Сбоник - Антология восточно–христианской богословской мысли, Том I

• Название: Антология восточно–христианской богословской мысли, Том I
• Автор: Сбоник
• Издательство: «Никея» — РХГА
• Жанр: Религия
• Год: 2009

Антология представляет собой первое в России издание, в котором сведены под одну обложку сочинения православных и «еретиков», охватывающие почти полтора тысячелетия. Многие тексты, вошедшие в Антологию, на русский язык переведены впервые, а сопровождающие их статьи написаны с учетом последних достижений современной патрологической науки.

В первый том вошли сочинения более чем двадцати пяти авторов II‑VI вв. Проблематика тома охватывает полемику с гностицизмом, формирование основ церковного вероучения, оригенизм, триадологические и христологические споры, формирование христианской антропологии и другие вопросы, ключевые для понимания мира восточно–христианского богословия и культуры.

Антология восточно-христианской богословской мысли. Ортодоксия и гетеродоксия. В 2-х т. / Под науч. ред. Г. И. Беневича и  Д. С. Бирюкова; сост. Г. И. Беневич. – М., СПб.: «Никея»-РХГА, 2009. (Smaragdos Philocalias; Византийская философия: т. 4-5)

Исходный Djvu - http://mirknig.com

---

Говоря об этой первой адаптации «Руководства» Эпиктета, исследователи единодушны, что степень «обработки» оригинала в ней не велика и во многом сводится к вещам формальным, например, убраны приметы политеизма, о Боге говорится в единственном числе, на место Сократа поставлен ап. Павел и т. д. Все это заставляет лишний раз удивиться и задуматься, как могло быть, что сочинение языческого автора при такой минимальной обработке имело хождение в Византии как христианское; вряд ли это могло быть обеспечено только тем, что оно было надписано именем знаменитого теоретика аскетической письменности и подвижника. Понятно, что все это говорит не столько о нечувствительности влзантийцев к отличию «своего» от «чужого», сколько о том, насколько глубоко именно в области этики и аскетики стоицизм был интегрирован в христианскую традицию. Этот факт подтверждается не только историей с «Энхиридионом», но и приводимым Д. М. Буланиным со ссылкой на Мишелся Спанне «скандальным» фактом, что текст, открывающий свод святоотеческих аскетических сочинений — чДобротолюбие», приписываемый Антонию Великому[1199], тоже многим обязан Эпиктету, а в отдельных местах буквально цитирует его[1200].

Как бы то ни было, как говорит Д. М. Буланин о первой адаптации «Энхиридиона» в Византии: «В репертуаре христианских кннг учебник стоической морали был окончательно узаконен, украсившись именем знаменитого теоретика аскезы Нила Синайского»[1201]. Что касается времени появления этой адаптации, то Буланин считает, что она могла появиться уже в V в., хотя Мишель Спанне склонен датировать ее VII‑VIII вв.[1202]

Здесь же следует отметить, что за наследие Эпиктета, т. е. за его понимание и толкование, шла борьба (не ясно, понималась ли она как таковая самими участниками) между язычниками и христианами. Например, в VI в. Симпликий написал пространный комментарий к «Энхиридиону» Эпиктета[1203]. Вместе с тем продолжалась и история христианской рецепции Эпиктета. Вслед за «Ниловой» адаптацией появляется новая редакция, куда в большей степени подвергающая «христианизации» текст Эпиктета, которая известна как «парафраза» «Энхириодиона». Относительно этой редакции в ее сравнении с первой Д. М. Буланин пишет, ссылаясь на М. Пископо (Piscopo): «Убедительны рассуждения М. Пископа, который объясняет различие в обращении с языческой книгой между «Энхиридионом» Нила и «христианской парафразой» различием их адресатов: в то время, как версия Нила предназначалась мирянам, а потому сохраняла философский дух оригинала, «парафраза» обращалась к монахам, что требовало радикального пересмотра всего стоического текста»[1204]. Если это мнение справедливо, то оно во многом объясняет и меньшую по сравнению с «парафразой» степень обработки первоначального текста Эпиктета, поскольку ведь и поучения великого стоика были обращены к «обычным людям», имеющим семью, детей, слуг и обремененным мирскими заботами, т. е. являлись моральным наставлением в самой гуще повседневной жизни. Именно такого рода сочинением, но уже адаптированным к христианской среде, является и публикуемая «версия Нила».

Что же касается второй, «монашеской» редакции, то ее судьба, хотя эта тема и выходит за пределы данной публикации, тоже достойна хотя бы краткого упоминания. Как отмечает Д. М. Буланин, в одном из славянских изводов[1205] это сочинение надписано именем прп. Максима Исповедника. При этом Буланин в своем исследовании высказывает целый ряд соображений в пользу того, что «монашеская версия» «Энхиридиона» Эпиктета действительно могла быть создана Максимом Исповедником, и заключает: «Убедившись в исправности греческого оригинала, с которым работал переводчик «парафразы», и в глубокой древности перевода, мы с большим доверием отнесемся к тому, что автором переработки Эпиктетова учебника русские списки единогласно называют Максима Исповедника…. Христианскую обработку Эпиктетова учебника можно, кажется, без больших натяжек приобщить к философскому наследию Максима Исповедника»[1206].

