Грегуар Поле - Неспящий Мадрид

• Название: Неспящий Мадрид
• Автор: Грегуар Поле
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7516-1153-8

Молодой бельгиец Грегуар Поле — писатель нового поколения, выросшего не столько на литературе, сколько на кино. Поле пишет книгу, как снимают фильм. В дебютном романе «Неспящий Мадрид» он заснял одну ночь из жизни столицы Испании. Это влюбленный взгляд на город, в котором пересекаются пути многочисленных персонажей, — перед нами азартный журналист и сентиментальный полицейский, пьющий издатель и разочарованный философ, оперный баритон и уличная бродяжка, юная парикмахерша и начинающий писатель, из-под личины которого лукаво подмигивает нам сам автор. Большой город, сплетенье улиц, сплетенье судеб, а над городом парит вертолет, в котором настоящей кинокамерой снимает свое кино еще один влюбленный в Мадрид — великий кинорежиссер Педро Альмодовар.

Блестящий дебют Грегуара Поле покоряет с первых страниц. Прочитав книгу, мы закрываем ее с чувством, будто прожили двадцать жизней в одну эту волшебную мадридскую ночь… И закрываем ее с сожалением, потому что вряд ли нам придется пережить еще одну такую необыкновенную ночь, в этом вихре, увлекшем нас и Мадрид.

«Суар»

---

— Анхель! ¡Acércate![31]

Моцарт приближается. Низкие витрины расположенного в полуподвале кафе, в котором он работает живой вывеской, светятся желтым, и можно разглядеть пару-тройку ранних гуляк, томящихся от безделья за стойкой бармена, и официантку, и величественные трофеи — головы «торос бравос» во всей бессмертной красе своей черной свирепости. Гобернадор, 596 кг, убит 7.5.00 на пласа Монументаль в Лас-Вентас тореро Эль Хули. Томатильо, 568 кг, убит 10.6.01 в Лас-Вентас тореро Моранте де ла Пуэбла. Байларин, 540 кг, убит 22.07.02 в Лас-Вентас тореро Эль Кордобесом. Моцарт ходит, переваливаясь по-утиному. Он не может стоять спокойно и, пока журналист беседует с ним, постукивает ладонью по фонарю на краю тротуара, который освещает его, запертый на замок велосипед, припаркованные машины, почти пустую улицу и блестящий капот зеленого, цвета океанских глубин, «лотуса».

— Так, значит, ты по-прежнему нигде не живешь?

— Да, но я переехал.

Федерико оборачивается к своей пассажирке:

— Он гениален.

Летисия смеется:

— Какие новости? Звезды к тебе заходили?

— Нет, не было звезд, звезд все меньше и меньше.

— А в округе что новенького?

— Ничего, ничего, вот в шестьдесят пятом доме ночью был пожар.

— Вчера?

— Да. Пожарные и все такое.

— Дом сгорел?

— Нет. Но я слышал взрыв.

— А пожарные? Что они делали?

— Ничего, уехали. Без сирены.

В башмак Моцарта попал камешек, он трясет ногой, продолжая постукивать ладонью по фонарю, и рассказывает в своей бессвязной манере о выходках хозяина, как водится, пьяного, — «Жена его достала?» — спрашивает журналист; Моцарт пожимает плечами, — который швырнул на пол бутылку вчера вечером и пригрозил всех уволить.

Летисия отвернулась и смотрит с некоторым нетерпением на другую сторону улицы, на витрины на первом этаже дома 67. Они ярко освещены, это магазин постельного белья. На рекламном фото в глубине магазина темноволосый красавец с прямоугольным лбом, в мягком банном халате, катит столик на колесах своей, надо полагать, супруге, не уместившейся на снимке, и смотрит на нее влюбленными глазами. «„Линогар“ сама нежность». Она как-то позировала для «Линогара». Супругой, будь фото побольше и подороже, могла бы быть кто знает? — и она. Рядом большой обувной магазин, в котором она бывала, там все розовое и белое, а цены бешеные. Розовый ковер, розовые обувные коробки, сложенные в архитектурные сооружения, белые стены в крупную розовую клетку. Продавцы и продавщицы, насколько она помнит, тоже в розовых костюмах или розовых галстуках. Остроносые лодочки, которые она там купила, так и лежат в коробке в маленькой прачечной родительской квартиры — она их ни разу не надевала.

Над витриной, на четвертом этаже дома 67, у окна своей квартирки Филипп Куврер безучастно курит сигарету и смотрит, как это часто бывает, на Моцарта, на загадочного, трогательного Моцарта, а сегодня вечером еще и на роскошную зелено-черную спортивную машину. «Лотус», кажется. Ее он тоже видел здесь часто.

Филипп Куврер небрежно облокотился о подоконник и, бессознательно подражая хореографической нервозности Моцарта, постукивает по ковру носком тапка. Поклонник Генри Джеймса и Дэвида Нивена[32], он часто проводит вечер, когда бывает дома, в халате, наброшенном поверх уличной одежды, и в мягких тапках.

Слышен привычный звук спускаемой воды, вслед за ним раздаются невыносимо пронзительные завывания в трубах, и, открыв тонкую дверь, отделяющую маленькую гостиную от крошечной ванной комнаты — все здесь тесновато, мелковато и все — обещание роскоши, в которой Филипп мечтает когда-нибудь жить, — нежданный гость вновь появляется перед Филиппом Куврером, усаживается на диван, и молодые люди продолжают прерванный разговор.

