— Да ведь не по руке!

— Как же не по руке? — не унимался Вишневский. — Ведь я ж сам видел!

— Как бы не так! — засмеялся дядя Коля. — Говорят тобе русским языком: бутылка вы-сколь-зну-ла и ударилась об столб в воз-ду-хе — произнёс дядя Коля нарочно по слогам. — И вообще я везучий на железной дороге. Помыкак — я в поезде родилси! А на войне до саомого Берлину на танке дошёл! Обо мне даже в военной газете писали. Как сейчас помню заголовок: "Танкист Николай Круглов"!

— Вот-те-на! — Вишневский до сих пор не мог поверить в благополучный исход случившегося. — А мне показалось…

Он не договорил. Его перебил Николай.

— Чтобы не казалось, надо теорию относительности изучать, — сказал он. — Я, вот, в "Труде" вчерась прочёл, что на скорости все цвета меняют свою окраску, и всё вообще выглядит иначе, чем нам кажитца. Ты дума-ашь, что стоишь, ан ты на самом деле едешь!

При этом оба посмотрели в окно. И действительно, оказывается, поезд уже давно покинул Мытищи и медленно ехал.

— Едрить твою! — воскликнул Вишневский. — Мне ж надо было в Мытищах остаться!

— То-то я говорю! Не судьба стало быть! Со мной поехали!

— Куда? — Вишневский, до сих пор не опомнившийся от происшествия, чувствовал себя потерянным.

Дядя Коля молча поднялся и пошёл в тамбур.

— Я сейчас, — сказал он оборачиваясь и одновременно отодвигая двери в разные стор — А что, давай! — обрадовался предложению Сашка. — Только, вот, куда? И разве ты можешь надолго? Ведь у тебя мать — лежачая.

— Да я знаю одно место… В этом году ещё там не бывал! А мать привыкла… Я её не хочу баловать… Да, она в последнее время стала и сама понемногу вставать.

— А где это место?

— За Дедовском. Там красиво… Поехали?

Друзья допили пиво и отправились на Белорусский вокзал.

* * * *

Алексей посмотрел в окно. Там мелькали деревья. Желтела прошлогодняя трава, освободившаяся от снега. Вдоль пути тянулась огромная труба, неизвестного назначения, на которой кто-то, не жалея краски, дважды сделал надпись огромными буквами и почему-то на иностранном языке: "POLEVAYA STREET".

Вернулся Николай со стаканом в руке, поставил его на сидение и сам опустился рядом.

— У робят, в соседнем вагоне, занял, — пояснил он, расстёгивая пиджак и вытаскивая откуда-то из его глубины бутылку вина.

— У мене тута в рукавах специальные карманы вшиты, — объяснил он. — Энто чтобы в проходной не обнаружили. Бывало, зараз проносил четыре пузыря! И ничего! Два — в рукавах, а два — по карманам!

При этих словах дядя Коля хлопнул себя по бокам, достал ключи и ловко поддел ими пластмассовую пробку. Раздался до боли знакомый звук, и вино полилось в стакан, уже кем-то ранее орошённый красной влагой.

Вишневский только сейчас подумал, что ему не следует пить и попытался запротестовать, объясняя, что едет к жене, в Мытищи, мириться; что итак задержался с Николаем и что ему придётся теперь возвращаться назад; что пьяным к жене — нельзя, иначе всё испортится навсегда… Но дядя Коля и слушать не хотел аргументов Вишневского; сказал только, что после того, как он выпьет, пусть идёт, куда ему нужно и что до того времени, как он доберётся до Мытищ, то и запаха-то уже не останется от вина, потому как, если он поедет обратно, то обязательно попадёт в перерыв в расписании движения пригородных поездов города Москвы, да и, кроме того, вино, будто, мол, совсем некрепкое, хотя и жаль-таки разбитую бутылку…

Пришлось уступить. Алексей выпил стакан и занюхал рукавом.

— А ты знашь, — перешёл дядя Коля к другой теме, — Откудова повелось занюхавать рукавом?

— Нет, не знаю… Откуда?

— Щас расскажу!

Николай налил себе тоже стакан, выпил, так же точно занюхав своим рукавом.

— Раньше, — начал он свой короткий рассказ, — Когда люди ешшо не привыкли помногу пить, и когда хорошего вина не делали, и когда тоже нечем было закусить, — вот тогда-то, вот, и делали так…

Николай поднял вверх указательный палец. Подождал секунду-другую, налил пол стакана, обнажил по локоть руку.

