Григорий Градовский - Война в Малой Азии в 1877 году: очерки очевидца.

• Название: Война в Малой Азии в 1877 году: очерки очевидца.
• Автор: Григорий Градовский
• Издательство: Государственная публичная историческая библиотека России
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-85209-224-3

Автор переиздаваемых очерков — известный российский журналист и общественный деятель Григорий Константинович Градовский (1842–1915), который сотрудничал и публиковался преимущественно в либерально-буржуазных изданиях. В журналистике 70-х и 80-х годов он был одним из наиболее темпераментных журналистов умеренно-прогрессивного лагеря, и статьи его часто подвергались цензурным гонениям. В период Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Г.К.Градовский был военным корреспондентом газеты «Голос» в Закавказье и Болгарии.

Настоящие заметки очевидца и участника военных действий дают возможность нашему современнику прочесть о виденном и пережитом в течение четырех месяцев, проведенных автором на малоазиатском театре войны.

---

— Русские за все платят, ничего даром не возьмут; господа хороши, солдат также добрый и хороший. Турки же все грабят. Лес нужен — давай лес, арба нужна — давай арбу, скот нужен — давай скот, хлеб нужен — давай хлеб, деньги нужны — давай деньги. Все возьмет, ничего не платит!..

Вот таким-то способом снабжены в изобилии всем необходимым турецкие войска и крепости. Нужно заметить, что толки и слухи, распространенные слишком усердными чернильными патриотами, о том, что турецкие войска представляют вид голодной толпы оборванцев, обреченной на всякие лишения, оказываются совершенно ложными, по крайней мере, на малоазиатском театре войны. В Ардагане нашли громаднейшие запасы всякого военного довольствия. Нам досталось до 12 000 четвертей хлеба. Турецкие палатки очень любимы многими в наших войсках, отличаясь от русских конусообразным своим видом. При завладении турецким лагерем в палатках всегда находят хорошую пищу, пшеничные галеты, представляющие лакомство в сравнении с нашим сухарем; посуду, большей частью медную, одеяла и тюфяки, которыми снабжены почти все солдаты. Офицерскис палатки у турок гораздо роскошнее наших и изобилуют коврами и разными вещами английского производства. Одежда у солдат новая и из тонкого сукна. Я писал уже, кажется, о том, как богато снабжены турецкие войска и крепости оружием, ружейными патронами и артиллерийскими снарядами. В Ардагане у турецких солдат имелся двойной комплект ружейных патронов и, сверх того, в траншеях и рвах для стрелков расставлены были ящики с раскупоренными патронами. От этого изобилия снарядов, быть может, и не велики наши потери под Ардаганом. Турки стреляли без счета, плохо целясь и скрываясь за брустверами, опасаясь редких, но метких выстрелов наших солдат.

На рассвете, сопровождаемые усердными поклонами хозяина и его соседей, мы снова сели на коней. Несколько рублей, данных за ночлег и корм лошадей, приняты были с великой благодарностью. Следует заметить, что здесь, во всем Карском пашалыке, наши кредитные билеты обращаются совершенно свободно. В золоте до сих пор не встречается надобности, и оно гораздо дешевле, нежели в России. Один чересчур предусмотрительный человек, имея в виду, что он едет, некоторым образом, за границу, запасся золотом в Москве; каково же было его изумление, когда в Александрополе ему давали только по 5 р. 15 к. за полуимпериал! Турецкие же кредитки лишены всякой цены. Под Карсом я видел турка, слезно жаловавшегося на какого-то всадника из карапапахов за то, что тот заплатил турецкими бумажками за купленную лошадь. Турок считал себя низко обобранным. Турецкие бумажные деньги покупаются здесь «на память». За бумажку, равную 10-ти рублям, платят, например, рубля полтора. Добывается и турецкое золото — для запонок.

