Дитмар Дат - Погода массового поражения

• Название: Погода массового поражения
• Автор: Дитмар Дат
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-7516-0878-1

Роман современного немецкого писателя Дитмара Дата (р. 1970) «Погода массового поражения» — своеобразный дневник чувств и мыслей девятнадцатилетней Клавдии Старик, поданный в несколько непривычной, но весьма изящной художественной форме. Клавдия считает себя вполне обычной немецкой девушкой, отличающейся от своих подруг лишь наличием дедушки-коммуниста Константина Старика… Однако позже ей предстоит узнать свое истинное происхождение и предназначение. Для этого ей придется отправиться на Аляску и погрузиться в тайны секретного проекта американских военных — HAARP.

---

рыцарский замок кажется ржавым, как часть старого вокзала, который лет восемь назад снесли и заменили новой коробкой — будто кто-то эту фигню, некогда, возможно, крыло прислуги, пытался спасти от демонтажа и сказал: давайте прихватим его с собой в квартал безработных, там ее никто не найдет, да здравствует сохранение того, что еще со времен ура и вавилона

у южной стены, за заправкой, мы наконец кое-что находим, но не то, что хотелось бы: архитектурное бюро — новая дверь из стекла и металла, вделанная в старый красный кирпич, красивая вывеска, выходит молодая женщина, смахивает на подозреваемую из дешевого детектива: с забранными высоко волосами, накрашена до абсурда, «мы ищем таможню», говорю я, чтобы не дать заговорить костантину, который в пылу классовой борьбы того и гляди загонит ее в угол — таких он на дух не переносит.

«таможня… нет-нет, ее уже давно здесь нет, она на улице кауля. там, в промышленном районе, где драйв-ин…»

«вот как, спасибо, теперь все ясно: улица кауля, хмм…», и бросаю на Константина укоризненный взгляд, который он оставляет без комментариев.

разве не так: если б мы сверились с картой, то не заехали б в эту глухомань, блин, название улицы мне что-то напоминает, я ведь сразу об этом тогда подумала — я уже там была в закусочной, после кино, с любовником, о котором никто не знает, в машине Константин потом все же признается: «ну хорошо, это было четыре года назад, в моем возрасте это уже не столь долгий срок, все проносится».

спустя десять минут молчания мы добираемся до дурацкой конторы, не успели выйти из машины, как он тут же нахохлился: вы же не хотите проблем, ренегаты, диверсанты, свиньи вражеские, только не со мной, а то всех перестреляю.

в здании, которое одновременно и новее, и старее прежнего — того, где мы только что были, — за игровыми приставками перед горой осиротелых почтовых грузов сидят две тени.

«ваше… извещение… пожалуйста…», бубнит, поднимаясь, более мертвый призрак, он забирает формуляр из краснющей Константиновой руки — снаружи мороз, а здесь этот вот перегретый бункер, кошмар — и пикометрами шаркает к стеллажу с бандеролями, блуждая взглядом по мертвым предметам и издавая какие-то тихие стонущие звуки, я озабоченно поглядываю на Константина, не впадет ли тот в бешенство, но он лукаво поглядывает назад и кажется вполне веселым.

«а… что… там… было?» спрашивает мутант. Константин, весь ирония, весь спокойствие: «из вашего извещения, к сожалению, не следует, о какой конкретно посылке идет речь».

«ааа ну даа…», зевает привидение, «… ээ но аах… вы-то… сами… наверняка знаете… чего вам там прислали…»

«боюсь, мне отправляли несколько посылок, несколько фильмов из англии, которые…» ни за что бы не подумала, что этот ушлепок способен кого-то перебить, но и такое бывает: «а ну-ка тут… не, не она… мне надо… сзади глянуть…»

в заде, тебе туда самая дорога, закурила бы сейчас, но внутри, естественно, нельзя, лемур уползает, его коллега за столом со времени нашего появления ни разу не шевельнулся; экономит заряд.

через тыщу лет мы с Константином начинаем понимать, где находится это «сзади»: справа от Тасмании, бледненький возвращается с большущим синим пакетом, скрепленным наверху черной скобой, из этого мешка он выуживает посылку и мямлит: «там… внутри… нет квитанции…»

посылка от амазона, государство ее вскрыло и наклеило на нее бумажку.

«квитанция должна быть внутри, в таких случаях», говорит Константин, этот тип даже не слушает: «я же должен… знать, что это… такое, сколько… стоит…» при этом даже мне видно, что на единственной ненемецкой наклейке ясно и четко стоит сумма в 107 долларов.

«послушайте, я понимаю, здесь все должно быть вскрыто, но, может, до такой наглости все же доходить не стоит», бурчит мой очаровашка. служащий плетется к своему компьютеру, коллега оседает, как труп, должно быть пытаясь укрыться, «простите… я с вами говорю!» выкрикивает Константин первому, который, словно в замедленной съемке, тянется к мышке на рабочем столе.

