Григорий Градовский - Война в Малой Азии в 1877 году: очерки очевидца.

• Название: Война в Малой Азии в 1877 году: очерки очевидца.
• Автор: Григорий Градовский
• Издательство: Государственная публичная историческая библиотека России
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-85209-224-3

Автор переиздаваемых очерков — известный российский журналист и общественный деятель Григорий Константинович Градовский (1842–1915), который сотрудничал и публиковался преимущественно в либерально-буржуазных изданиях. В журналистике 70-х и 80-х годов он был одним из наиболее темпераментных журналистов умеренно-прогрессивного лагеря, и статьи его часто подвергались цензурным гонениям. В период Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Г.К.Градовский был военным корреспондентом газеты «Голос» в Закавказье и Болгарии.

Настоящие заметки очевидца и участника военных действий дают возможность нашему современнику прочесть о виденном и пережитом в течение четырех месяцев, проведенных автором на малоазиатском театре войны.

---

IV

Тифлис. 14 мая

Всей России известно, конечно, о смерти свиты Его Величества генерала-майора князя Челокаева от раны, полученной под Карсом. Сегодня здесь назначена панихида по покойному. В Тифлисе все оплакивают кончину князя Челокаева. Он пользовался большим уважением не только как способный и усердный офицер, но и как человек. Покойный князь Челокаев известен и в Петербурге, так как командовал некоторое время собственным конвоем Его Величества. В Тифлисе находится семья князя — две молодые дочери и сестра; жена же покойного уже давно отправилась в Александрополь, думая пробраться в Заим и ухаживать за мужем во время его болезни. Бедная, не застала уже его в живых! Первая крупная жертва нынешней войны принесена.

Князь Челокаев получил рану в кавалерийском деле под Карсом. Когда александропольский отряд приблизился к Карсу, два раза уже в течение нынешнего столетия бывавшем в наших руках, кавалерия своими удачными разъездами составила как бы сеть вокруг этой крепости, проникая даже за Саганлугский хребет, к Эрзеруму. Князь Челокаев командовал двумя полками дагестанской иррегулярной кавалерии. Под стенами Карса турецкая конница вздумала загородить дорогу нашему отряду. Турки вооружены были отличными карабинами магазинной системы и начали издалека бить наших всадников. Тогда Челокаев приказал ударить в шашки на неприятеля и, подавая собой пример, врубился с дагестанцами в ряды турецкой конницы. Не выдержали турки удалого налета дагестанцев — и дали тыл. Тогда князь Челокаев, не преследуя неприятеля, ускакавшего под защиту крепости, стал отводить свои сотни, чтоб продолжать предположенный путь.

Дело это здесь все считают особенно знаменательным, так как в отряде князя Челокаева находились исключительно мусульмане из Дагестанской области. Благополучный исход столкновения с турецкой кавалерией, конечно, следует приписать распорядительности, доброму примеру и влиянию князя Челокаева на подчиненных ему дагестанцев.

Уже кавалерия князя Челокаева благополучно выходила из-под выстрелов турок и дело считалось оконченным, когда какая-то шальная пуля попала в храброго начальника. От этой раны и скончался князь Челокаев…

Здешний отдел Красного Креста образовал четыре санитарных отряда, по числу отрядов войск, действующих против турок: эриванский, александропольский, ахалцыхский и рионский. В каждом санитарном отряде находится особый уполномоченный, а всеми ими заведует генерал Толстой, который еще в Тифлисе и будет, кажется, состоять при Главной квартире. На Поти-Тифлисской железной дороге приспособлены 32 вагона для перевозки раненых, но из этих вагонов только четыре пассажирские (3-го класса), остальные же товарные. Между тем, товарные вагоны, как объяснил мне г-н Толстой, оказываются совсем неудобными. Они не имеют проходных дверей, так что во время движения поезда каждый вагон находится в изолированном положении, что затрудняет оказание врачебной помощи; для этого требуется всякий раз остановка поезда. Сверх того, двери товарных вагонов раздвигаются довольно широко и как раз на средине боковой стены вагона, что может беспокоить больных, особенно при дурной погоде; наконец, во время движения поезда нет почти никакой вентиляции. Обо всем этом предположено было доложить здешнему общему собранию Красного Креста, чтоб устранить указанные неудобства.