По дороге из Кюрюк-Дара в Заим уже совсем другие впечатления легли на душу. Нам уже не казалось, что мы на чужбине. Эти рубли, охотнее принимаемые, нежели турецкие деньги, этот никем не тревожимый телеграф, радушные поклоны встречных поселян, совершенно безопасный путь, слышимый время от времени звук валдайского колокольчика под дугой родной тройки, мчащей курьера, — все это развеселило нас, и, шутя, мы спрашивали нашего проводника: «Уж не заблудились ли мы и не едем ли где-нибудь но Саратовской губернии вместо Малой Азии?»

Уже два раза эта часть Малой Азии, составляющая продолжение нашей Армении, завоевана была русской кровью; два раза значительнейшая часть местного населения встречала радушно русские войска и русскую власть; но два раза надежды их были обмануты: и после 1828 г., и после войны 1853–1856 гг. они снова подпадали под деспотизм турецкого владычества, вымещавшего свои военные неудачи на всех, кто только расположен к России. Будет ли обмануто это население и в третий раз? Одно довольно видное лицо из армянского духовенства высказало мне упрек, что и русская печать, и русское правительство забыли будто бы, что христиане существуют и в Малой Азии, что христиане эти не менее славян угнетаются и гораздо более их мечтают о присоединении к России.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Первый день в лагере

Прибытие и первые впечатления. — Нежданный покровитель. — Комендант. — Намек на положение корреспондентов. — Мое жилище. — Супруги Пьер. — Знакомства

Солнце ярко светило, воздух был прозрачен, когда я и мои спутники подъезжали к нашему лагерю у селения Заим. Тем не менее, не было жарко. Напротив, северный ветер, резко вырываясь из горных ущелий, окружавших горизонт, заставлял по временам ежиться и забывать, что это была середина мая и что мы находились на три тысячи верст южнее Петербурга. Уж верст за десять, с возвышенности, неожиданно забелели пред нами палатки заимского лагеря, занимавшие правильными рядами и отдельными группами довольно обширное плато над обрывистым, крутым оврагом, где узкой лентой протекал Карс-чай. Непривычный к горному воздуху глаз сокращал расстояние. Казалось, что до лагеря рукой подать, и, повинуясь тому невольному чувству, которое побуждает каждого путешественника спешить, чтоб скорее добраться «до места», мы ускорили шаг лошадей. Прошел, однако, добрый час прежде, нежели мы подъехали к лагерю. Пришлось еще подождать несколько отставшие вьюки: невозмутимые армяне, тащившие на своих лошаденках наши вещи, не слишком торопились, очевидно, не разделяя нашего нетерпения. Судя по тем бумагам, формальностям и разрешениям, которые потребовались для выезда моего из Тифлиса и Александрополя, а также при переезде через пограничную черту на Арпачай, я приготовился к целому ряду остановок и опросов при въезде в лагерь. Но вот мы спустились в овраг, отделявший нас от лагеря, вот мы подымаемся вверх по крутой, идущей зигзагами дороге на то плато, на котором начинаются уже палатки, но ни заставы, ни малейшего караула нет, никто нас не останавливает, никто не спрашивает, что мы за люди и зачем приехали. На дороге людно, точно вы въезжаете в город или торговое село в день базара, в лагерь и из лагеря тянутся повозки, арбы; слышатся понукания возников, скрип несмазанных осей. Навстречу попадаются казаки, всадники из туземцев; безоружные солдаты в шинелях или мундирах нараспашку то и дело сбегают в овраг или подымаются по вытоптанным тропинкам из оврага в лагерь; но никому до нас дела нет, редко даже кто удостаивает нас рассеянным взглядом. Вот мы, приосанившись и подбодрившись, на разгоряченных лошадях, проезжаем мимо первых палаток лагеря. Дежурные солдаты спешат на линейку; вот, думается мне, тут-то нас остановят и спросят пропуски; но ничуть не бывало: дежурные выбегают только для того, чтоб отдать честь моим спутникам-офицерам, вытянувшись в струнку и приложившись к козырьку. Палатки вытянуты в стройные линии с интервалами по ротам, батальонам и полкам. Некоторые из них приподняты, позволяя видеть внутренность этих военных жилищ. Солдатики лежат или сидят, что-нибудь работая. Кто чинит сапог, кто пришивает пуговицу; слышится неясный говор, доносятся слабые звуки песни, затянутой в полголоса. Сомкнутые пирамидами ружья стоят перед палатками. Вот барабан, и на барабане положено знамя, возле которого ходит часовой с ружьем. Часовой тоже отдает честь.