— А вообще, ты хорошо знаешь Мадрид?

— Да не так чтобы.

— Хочешь что-нибудь выпить? Только выбор у меня невелик: пиво, бренди, со льдом или без. Или вода из-под крана, но ее пить невозможно.

— Пива, спасибо.

Филипп выбрасывает окурок в окно и, сделав два шага, оказывается в кухоньке. Присев перед открытым холодильником, он делает над собой усилие — как-никак писатель — и мысленно описывает персонажа, который ждет его в гостиной. Восемнадцать лет. Выглядит на двадцать пять. Очень юное, что правда то правда, это лицо, щеки, стремительно заливающиеся краской, улыбка, нередко смущенная и быстро гаснущая, явно недавняя растительность на подбородке, но две очень четкие морщинки пересекают лоб под чащей светлых волос, и две складочки залегли по обеим сторонам носа, словно от мучительной гримасы усилия и решимости. Светло-голубые глаза смотрят как бы издалека, сурово и пристально, кажется, будто опустившиеся веки этот взгляд никогда не скроют. Руки тоже довольно необычные: еще мальчишечьи, ногти в белых пятнышках, как у тех, кто пьет много молока, короткие пальцы, приплюснутые фаланги, широкие ладони, но мускулистые, точно у скульптора-монументалиста.

Вот эта рука берет протянутую Филиппом бутылку пива. Они чокаются. Хулиан, закинув ногу на ногу, придерживает между пяткой и краем дивана свой рюкзак из бежевого полотна.

— Ты читал Гойтисоло?

Хулиан поднимает брови.

XVII

— Хуан, Хуан Гойтисоло.

— Нет, не читал. Это писатель?

— Да, испанский писатель. Потому-то я и здесь: мне дали стипендию, чтобы работать над его творчеством. Но короче. Я говорю тебе о нем потому, что одна из лучших его книг называется твоим именем: «Возмездие графа дона Хулиана». Читать обязательно.

— Ага.

— Да, это исторический дон Хулиан, тот, кто продал Испанию маврам Тарика ибн Зияда и дал толчок арабскому нашествию в семьсот одиннадцатом году.

Взгляд Хулиана суров.

— Гойтисоло опубликовал книгу в семидесятом, это тоже своего рода нашествие и разрушение кастильской культуры и языка литературой. Очень сильно, но сегодня, со временем, в этом видится только литературная и поэтическая энергия, этакая барочная бомба, это гениально, тебе надо прочесть, она есть у меня тут…

Филиппу достаточно повернуться на табурете, чтобы дотянуться до книжного шкафа, квартира так мала, что все в ней находится в пределах досягаемости для человека, пребывающего в одной точке. (Лучше всего для морального здоровья эту точку так и не найти. В сущности, между приличной квартирой и квартирой мадридской такая же разница, как между теннисным кортом и площадкой для бадминтона.) Теперь Филипп вспомнил, что «Добродетели одинокой птицы» по-глупому уплыли сегодня днем, и если его великодушная готовность давать почитать книги тогда была хотя бы оправдана прелестью девушки в полосатом топике, то это уж точно не относится к внуку Кармен Риеро, который выказал так мало энтузиазма, что возьмет книгу только из вежливости, вряд ли ее прочтет и, забыв в своих вещах, увезет домой после короткого пребывания в бабушкиной квартире. И Филипп не берет книгу с полки, а лишь указывает на нее пальцем:

— Вот она. Найдешь в любом книжном. Обычно там они есть.

Хулиан молчит. Филипп, чуточку смущенный, смотрит в черное стекло, на темные окна дома напротив.

В «лотусе» Летисия все больше нервничает. Она включает радио. Федерико понимает, что лучше бы свернуть болтовню с Моцартом, чтобы не рухнули его планы насчет белокурой пассажирки. Но у него есть любовница и виды еще на одну. Впрочем, и сумочка «Лоншан» его уже разочаровала. И он продолжает болтать:

— Говоришь полицейские? Они в форме?

— Нет.

— Откуда же ты знаешь, что они полицейские?

— Толстый достал свою полицейскую карточку, когда проверял мои документы, седьмого в девять вечера. Я его узнал.

Федерико оборачивается к Летисии с медоточивой улыбкой:

— Ну и память у этого малого… Ты видела «Человека дождя»?

Летисия ищет волну, на которой передавали бы оперу. Такой нет.

— А сегодня с толстым еще и маленький, и они не разговаривают.

— Ты гениален, Анхель. А что они делают?

— Ничего.

— Ничего?

— Они стояли на тротуаре, а когда бар открылся, вошли.

— И ничего не делают?

— Торчат в углу у барной стойки и смотрят в окно.

— Я их вижу, вон там, это они?

Моцарт, не оборачиваясь, кивает головой.

— Ты думаешь, они за кем-то следят, Моцарт?

— Я думаю, они следят за домом шестьдесят семь.

— А что такого особенного в этом доме?

— Вот уж не знаю.

Молчаливый Хулиан, сидя на диване, достает из кармана пачку табака и спрашивает:

— Можно я закурю?

— Если не трудно, я предпочитаю, чтобы курили в окно.

— Ладно, ничего, тогда я обойдусь.

Филипп не предлагает ему все же закурить.

— И правда, твоя квартирка такая крохотная, дышать будет нечем.

— Точно.

— С ума сойти, как вы в городе живете в таких клетушках?