Из разговора с генералом Толстым я узнал о большой необходимости в машинах для выделки льда.

Я вызвался послать телеграмму об этом в Петербург. Генералу Толстому очень понравилась моя мысль, и он обещал доложить об этом августейшей председательнице тифлисского отдела Красного Креста, Великой княгине Ольге Федоровне. Нужно заметить, что лед здесь ценится чуть не на вес золота; несмотря на заготовки, его далеко не хватит для потребностей раненых, а летом, когда наступит жара, заготовленный лед, представляющий тонкие пластинки, быстро растает. При таких обстоятельствах спасительным средством могут явиться только машины, приготовляющие лед. Чем более таких машин будет выслано, тем лучше; но желательно получить по крайней мере четыре — по одной на каждый из санитарных отрядов. Пусть родина вспомнит об участи раненых, которых теперь здесь наберется уже несколько сот! Теперь миллионы жертвуются на облегчение участи сражающихся за общее дело отечества, найдутся, конечно, охотники пожертвовать и означенные машины. Не следует забывать, что лед предохранит не одну рану от гангрены и вообще от печального исхода!

ГЛАВА ВТОРАЯ На неприятельской земле

Александрополь. — Сборы в поход. — Переезд через границу. — Первые впечатления.

Из Тифлиса до Александрополя я ехал ровно двое суток благодаря задержкам на почтовых станциях и проливным дождям, испортившим дорогу, верст на 40 нешоссированную к стороне Александрополя. Промокший и разбитый, въехал я в пограничный наш город, в надежде отыскать в нем теплую комнату и сколько-нибудь сносный обед. Последние станции я ехал вместе с молодым офицером, князем Вяземским, внуком маститого поэта, перешедшим из гусар в горско-моздокский казачий полк, и с прапорщиком собственного Его Величества конвоя, М., также спешившим в армию.

Александрополь встретил нас негостеприимно. Это была сплошная яма жидкой грязи слоем не менее полуаршина, среди которой неприглядно торчали почти незаметные сакли с плоскими земляными крышами. Нужно удивляться, как могли разместиться в этом грязном городишке наши войска с корпусным и дивизионными штабами в течение долгих месяцев бесконечного выжидания войны. Кое-где в виде оазисов виднелись, впрочем, европейски устроенные дома да две-три церкви. К сожалению, александропольские гостиницы не нашли себе приюта в этих домах. Не без труда отыскали мы свободный номер в низеньком, грязном строении, носившем громкое имя: гостиница «Европа». Эта «Европа» оказалась хуже всякого буйволятника, в котором, по крайней мере, тепло. На дворе нас мочил дождь и бил град; в отведенном же номере мы очутились буквально под ливнем, немилосердно сочившимся сквозь потолок. Просьба отопить комнату, чтоб хоть немного избавиться от сырости, встречена была горячим протестом, опиравшимся на май месяц, который выглядел хуже петербургского октября, и указаниемна дороговизну дров, доходивших до 80 р. за сажень. Не менее горячее удивление вызвано было в хозяине предположением отобедать. Был уже четвертый час, когда, по его мнению, каждый порядочный человек в Александрополе перестает даже сознавать, что существуют на свете необедавшие люди. Вообще, с приезжими в Александрополе обращаются, как с иноплеменниками, которых можно подвергать всяким притеснениям, и не только не грех обобрать, но совершить это само небо повелевает. Едущие в армию, не имеющие знакомых или протекции, предоставляются на полный произвол трактирщиков и торговцев. За нечистую, сырую, не защищающую даже от дождя комнатку в три квадратные сажени дерут по два рубля в сутки, и вы должны считать себя еще счастливым, что не осуждены пребывать на улице, среди невылазной грязи.