— Где Корпусный штаб? — спрашиваем мы встречного унтер-офицера.

— Корпусный штаб? А вот, прямо, где кибитки…

И по направлению указательного перста унтер-офицера мы замечаем среди лагеря белые, полотняные верхи нескольких десятков длинных немецких фургонов. Возле них виднеются какие-то кучи, прикрытые кожею; там и сям, точно пятна, чернеют войлочные, похожие на стоги, киргизские палатки; на площади одиноко зеленеет своей выкрашенной парусиной походная церковь, а далее опять белеют ряды полковых палаток. Направо от нас, на втором плане лагерного расположения, растянулись артиллерийские парки. Проехали кибитки, оказавшиеся корпусным обозом, замеченные издали кучи, прикрытые кожами, принадлежали к интендантским складам. Наконец, на новый вопрос, «Где Корпусный штаб?» нам отвечали: «Это и есть Корпусный штаб». Мы очутились среди нескольких десятков офицерских палаток, неправильными линиями занимавших довольно обширное пространство. Там и сям стояли большие палатки, в которых помещались различные военные управления; это были «присутственные места» того населения, в среду которого я должен был войти.

Очутившись сразу в этой чуждой, совершенно новой обстановке, где не было ни души знакомой и где, казалось, никому до меня дела не было, среди малоазиатских степей, за тысячу верст от родины, невыразимо грустное чувство одиночества овладело мной. В моей сумке было десятка два рекомендательных писем, которыми снабдили меня добрые знакомые в Петербурге и Тифлисе, но вопросы: как мне доведется устроиться, благоприятно ли встретят корреспондента в армии? — не могли не тревожить меня. Не успел я, однако, слезть с лошади, как ко мне подошел господин в той полувоенной, полугражданской форме, которую носят чиновники военного министерства. Он спросил, не корреспондент ли я и назвал мою фамилию. Я подтвердил эти догадки и поспешил пожать руку и узнать фамилию первого лица, которое приветливо встретило меня в лагере. Г-н Д-ский, занимавший должность делопроизводителя в канцелярии по гражданским делам, удовлетворил мое любопытство и гостеприимно пригласил зайти в свою палатку. Я поспешил представить ему моих спутников, которые тоже, очевидно, находились в некотором недоумении, что им делать. Тут узнали мы, что командующего корпусом генерал-адъютанта М.Т.Лорис-Меликова нет в лагере. Еще 15 мая он выступил с колонной генерал-лейтенанта Геймана и должен был находиться где-то на юге от Карса. С этим отрядом находился и начальник Корпусного штаба, генерал-майор Духовской. Между тем, в выданном мне в Тифлисе «свидетельстве» было сказано: «Поставляется непременным условием, по прибытии на место явиться в Корпусный штаб и подчиняться во всем установленным для корреспондентов правилам, не допуская себе никаких корреспонденций и сообщений без разрешения командующего корпусом и просмотра их начальником Корпусного штаба». Я спросил г-на Д-ского, могу ли я считать, что первое из возложенных на меня обязательств выполнено, именно, что я явился в Корпусный штаб? Предлагать вопросы, однако, всегда легче, нежели на них отвечать: часть Корпусного штаба была здесь, другая же, и самая существенная, находилась в отсутствии с корпусным командиром. Г-н Д-ский посоветовал всем нам представиться коменданту. Узнав, что у меня нет палатки, он выразил успокоительное предположение, что, вероятно, комендант прикажет дать палатку.