Элена Станканелли - Я РОСЛА ВО ФЛОРЕНЦИИ

• Название: Я РОСЛА ВО ФЛОРЕНЦИИ
• Автор: Элена Станканелли
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-389-01787-0

Элена Станканелли, писательница и журналистка, живет и работает в Риме. Однако ее родная Флоренция по-прежнему служит для нее источником вдохновения. Многочисленные туристы, наводняющие этот город-музей, видят лишь его витрину, его парадную сторону, едва ли представляя себе реальную жизнь этого сказочно прекрасного места. Элена Станканелли рассказывает о том, что скрывается за роскошными фасадами, о проблемах города, о важных событиях в его истории, о флорентийцах, их характере и привычках.

---

Заведением владели два немца, братья Райнингхаус, пивовары. Флорентийцы, находя это иностранное имя слишком трудным (или слишком нефлорентийским), стали говорить, что ходят к "красным пиджакам" (giubbe rosse), имея в виду форменный костюм официантов в венском стиле — красный смокинг с белым фартуком.

В первом зале пили пиво и читали итальянские и иностранные газеты, во втором был ресторан, а третий за небольшую помесячную плату занимал тихий "флорентийский шахматный кружок", основанный "методичными и по преимуществу меланхоличными людьми, почти сплошь делопроизводителями или магистратами Апелляционного суда, фармацевтами, инженерами без заказов и адвокатами без тяжб", как писал все тот же Вивиани. В общем, людьми, любившими часами сидеть в молчании, меряясь силами в самой чуждой экстра-версии игре в мире. Пока там не появились художники.

Вскоре третий зал "Джуббе Россе" стал излюбленным местом встреч участников молодого журнала "Лачерба", первый номер которого вышел 1 января 1913 года. "Здесь не поют по-лягушачьи"[29], — гласил подзаголовок на первой из его восьми страниц, выходивших два раза в месяц по цене четыре сольдо. Джованни Папини и Арденго Соффичи придумали его, а издатель Аттилио Валлекки выпустил в свет[30].

"Джуббе Россе" — это место,
куда ходят футуристы.
Если спорят — примирись ты,
больше в шашки не сыгра…

Эти строчки я частенько слышала от дяди Карлино, когда была маленькой. Речь идет о бурлескном стихотворном жанре, который лачербианцы называли "мальтузианским" в честь английского экономиста Томаса Роберта Мальтуса. Того, что написал "Опыт закона о народонаселении". Но какое отношение к поэзии имеет озабоченный проблемами демографии экономист?

Мальтузианец — это тот,
кто все ухватит и прихватит
и стрекало крепко всадит,
но прервется, не зако…

Метафора ясна? Иными словами, развеселые лачербианцы придумали поэтический размер, вдохновленный coitus interruptus (контрацептивный метод в согласии с теориями Мальтуса). Ретируясь за мгновение до финала, они обрубали конец последней строки. И стали виртуозами этой поэтической формы. В журнале таких стихов было опубликовано немало, авторство всех восходит к троице Соффичи — Папини — Фольгоре, некоторые довольно забавные:

Мясник-колбасник — это тот,
Кто, как вести торговлю, знает
И "бычье мясо" обещает,
Прилавок завалив конин…

Социалист — это тот,
Кто на всех сходках дерет глотку,
но он готов дать тут же дёру,
как увидит полицей…

Кальмар[31] — такая штука,
куда всяк запустит руку.
Всем любовникам наука,
Коль решили пожени…

А "Лачерба" — это штука,
куда пишут сплошь таланты,
там Папини ходит в главных.
Только выпал апостро…

В "Джуббе Россе" не только звучали стихи, там случались и потасовки. Об одной из них рассказывает Вивиани: поводом к ней послужила разгромная статья Соффичи о первой выставке художников-футуристов в Милане, напечатанная в "Ла Воче". 30 июня 1911 года Филиппо Томмазо Маринетти, Умберто Боччони и Карло Карра́ собрались гурьбой, желая отомстить за оскорбление, и без колебаний вломились в кафе, зная, что наверняка застанут тут автора статьи. Чтобы усмирить давших волю кулакам футуристов и отвечавших им Соффичи со товарищи, пришлось звать полицию.

На следующий день стычка повторилась на вокзале, где флорентийцы настигли отъезжающих футуристов, пока наконец в пылу потасовки они не осознали, что между ними больше общего, чем разногласий. Так, под звук оплеух, флорентийцы примкнули к футуристическому движению.

12. Причастие в "Христовой ракете"

Бабушка, едва вышедшая из детского возраста, уже стала бывать там, в третьем зале. Ничего не знаю о том, что там происходило, она сама никогда не рассказывала, но представляю, что она попивала кофе или лимонад, выставляя напоказ свою беззаботную, раскрепощенную юность.

Во Флоренции она выучилась на стенографистку.

Бабушка Рената, как рассказывает все тот же дядя Карлино, гордилась новой работой. Ее приняли в еженедельник под названием "Israel", журнал сионистского толка, основанный в 1916 году Данте Латтесом и Альфонсо Пачифичи[32]. Но она там долго не продержалась. Еще до того, как префектура Флоренции издала распоряжение о закрытии журнала, представители фашистского "Комитета итальянцев иудейского вероисповедания" разгромили его редакцию. Бабушка потом работала в других изданиях, пока не вышла замуж и не родила четверых детей.

