Элиза Ожешко - В провинции

• Название: В провинции
• Автор: Элиза Ожешко
• Издательство: Вече, Рипол
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1993
• ISBN: 5-7141-0155-3

В очередной том серии «Каприз» включены лучшие любовные романы известной польской писательницы Элизы Ожешко (1842–1910) «Последняя любовь» и «В провинции». В них автором талантливо и увлекательно воссоздаются жизненные испытания героев, главным стремлением которых выступает жажда настоящего любовного чувства.

---

— Прошу извинения, но мне придется оставить вас на минуту, — сказал Болеслав, — вы, наверно, проголодались, а хозяин должен позаботиться о своем госте, тем более если чуть не насильно зазвал его к себе. Сейчас распоряжусь подать закуску и потороплю с обедом, а там я к вашим услугам.

Он вышел, а пан Анджей стал оглядываться по сторонам. Полки с книгами в соседней комнате сразу привлекли внимание старого книжника, и, видя, что дверь открыта, он поспешил направиться туда.

Библиотека Болеслава была разделена на две части. По одну сторону вертикальной доски, связывавшей обе полки, стояли толстые тома в скромных черных переплетах, на которых поблескивали имена Снядецких, Коллонтая, Нарушевича, Скарги, Лелевеля и некоторых других; по другую была размещена изящная словесность, — романы и томики стихов, главным образом новейшие издания, а среди них несколько томов Кохановского, Красицкого и Рея из Нагловиц.

Пан Анджей пробегал глазами заголовки, и на лице его все ярче рисовалось приятное удивление, Случайно он бросил взгляд в сторону; в маленьком столике около кровати он увидел несколько газет и иллюстрированных журналов, среди которых стоял подсвечник с оплывшей свечой. Нетрудно было догадаться, что Болеслав читал эти газеты перед сном и не далее как вчерашним вечером. Даже беспорядок, в каком лежали эти листки, свидетельствовал, что их читали внимательно.

Пан Анджей поглядел и задумался. Но на этот раз в его глазах не было ни тени печали, — напротив, они сияли радостью, как у человека, который увидел, что его заветная мечта наконец претворяется в жизнь.

В задумчивости он протянул руку к полке, взял одну из книжек, — это была переписка Коллонтая с Чацким, — и почти машинально стал листать. Из книжки выпал тонкий листочек бумаги. Пан Анджей поднял его и мельком взглянул; мелким и четким почерком на нем было написано несколько строк. Полагая, что это заметки, имеющие отношение к книге, в которую был заложен листок, пан Анджей начал читать:

«Сегодня я видел ее, она добра и прекрасна, как ангел. Ее глаза светились небесной добротой, а уста таили райское блаженство.

Добрая и красивая женщина — это животворный источник, который питает мужчину счастьем и из которого он черпает силы для сурового труда.

А Она такая.

И Она будет моей!»

Пан Анджей улыбнулся и сказал себе: «Напрасно я прочитал это, но мог ли я думать, что двум ученым мужам, Коллонтаю и Чацкому, станут поверять сердечные тайны?»

Он вложил листок в книгу и поставил ее на место. В ту же минуту в комнате раздался веселый голос Болеслава:

— Я вижу, вас заинтересовала моя библиотечка? Половина ее, вот эта, главным образом, писатели прошлых веков, досталась мне от отца, остальное я сам приобрел.

Пан Анджей молча смотрел на него, затем с жаром воскликнул:

— Дай Бог, чтобы вашего сына, если он у вас будет, озарял тот же свет разума и добра, какой светит под этой скромной стрехой, подобно драгоценной жемчужине, скрытой внутри невзрачной раковины!

— Спасибо на добром слове, — ответил растроганный Болеслав, пожимая руку своему гостю, — да только если вы увидели в милой моей вотчине «свет разума и добра», не считайте это моей лишь заслугой. Тут исстари все велось разумно и по совести, так жил мой отец, так и меня учил он жить, и я лишь следую заветам наших предков.

— О да! — с воодушевлением подхватил пан Анджей. — Каким же дурным и безрассудным должен быть человек, который не почитает добрых семейных традиций и не старается облагородить их своим трудом!

— Позвольте, мой уважаемый гость, обратиться к более будничным делам, — сказал Болеслав с улыбкой. — Закуска ждет нас.

С этими словами он ввел гостя в первую комнату. Старый слуга, седовласый и седоусый, с широким шрамом на лбу, но весьма бравого вида, как раз ставил на стол поднос с сельским угощением: всякие копчености, сыр и литовские наливки. Болеслав подошел к старику, положил ему руку на плечо и сказал пану Анджею:

— Честь имею представить вам старого Кшиштофа, он и мой отец были товарищами по оружию.