— Вишь, — показал он на свою руку, поросшую весьма густой растительностью, — Они что делали? — спросил он, как бы, себя и сам же ответил: — Древние люди, значить, наливали собе того, что приходилось по тем временам заместо вина в стаканы ли, в горшки ли, али в каку иную посуду… Затем оне чокалися промеж собой, как полагаитца, или ещё что там делали взамен… Выпивали всё до устатку и… сували руку в костёр по локоть!

Дядя Коля толкнул руку вперёд, будто собираясь ударить Вишневского в живот. Но рука его прошла мимо и вернулась обратно.

— Вот так! — пояснил он. — Токмо на сукунд, чтобы волос на руке опалить. И вот тады они энтими опаленными волосами-то и занюхавали! Понял?

Дядя Коля засмеялся.

— Дикие они были потому, — добавил он. — Но зато лучше всякой закуски было! Любой запах отшибало! Ха-ха! Дак ты, Ляксей, представляшь, значить, каку отраву они пили!

Вишневский тоже засмеялся. Вино начинало забирать. В голове приятно посвежело. Он взял стакан и выпил.

— Захожу я как-то летом с улицы домой, — начал новый рассказ дядя Коля, — Глядь — а на мне комар сидит, впился в левую руку, сосёт кровь и не слетает, зараза! Я его хрясть — и в смятку! А кровища из него брызни — и прямь мне на майку. Представляшь, скоко крови моей высосал, падлюка! А я и не заметил было аж! Помыкак тоже был поддамши. И комар-от, видать, здорово захмелел от мене, так-что аж и слететь-то сам уже не мог, да и не хотел!

Круглов засмеялся. Вишневский тоже.

— А знаешь ли ты, дядя Коля, кто изобрёл водку-то? — решил блеснуть своими познаниями Алексей.

— Как не знать! Всё они — наши предки!

— Нет! Водку изобрёл наш русский великий химик Менделеев! Увидал он, однажды, какую мы пьём дрянь, и решил помочь: как только ему приснилась во сне таблица химических элементов, так он сразу же и вывел формулу водки.

— Пей, пока нет милиции, — одобрительно сказал дядя Коля, делая вид, что внимательно выслушал своего собеседника, и сразу же налил себе.

— Эх, чего там! — воскликнул Алексей Николаевич и махнул рукой, — Хорошо винцо! И вовсе не слабое!

— Как-то раз, — продолжал рассказывать дядя Коля, — просыпаюся я спохмелья… Голова болит, зараза! А опохмелиться совсем нечем. Что делать, думаю… Решил посчитать посуду — авось наберётся на чекушку. Пошёл на кухню… Смотрю, а посуды накопилося видимо-невидимо! Начал считать… А голова с похмелюги не сообража-ат… Считал-считал, считал-считал, считал-считал… Никак не получается сосчитать! Тогда я плюнул на энто дело, занял денег у соседа, опохмелился как следует и… Что ты думаешь было потом?

— Всё сразу сосчитал? — догадался Вишневский.

— Ничего подобного! Всё равно не смог! Ещё больше запутался! Плюнул снова на энто дело и пошёл спать!

Дядя Коля замолчал, наблюдая за реакцией Вишневского.

— Ну и что ж тогда? — спросил тот, не находя морали рассказа.

— А то вот, что когда на следующий день, я всё-таки пересчитал и пошёл сдавать посуду, то оказалось, что я опять зря считал.

— Это ж почему зря? — недоумевал Вишневский, — Ошибся что ли?

Нет, не ошибся. За ту ночь моя посуда сама по себе поднялась в цене и стала стоить каженая штука вместо 12 копеек целых 20. Понял?

— Нет… Как это так: "сама"? — Алексей почувствовал, что резко хмелеет.

— "Как-как!" — передразнил его Николай. — Али не помнишь? Закон тады новый ввели: чтобы на улицах поменьше пустых бутылок валялося, решили на них поднять цену.

— Вот-те-на! — рассмеялся Вишневский. — Верно… Помню… Значит, здорово тебе тогда повезло!

— Ешшо как! — отозвался Николай. — Если б я сдал те бутылки накануне, то на следушчий день не пить бы мне коньяку! А везучий я, говорю, оттого, что родилси в поезде… И потому я до самого Бергину на танке дошёл.

От Мытищ до Пушкино поезд шёл без остановок и так разогнался, что порою при боковом крене даже было труд — Что с рукой-то? — поинтересовался Алексей Николаевич.