Мы не евреи. Я получила крещение и первое причастие и даже прошла конфирмацию. И все это, как принято, до тринадцати лет, дабы ростки критического сознания не успели повредить вере. Мое христианское посвящение произошло в притворе "Христовой ракеты", построенной в худших традициях архитектуры семидесятых и своим убожеством сравнимой лишь с церквями Лас-Вегаса, куда на свадьбу приглашают двойников Элвиса Пресли. Видимо, для того, чтобы церемония выглядела еще более нелепой, наш священник велел всем девочкам облачиться в одинаковые платья. Им двигало благородное побуждение: не допустить, чтобы первое причастие превратилось в модное дефиле, в показ псевдосвадебных платьев и демонстрацию различия в уровне материального достатка. Что и говорить, благородная мысль. Но зачем же рядить нас монашками?

Кроме всего прочего, в те годы — а уже наступили семидесятые — мода была демократичной. Она уравнивала всех, в точности как сейчас. Она подходила немногим и ужасно уродовала остальных — тоже совсем как сейчас. Но в отличие от сегодняшнего дня у нее было одно преимущество: одежда стоила чертовски дешево.

Одежду нам покупали часто поношенную и довольно страшную, например пальто и куртки; из-за этого, а еще больше благодаря нашим украшениям мы выглядели "коммунистами". Браслеты мы делали себе сами, плетя их из хлопковых ниток на импровизированных рамах из обувных коробок, или, вдохновленные приемами макраме, создавали сложный узор из узелков.

Был год, когда мы все носили в ушах и на шее пустышки из прозрачной пластмассы, стоившие сотню лир или около того. А еще раньше мы украшали английские булавки теми же бусинами, из которых набирали длинные нитки бус (их еще наматывали на руку). И прикалывали эти булавки на разрезы джинсов и свитера. Стоил этот шик гораздо меньше пачки сигарет. Мы подводили глаза марокканской сурьмой и на щеки наносили пудру, которая продавалась в глиняных горшочках. Она так долго не кончалась, что, не выдерживая, мы высыпали ее в раковину. Часы были электронные и стоили так дешево, что вскоре их стали совать в качестве бонуса в пакеты с чипсами. Потом уже появились "Swatch" (пятьдесят тысяч лир). Инвестировав небольшой капитал, мы покупали кожаную сумку в шестнадцать лет и в двадцать все еще носили ее на плече, и при этом вложенный капитал только прирастал, поскольку увеличивалась ценность сумки: она постепенно покрывалась политическими лозунгами и цитатами из книжек, написанными шариковой ручкой с изнаночной, а нередко и с лицевой стороны.

Возможно, в тот момент, когда мне предстояло принять первое причастие, я ничего толком не понимала. Ни я, ни два десятка девочек, как и я, вынужденных надеть некое подобие карнавального костюма, состоящего из белой туники, перехваченной на талии шнуром, и головного покрова, тоже белого, состоявшего из двух слоев: нижний закрывал лоб до самых бровей, а верхний спускался на плечи. Точь-в-точь как у монашек. На некоторых фотографиях у меня руки замочком, пальцы обвиты четками. Черно-белые фото — некоторые сняты в церкви, некоторые у нас дома. Не могу без содрогания глядеть на них. Спрашивается, как могли допустить подобное? Мы пришли на первое причастие, а не на испытание перед постригом. По крайней мере, так мне казалось. Если подумать, возможно, это был способ исподволь приобщить нас к религии. Но он не сработал. Когда я вижу эти фото, я чувствую себя скорее как популярная актриса, которая обнаружила свои фото на порносайте: к ее лицу при помощи фотомонтажа приделали тело порнозвезды. Вроде я, а может, и не я. Это ужасно, словно моей личностью воспользовались для чего-то вызывающего у меня моральный протест. И я, и другие девочки выглядят так, словно их одурманили, на лицах застыло недоверчивое выражение. Как будто нас и вправду накачали наркотиками.

На самом деле это вера, готовность быть обманутыми. Это она заставляет нас разинув рот рассматривать недокуренную сигару Деда Мороза под деревом или прятаться под одеялом от злого волка. Из-за нее мы совершаем странные ритуалы с гостиями, частичками тела Христова, и ходим с начертанными маслом на лбу крестами. Используя сложную систему баллов, она назначает нам место после смерти: среди адского пламени или в безмятежности рая. Почти все в какой-то момент перестают верить в Деда Мороза и в злого волка. А некоторые не способны обрести утешение при помощи святой воды. Когда бабушка сказала мне, что все, во что я верила всю жизнь, неправда и что мы евреи, я была счастлива. Я никогда не выстраивала для себя рейтинг религий, но знала, что если бы мы были евреи, то не было бы никакой "Христовой ракеты" и мне бы никогда не пришлось наряжаться монахиней, чтобы причаститься Святых Даров, которые должны были превратить меня в воина Христова.