Интересно и соображение, которое Д. М. Буланин высказал, приведя веские доводы в пользу того, что славянский перевод восходит ко времени первого Болгарского царства и читался при дворе царя Симеона в X в.: «Можно не сомневаться, что у составителя «парафразы» находился перед глазами первый опыт христианизации «Энхиридиона». Следовательно, если согласиться с атрибуцией этого опыта Нилу Синайскому (ок. 450 г.), «парафразу» можно датировать V‑IX вв. — промежутком, на который приходится и деятельность Максима Исповедника»[1207].

Конечно, желание открыть еще одно сочинение прп. Максима, особенно с учетом «моды» на него в России в девяностые годы прошлого века, могло несколько повлиять на выводы ученого, поэтому ке стоит торопиться их принимать, тем более что и сам Буланин говорит лишь о гипотезе. Кроме того, уже после выхода его книги появились новые публикации по теме, в том числе и совсем недавняя — λίπιπεΛΛ Спанне, которые проливают новый свет на некоторые аспекты христианской рецепции Эпиктета (к сожалению, книга Спанне была нам недоступна)[1208].

Но как бы не решался вопрос об авторстве «монашеской» рецепции Эпиктета, в одном сомневаться не приходится: мысль Максима Исповедника, его аскетическое и нравственное учение чрезвычайно близки в ряде своих фундаментальных положений учению стоиков. Это прекрасно чувствовал и тот, кто в одной из славянских рукописей поместил христианизированные «Наставления» Эпиктета в качестве пятой сотницы в состав «Сотниц о любви» прп. Максима[1209].

Но еще больше, чем все эти факты, в близости мысли прп. Максима мысли Эпиктета убеждает их элементарное сравнение. Достаточно привести первую же, самую известную фразу «Руководства»: «Из сущих одни вещи в нашей власти, другие — не в нашей. В нашей — предположение, порыв, стремление, уклонение, и, одним словом, какие ни есть еще наши дела; не в нашей — наше тело, имущество, слава, выход в начальники и, одним словом, какие ни есть еще не наши дела» (1) — и сравнить это с тем, что прп. Максим писал в своем письме префекту Карфагена Георгию:

Итак, отличая то, что в нашей власти, от того, что из нее изъято, будем верить, что свершение второго полностью зависит от Божиего промышления, а первого, кроме Божиего промышления — еще и от нашего изволения. Итак, подвластное нам — я охвачу как бы определением — это все то, что по нашей мысли повинуется воле, состоит ли оно в рассуждении добродетели либо, напротив, в пути порока. Неподвластное же нам — все то, что создается не нашим произволением, и вообще все, что по природе свободно от добродетели и порока, которые возникают — или, точнее говоря, являются — от употребления, которое даю г этим вещам те, кто имп владеет. Возжелаем же горячо единственно тех благ, которые с Божией помощью совершаются нашим свободным изволением и зависят от нашего суждения, и будем весьма их ценить — так мы будем послушными и кроткими ослятами (Мф. 21,2), несущими на себе Слово н исправно бегущими путем добродетелен. Тех же, что не в нашей власти, так как сами по себе они по природе не суть ни порок, ни добродетель, а орудия произволения, являющие скрытое устремление нашего ума, вовсе желать не будем, чтобы злоупотреблением не повредить естественную силу воли, вознамерившу юся овладеть невозможным и для нее неисполнимым, но предоставим эти вещи Богу и примем с благодарностью любуто перемену времен и дел, приключающуюся нам на пользу по спасительной воле Божией, чтобы таким образом исполнить красу добродетели не только через неизменное, но также и через изменчивое, и через неправильное — правильным образом[1210].

Не только мысль прп. Максима, но и сам тон его письма в отдельных своих моментах чрезвычайно напоминает наставления стоиков, точнее, воспринимается как их раскрытие в христианской перспективе, может быть, в большей степени, чем у кого бы то ни было из других святых отцов.

Не следует, конечно, из этого делать вывод, что в своем аскетическом и нравственном учении прп. Максим просто повторил стонков, ничего не внеся нового по сравнению с ними. Однако чтобы оценить это «новое», понять, в чем именно состоит собственно «христианская компонента» и как с нею сочетается «языческая», точнее, «общечеловеческая», которую, может быть, лучше всех выразили стоики, необходимо изучить и первоначальный текст Эпиктета, и его первую рецепцию в христианской среде, известную как «адаптация Нила».

Эпиктет. Руководство (фрагмент) (пер. А. М. Шуфрина)[1211]

1. Из сущих одни вещи в нашей власти, другие — не в нашей. В нашей — предположение, порыв, стремление, уклонение и, одним словом, какие ни есть еще наши дела; не в нашей — наше тело, имущество, слава, выход в начальники и, одним словом, какие ни есть еще не наши дела.

[2.] И те, что в нашей, по природе свободны, непрепятствуемы, незапинаемы; те же, что не в нашей — незначительны, служебны, препятствуемы, посторонни.