Халиль Джебран Джебран - СБОРНИК: СТРАННИК. ПРИТЧИ И РЕЧЕНИЯ

• Название: СБОРНИК: СТРАННИК. ПРИТЧИ И РЕЧЕНИЯ
• Автор: Халиль Джебран Джебран
• Издательство: «СФЕРА»
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2002

Джебран Халиль Джебран (1883-1931) – выдающийся арабо-американский писатель, поэт, философ, мистик и художник – уже более века широко известен во всем мире. Книги этого автора – одного из самых популярных и читаемых в XX веке – давно и прочно вошли в золотой фонд мировой культуры.

Его творчество являет собой удивительное соединение совершенной литературной формы с мистической глубиной содержания. Не даром в тематических библиографиях его книги стоят в одном ряду с повестями не менее популярного Ричарда Баха.

В настоящий сборник избранных произведений вошли наиболее яркие произведения из авторских сборников, а также несколько философских эссе и небольшая подборка из писем друзьям.

---

– Да, ты знаешь премного, – откликнулся жаворонок. – И скажу больше: самих премудростей ты мудрее. Жаль только, летать не умеешь!

А змей, как будто и не слышал ничего, продолжал:

– Тайны глубин тебе недоступны, и до сокровищ подземного царства тебе не добраться. Не далее как вчера лежал я в рубиновой пещере. Она подобна сердцевине спелого граната, и даже самый тусклый луч света обращает ее в пламенеющую розу. Кто, кроме меня, может увидеть такие чудеса?

– Никто, – сказал жаворонок, – никто, кроме тебя, не может прикоснуться к хрустальной памяти времен, – жаль только, петь ты не умеешь!

– Я знаю растение, – продолжал змей, – корнем своим уходящее в самые недра земли, и тот, кто вкусит этого корня, станет прекраснее Астарты.

– Никому, – отвечал жаворонок, – никому, кроме тебя, не удавалось снять покров с таинственного замысла земли, – жаль только, летать ты не умеешь!

– Есть поток пурпурный, – продолжал змей, – бегущий под горою, и тот, кто напьется из него, станет бессмертным, как Боги. Да только ни птице, ни зверю того потока не сыскать.

– Если бы ты захотел, – сказал жаворонок, – ты бы тоже мог стать, как Боги, бессмертным, – жаль только, петь не умеешь!

– Я знаю заброшенный храм, возведенный позабытым народом великанов, – продолжал змей. – Изредка при луне я наведываюсь туда: тайны времени и пространства высечены на его стенах, и кто в них вчитается, поймет то, что выше всякого понимания.

– Воистину, если б ты пожелал, – сказал жаворонок, – то все знание о времени и пространстве смог бы опоясать своим гибким телом, – жаль только, не умеешь ты летать!

Тут змей не выдержал.

– Певун пустоголовый! – с ненавистью прошипел он и, повернувшись, уполз к себе в нору.

А жаворонок улетел, напевая:

– Жаль, мой мудрец, петь тебе не дано. Жаль, как жаль, что и летать ты не умеешь!

По ту сторону одиночества

По ту сторону моего одиночества есть другое одиночество, и для того, кто в нем пребывает, мое уединение – людная рыночная площадь, а мое молчание – гул волнующейся толпы.

Слишком я молод и слишком мятежен, чтобы отправиться на поиски этого высшего одиночества. Голоса здешней долины все еще пленяют мой слух, а тени ее преграждают мне путь, мешают расстаться с нею.

По ту сторону этих холмов раскинулась чародейная роща, и для того, кто в ней пребывает, мой покой – сущий ураган, а мое чародейство – призрак.

Слишком я молод и слишком необуздан, чтобы отправиться на поиски этой священной рощи. Мне не избавиться от вкуса крови во рту, а рука все еще сжимает лук и стрелы моих отцов – и это мешает мне уйти.

По ту сторону этого отягченного «Я» живет мое свободное «Я», и для него мои сны – ратное побоище в сумерках, а мои желания – хруст костей.

Слишком я молод и слишком принижен, чтобы быть своим свободным «Я».

Да и как мне этого добиться, пока не расправлюсь со своими отягченными «Я» или пока все люди не станут свободными?

Разве смогут мои листья с песней разнестись по ветру, покуда корни мои не иссохнут во тьме?

Разве может орел во мне воспарить навстречу солнцу, покуда мои птенцы не покинули гнезда, которое я сам, своим клювом для них построил?

Последняя стража

В половодье ночи, когда повеяло первым рассветным дуновением, Предтеча – тот, что зовет себя эхом гласа неслыханного, – покинул опочивальню и взошел на крышу своего дома.

Долго стоял он, глядя вниз на дремлющий город. Но вот он поднял голову, и, точно обступили его бессонные духи всех спавших, разомкнул уста, и заговорил:

– Друзья мои, и мои ближние, и вы, каждодневно проходящие мимо ворот моих, я хочу вам открыться во сне вашем, долиной сновидений ваших хочу пройти обнаженным и раскованным; ибо слишком беспечны вы в часы бодрствования и глухи ваши отягченные звуками уши.

Долго я любил вас и чрезмерно.

Я любил одного средь вас, как если б он был всеми, и всех, как если б вы были одним-единственным. И весною моего сердца я пел в ваших садах, и летом моего сердца я сторожил тока ваши.