Пан Анджей обратился к старому солдату с приветливым словом, на что тот, приложив два пальца к виску и усмехаясь в усы, отвечал:

— Je parle français, мосье, j étais sept ans en France, beau Paris![2]

Его бойкая французская речь вызвала взрыв веселого смеха; затем гость и хозяин с аппетитом принялись за завтрак. Комнату заливал солнечный свет, золотил половицы, стены и окружал сиянием портреты великих мужей. Во дворе, против одного из открытых окон, паренек в сермяге поил двух молодых выхоленных жеребчиков. Через минуту он влез на забор и стал проделывать там всякие гимнастические штучки, желая, очевидно, поразить своей ловкостью двух краснощеких девок, которые в нескольких шагах от него стирали белье в большом корыте. Девушки звонко хохотали, а хохоту их вторил скрип колодезного журавля и плеск воды, переливаемой из ведра в корыто. Двор был полон деятельной жизни, все вокруг зеленело, дышало свежестью, в комнате царил лад и покой, и такое же светлое спокойствие, признак ясного и сильного духа, излучало лицо хозяина, оживленно беседовавшего с гостем.

Пан Анджей внимательно слушал, разглядывал хозяина, комнату, двор и наконец сказал:

— Я просто восхищен вашим хутором. Кто хоть раз сюда заглянул, не может не воскликнуть: «И я был в Акадии!» Только знаете ли, что я вам скажу? Для полноты гармонии этому истинно поэтическому и живому уголку не хватает женщины. Разумеется, женщины любимой, доброй и мыслящей.

Болеслав ничего не ответил, лишь с мимолетной улыбкой, как бы невольно бросил взгляд на горшок с нарциссом, и в глазах его блеснуло счастливое выражение.

Время шло, уже близился час заката, а пан Анджей и не думал покидать шляхетскую усадебку, где, как видно, все было ему по душе.

Уже и отобедали, вышли посидеть на крыльцо, а гость все продолжал беседовать с хозяином, и чем дальше, тем оживленнее и задушевнее была их беседа.

— Я все хочу вас спросить, — сказал пан Анджей, — что это за усадебка там, в другом конце рощи, и кто там живет? Она так похожа на вашу, как будто это ваш родной брат строил ее.

Лицо Болеслава вдруг залилось румянцем, даже лоб у него покраснел.

Казалось, вопрос пана Анджей всколыхнул в нем какое-то сильное, всепоглощающее чувство, от которого он отвлекся было на минуту, а теперь оно вновь нахлынуло на него и пронзило как удар электрической искры. Однако он постарался скрыть свое волнение.

— Усадебка называется Неменка, — ответил он как можно спокойнее, — и живет в ней пани Неменская, пожилая вдова, вместе со своей племянницей, панной Винцентой Неменской.

Надо было быть на редкость близоруким и тугоухим, чтобы не заметить, как смущенно Болеслав опустил глаза и как дрогнул его голос, когда он выговаривал последнее имя.

Очевидно, пан Анджей не страдал ни слепотой, ни глухотой, так как по губам его пробежала улыбка, он глядел на Болеслава с нескрываемым удовольствием.

— Вы, должно быть, часто бываете в Неменке? Такое близкое соседство…

— О, очень близкое, — ответил Болеслав, — тем более близкое, что панна Винцента — моя невеста.

Он произнес это с улыбкой, однако голос его снова дрогнул, а на лице быстро вспыхнул темный румянец.

Эта дрожь в голосе, появлявшаяся при каждом упоминании женского имени, и внезапные вспышки румянца на щеках у такого зрелого и мужественного по виду мужчины говорили о девственной свежести сердца, но вместе с тем и о страстности, о натуре, чувствующей горячо и сильно.

Разговор прервался. Болеслав опустил глаза и задумался, как бы забыв об окружающем; пан Анджей наблюдал его с благожелательным вниманием.

— Итак, — заговорил он наконец, — остается сделать последний шаг и сыграть свадьбу?

— До этого еще далеко, — отвечал Болеслав. — Панна Винцента еще очень молода, ей только семнадцатый пошел. По ее желанию и по воле ее тетки, а также по собственным соображениям, я решил подождать еще годок, хотя уже год, как мы обручены.

— Должно быть, вы откладываете свадьбу потому, что хотите лучше узнать друг друга?

— О, нам это уже не нужно, — живо возразил Болеслав. — Я знаю панну Винценту с детства, и так складывались обстоятельства, что последние пять лет, с тех пор как умер ее отец и она осталась круглой сиротой, — мать ее давно умерла, — мы виделись почти каждый день. Отсрочка же оправдана тем, что для женщины лучше принимать на себя обязанности жены и хозяйки дома, а затем и материнские труды тогда, когда она уже вполне готова к этому физически и морально. Впрочем, так она хотела, и сохрани меня Бог противиться ее воле.

— И вас не тяготит это долгое ожидание? — спросил пан Анджей, глядя на пылающие глаза Болеслава и слыша, с каким молитвенным жаром он говорит о своей нареченной.