Представившись коменданту, который живет в крепости, в версте от города, и посмотрев те четыре гладкоствольные орудия, которые являлись единственными представителями нашей осадной артиллерии при взятии Карса в 1855 г., мы сосредоточили все наши заботы и мечты на том, как бы скорее выбраться из Александрополя. Между Александрополем и нашим лагерем у Заима действовал уже телеграф и существовало почтовое сообщение; но на вновь учрежденных станциях имеются только по три тройки, предназначенные исключительно для возки курьеров и почтовой корреспонденции. Можно было нанять фургон у молокан, довольно густо поселенных вокруг Александрополя, за живописным Делижанским ущельем, на холодном и бесплодном перевале через Алагезские горы (замечу, кстати, что поселенные здесь молокане сохранили в одежде и постройках своих крупнейшие черты народного быта какого-нибудь Моршанского уезда); но как ни приятно было иметь дело с соотечественниками, заброшенными на дальнюю чужбину, мы предпочли купить лошадей и отправиться в Заим верхом. Нам сказали, что в лагере очень трудно достать верховых лошадей, без которых немыслимо обойтись в отряде; да и дорога для колес тяжела и неудобна. Едва ли не весь Александрополь узнал, что нам необходимы лошади, и на другой же день усатые армяне стали ловить нас в гостинице, на улице, в лавках с предложением своих услуг. Обдавая грязью, усердно работая ногами и плетью, крича во все горло, лихо скакали пред нами барышники, выхваляя достоинства своих малорослых прыгунов на жиденьких и почти всегда разбитых ножках. Хотя и за сравнительно дорогую цену, но, тем не менее, мы скоро приобрели кое-каких лошадей и запаслись всем необходимым для предстоящей дороги. Переезд через границу дозволен только днем. Поэтому, проведя еще ночь в Александрополе, мы только на следующий день, в девять часов утра, двинулись к Арпачаю, снабдившись пропускными билетами от воинского начальника. Небольшой караван наш состоял из нас трех и четырех армян, нанятых для перевозки вещей. Мы имели воинственный вид, вооружившись шашками и револьверами; три армянина высоко громоздились на вьюках, совершенно покрывавших, от хвоста до гривы, жиденьких лошаденок; четвертый, самый старший армянин, гарцевал без груза, играя роль проводника и распорядителя. Мы назвали его начальником нашего штаба. Все эти армяне были также вооружены, кто чем попало: шашками, кинжалами, уродливыми турецкими пистолетами, а у одного за плечами торчала даже персидская винтовка, более опасная, конечно, для самого владельца, нежели для неприятеля. Погода на этот раз поблагоприятствовала. Небо очистилось от облаков и солнце сильно пекло, когда мы подъехали к Арпачаю, составляющему нашу границу с Турцией. Эта узенькая речонка протекает верстах в двух от Александрополя и через нее перекинут теперь мост, быстро сооруженный: при переходе нашей пехоты, артиллерии и военного обоза за границу. У моста, с обеих сторон реки, расположено несколько каменных построек. Это были наш и турецкий пограничные блокгаузы. Тут-то 12 апреля разыгрался один из тех эпизодов, которыми, в виде неприятного сюрприза, были поражены передовые турецкие войска, когда наша кавалерия, при первой вести об объявлении войны, быстро перенеслась за границу и почти без выстрела захватила в плен или обратила в бегство неприятельские разъезды и посты. С любопытством смотрел я на эти каменные постройки, в которых еще недавно краснели фески турецких солдат, и у которых виднелись теперь спокойные и приветливые лица наших солдатиков. Какое-то неизведанное, трудновыразимое чувство овладело мной, когда наши лошади застучали копытами но доскам небольшого моста, перекинутого через Арпачай. Часовой делает честь; еще шаг — и мы на турецкой земле, в чужих владениях. Те же струи реки, такая же каменистая почва, сквозь которую скупо пробивается бедно зеленеющая трава и редкий полевой цветок, а между тем, там наше, родное, а здесь — чужое, турецкое. И задумчиво оглядываешься назад, точно стараясь отыскать, где скрывается эта невидимая черта, которая отделяет родину от чужбины, а в воображении, как бы в одной приветливой картине, обрисовывается вся, целиком, родная страна и та часть света, к которой она принадлежит, со всеми ее богатствами и учреждениями, со всеми результатами цивилизованной жизни и науки, с родными и знакомыми, и еще диче, пустыннее и безотраднее кажется расстилающаяся перед глазами картина другой жизни, другой части света.