Да, я любил вас всех, исполинов и карликов, прокаженных и помазанников, и того, кто ощупью бредет во тьме, и того, кто проводит свои дни в пляске среди гор.

Тебя, сильный, я возлюбил, хотя плоть моя еще хранит следы твоих железных копыт; и тебя, слабый, хотя ты иссушил мою веру и истощил мое терпение.

Тебя, богатый, я возлюбил, пусть горек был твой мед для уст моих; и тебя, бедный, хотя укором был ты моим пустым рукам.

Тебя, поэт с расстроенной лютней и слепыми пальцами, я возлюбил из снисходительности; как и тебя, ученый муж, извечно собирающий сгнившие саваны в земле горшечника[29].

И тебя я возлюбил, жрец, среди молчания вчерашнего дня вопрошающий о жребии моего завтра; и вас, почитатели Божеств, поклоняющиеся образам своих собственных желаний.

Тебя, жаждущая женщина, чья чаша всегда полна, я возлюбил, потому что понимаю тебя; тебя же, прислужница бессонных ночей, я возлюбил из сострадания.

Тебя, словоохотливый, я возлюбил, говоря: «У жизни достанет, что сказать»; и тебя, немой, я возлюбил, шепча себе: «Не говорит ли он в своем молчании то, что я с радостью услышал бы сказанным вслух?»

И вас, судья и критик, также возлюбил я; однако вы, когда увидели меня распятым, сказали: «Как мерно истекает он кровью и как прекрасен узор, который кровь оставляет на его белой коже».

Да, я возлюбил вас всех, старые и молодые, дуб и трепещущий тростник.

Но увы! Эта переполненность моего сердца и отвратила вас от меня. Вам по душе пить любовь из чаши, а не упиваться ею в речной стремнине. Ваш слух ласкает едва слышное любовное лепетанье, когда же любовь криком кричит, вы затыкаете уши.

И потому, что я возлюбил вас всех, вы сказали:

– Слишком мягко и уступчиво его сердце, и слишком призрачна его стезя. Это любовь обездоленного, подбирающего все до единой крошки, даже

когда пирует за царским столом. И это любовь слабодушного, ибо сильный любит только сильного.

И потому, что я возлюбил вас сверх меры, вы сказали:

– Это не иначе как любовь слепца, которому неведома ни красота одного, ни безобразие другого. Это любовь лишенного вкуса, пьющего уксус, точно это вино. И это любовь дерзкого и самонадеянного, ибо как может чужак стать нам матерью, и отцом, и сестрой, и братом?

Так говорили вы, но этого вам было мало. Ибо часто на рыночной площади вы указывали на меня пальцами и усмехались: «Вот идет человек без возраста, муж без возмужалости, в полдень забавляющийся играми с нашими детьми и на исходе дня сидящий с нашими старцами и прикидывающийся мудрым и проницательным».

И сказал я себе: «Больше прежнего я буду любить их. Да, еще больше. Я укрою мою любовь притворной ненавистью и под личиной жестокости упрячу нежность мою. Я надену железную маску, кольчугу, вооружусь – и только тогда взыщу их».

И вот я возложил тяжелую руку на ваши язвы и, как буря в ночи, прогрохотал в ушах ваших.

С крыши дома я провозгласил, что вы лицемеры, фарисеи, обманщики, пузыри земли[30], фальшивые и пустые.

Близоруких среди вас я проклял за нетвердый шаг, а тех, кто припадал к земле, я уподобил бездушным кротам.

Красноречивых я окрестил пустомелями, молчаливых – косноязычными, а простых и безыскусных назвал мертвецами, никогда не устающими умирать.

Домогающихся вселенского знания я осудил как оскорбителей святого духа, а тех, кто не алчет ничего, кроме духа, я назвал ловцами призраков, забрасывающими свои сети в мелководье и не уловляющими ничего, кроме собственных отражений.

Так своими устами я поносил вас, в то время как мое сердце, обливаясь кровью, называло вас нежными именами.

Это любовь, что рекла в самобичевании. Это полуубитая гордыня барахталась в пыли. Это моя жажда любви вашей бушевала на крыше дома, тогда как собственная любовь моя, в молчании преклонив колена, молила вас о прощении.

Но случилось чудо!

Именно моя личина открыла вам глаза и именно моя притворная ненависть пробудила ваши сердца.

И теперь вы любите меня.

Вы любите мечи, сражающие вас, и стрелы, метящие в грудь вашу. Ибо по душе вам быть попираемыми, и только тогда вы опьяняетесь, когда пьете от собственной крови.

Подобно мотылькам, ищущим в пламени свою погибель, вы ежедневно собираетесь в моем саду и, подняв лица, следите горящими глазами, как я раздираю ткань ваших дней. И вы переговариваетесь шепотом:

– Его взор осиян божественным светом. Он говорит, как древле пророки. Он совлекает покров с наших душ и отпирает наши сердца, и как орел, что знает лисьи тропы, он ведает пути наши.

Да, воистину мне ведомы ваши пути, но только как орлу – пути его птенцов. И я бы открыл вам мою тайну. Однако жажда вашей близости понуждает меня притворяться неприступным, а страх перед отливом любви вашей – сдерживать напор собственной любви.