«мне надо выйти покурить, не могу больше на это смотреть», шиплю я Константину, тот сердито кивает, я вываливаюсь из бункера на своих каблуках для фламенко, сама бы себя в зад пнула за такую юбку и чулки — с чего я должна ходить, как штефани, если я ее сегодня даже не увижу, и вообще: никто же не заставляет меня ходить во всем этом, как японскую анимэшку, господи исусе, ну и холодрыга тут. воронам на крыше мебельного салона досадно: мы-то не можем тепло одеться, а вот ты могла, да сглупила.

третий окурок летит на землю, когда таможенный олух открывает дверь Константину, чье побагровевшее лицо и сдвинутые брови наглядно свидетельствуют о том, что творилось внутри: «спасибо, очень любезно, какое счастье, что всех вас скоро вышвырнут на улицу, сами заслужили! все вы там, в этом вашем… немецком…», человек качает головой, закрывает дверь, благоговейно и осторожно, будто это церковные врата. Константин кладет на капот истрепанную посылку.

«эти бастовать не станут или еще как-нибудь возражать начальству, но если кто отдан им на поживу, то некогда испытанное ими на себе насилие будет передаваться и дальше, из одной бессмысленной долгой жизни в другую. всё они заслужили, что творит с ними правящий класс, всё», он разрывает бумажные тесемки, это книги; для меня, об аляске.

003896

в полтретьего я, безбилетница, выскакиваю из трамвая — в качестве исключения: не везде же можно на машине проехать, мы сегодня вместе обедаем, ты сидишь там, как тайская принцесса; чарующе холодно раскрываешь ты мне свою последнюю тайну, моя лучшая подружка, она настолько покрыта мраком, эта тайна, что я даже не смогу ее повторить, из моих глаз выступает ледяная вода, глубоко из моей души поток болезненных непристойностей — ах, я умерла, пока ела картофель фри, в ресторанчике на углу, когда из-за тебя разбилось мое сердце, я не смогла сдержать слез, потому что прикусила себе язык, так как

правда падет на тебя ударом

003900

если б у меня был не только брат, но и сестра, то я бы определенно была другой; не такой озлобленной и холодной. но для этого другими должны быть родители, а они такие, какие есть, потому что их родители есть или были такими, какими они были или есть, и все это уходит глубже в среду, историю, и тому подобное, наматывая все более широкие круги, по спирали; это, собственно говоря, значит, что если б у меня была сестра, то не только я была бы другой, но и весь мир был бы совершенно другим

сначала 960 киловатт, конечная цель 3,6 мегаватт, сигнал и пение сирен, послание в ионосферу, чтобы узнать, правда ли

потому что все мы еще здесь

у кафки: «но у сирен есть оружие более страшное, чем пение, а именно — молчание, хотя этого не случалось, но можно представить себе, что от их пения кто-то и спасся, но уж от их молчания наверняка не спасся никто»[6].

004911

я прихожу к своему любовнику, о котором никому нельзя знать, уже в пять вечера, на улице темно, потому что при свете дня я стыжусь или злюсь, нет, конечно, дело тут не во мне: так хочет природа, поэтому и стемнело. день был дождливым и остается пасмурным, ковыляет за угол и превращается в ночь пока моя тень

how can i ever get over you
i’d give my life for yours[7]

то стыдно, то злюсь.

неправду говорят… что все тайное клево, меня просто тошнит: что я, к примеру, дома вру, будто гуляю со штефани, так как случайно знаю, что этим вечером штефани в самом деле где-то гуляет и в худшем случае треплет мне нервы по мобильнику — это же ужасно, штефани ничего не знает, папа и мама ничего не знают, Константин ничего не знает, потому что никто ничего не должен знать.

поначалу у меня еще есть желание рассказать своему любовнику эту историю с таможней, пока я к нему еду: спускаясь в машине по склону, рассматривая книги в кафе, и когда, припарковшись подальше за спортзалом, иду к его дому — чтобы никто не увидел тачку там, где он живет, но едва он открывает дверь и я юркаю в желтый пушистый свет, как желание мое сразу пропадает: с чего это я должна рассказывать в этом убежище о своей прочей жизни, когда в этой моей прочей жизни нет моего любовника?

в одиночество превращается эта любовь, которую даже нельзя

поначалу этот балласт сбивает меня с толку и надламывает изнутри.

потом мы переплетаемся и скользим по кушетке, по полу, теперь меня наконец-то радуют юбка и все эти вязаные черные тряпки на мне, все, что ему нравится, мы целуемся, и я опять думаю, это все равно что пить: мне, пожалуйта, бокал красного или коньяк, что-нибудь крепкое, а ему, наверно, воду со льдом, чтоб кололо в горле, потому что я молода.