Джеми Аттенберг - Мидлштейны

• Название: Мидлштейны
• Автор: Джеми Аттенберг
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-65789-6

Больше тридцати лет Эди и Ричард Мидлштейны живут в предместье Чикаго, и все это время их брак балансирует на грани развода. С раннего детства Эди считала еду способом не только утолить голод, но и выразить любовь, спастись от одиночества, утешиться в беде. Ни уговоры близких, ни доводы разума не могли убедить ее отказаться от этой слабости. Ричард искренне хотел помочь жене и сохранить семью, но и его терпение оказалось не безграничным. Поняв, что все его попытки тщетны, он вынужден был отступить. Отныне от Эди все отвернулись — даже самые дорогие и близкие люди. Бороться за свое будущее ей придется самой.

---

В то время она была красавицей: румянец на щеках, глаза блестят, темные кудри — мягкие и такие длинные, что можно было шарфом обмотать вокруг шеи, тончайшие прядки порхают на ветру, гладя подбородок и щеки. Она чувствовала себя интеллектуалкой, элитой, знала, что всего добьется и помешать ей не в силах никто, кроме нее самой.

Большая Эди Герцен.

— Правда, в крупных девках что-то есть. Даже в очень крупных, — сказал Абрахам.

— Вот и я о том же, — ответил Номан.

Эди даже не знала его имени.

Номан на диване. Абрахам в цокольном этаже. Родители спят наверху.

Эди совсем недавно пристрастилась к ночным перекусам. Весь день говорили об Израиле и Меир. Отец выкурил пачку «Пэлл Мэлл» и забыл поесть. У них осталась половина ржаного хлеба, а между кусками ржаного хлеба можно положить столько вкусного. Все это лежало в холодильнике, на кухне, рядом с гостиной.

Эди на цыпочках спустилась — ковролин, плитка, линолеум. Кто-то курил, но ей было все равно. С тех самых пор она всегда вспоминала о сигаретах, когда садилась поесть. Всю жизнь ненавидела и любила их запах.

Она сразу, не оборачиваясь, поняла, что свет включил Номан. Он сел за стол. Рта не успел открыть, а Эди уже знала, в чем дело. Она давно могла бы к нему подойти, провести пальцем по распухшим губам. Девчонки делали так все время, это считалось в порядке вещей. Половина класса вдруг превратилась в хиппи. Ее родители по-прежнему любили друг друга, держались за руки, сидя за столом, целовались утром и вечером. В том, чтобы хотеть кого-то, нет ничего дурного, если это правильный человек. Но Эди взвесила Номана и невысоко его оценила.

Где уж было ему догадаться? Он слишком много думал о ее весе, о том, каково это — сжать ее задницу, уткнуться в груди, прижать их к щекам. Каково спать с девчонкой бесплатно? А еще он думал о водке. Работа мало его тревожила.

Той весной мать наняла человека подстричь кусты, им придали необычную форму, и в боковом окне темнела зеленая спираль, залитая лунным светом. Между кусочками хлеба — ростбиф и салат из капусты с майонезом. Эди села за стол и начала есть. Номан снова закурил. Она его не боялась.

— Ты всегда голодная, — сказал Номан, злой, но не унывающий, одинокий иммигрант, что засыпал на скользком диване и неизменно просыпался на полу, хорошо хоть падение смягчал ковролин. — Все время тянешь что-нибудь в рот.

«Молчи», — подумала Эди.

Ее отец устроил Номана уборщиком, чистить школьные туалеты в Уиннетке.[6]

Салат был жирный и кисловатый.

Номан глубоко, пьяно затянулся и выпустил дым через нос. Он явно себя не контролировал. Эди во многих смыслах — тоже. Она его жалела. И все-таки уж лучше ему было промолчать.

— Может, лучше сунуть в рот кое-что другое? — спросил он.

— Стану я трахаться с тем, кто чистит сортиры.

— Для тебя и такой — удача. Потаскуха.

Эди продолжала есть. Она не торопилась, потому что хотела утолить голод; потому что сидела у себя дома, и здесь она была королевой; потому что женщины держат мир в кулаке. Доев бутерброд, Эди завизжала, сама удивляясь, каким пронзительным получился крик. Он разбудил мать с отцом и еще полквартала. В окнах гостиных и спален вспыхивали огни, все суетились, все волновались — все, кроме Абрахама, который снял на ночь слуховой аппарат и проспал весь переполох. Эди ни капельки не жалела. С ее точки зрения, никакой трагедии не случилось.

Ива

Свекровь Рашели чувствовала себя неважно. Назвать эту женщину хилой не поворачивался язык: ростом Эди была метр восемьдесят. В шелковых домашних платьях ее тело напоминало гигантское яйцо, и казалось, что в них она сама светится. Тем не менее, полгода назад Эди поставили стент в гниющее бедро — осложнение диабета, — а через несколько недель ей предстояла вторая операция. Кроме того, у свекрови почернели два зуба. Рашель не на шутку заволновалась, а еще ей стало противно. И все же она никак не могла начать этот разговор.

Вообще-то это было не ее дело — напоминать Эди о зубной гигиене. И без того хватало забот — хозяйство, дети, подготовка к бней-мицве.[7] (Все знали, что Рашель устраивает бней-мицву: ее парикмахер и тренер по пилатесу, учитель танцев, которого наняли для Эмили и Джоша, подруги, дотянувшие с рождением детей до тридцати. «Думаете, вы заняты? — говорила Рашель бывшим сокурсницам. — Это все цветочки».)

Она как могла поддерживала свекровь. Часами сидела в больнице вместе со свекром, Ричардом, и мужем, Бенни. Когда у Ричарда было много дел в аптеке, Рашель возила Эди по врачам и за продуктами. Готовила у них дома еду, терпеливо слушала, как Эди и Ричард препираются из-за всяких мелочей — кондиционера для белья, газона, домашних расходов. Споры всегда кончались одинаково: Ричард уходил, махнув рукой, Эди поворачивалась к Рашели, говорила вполголоса: «Брак — что птичья клетка», а потом изображала, будто чирикает.

Рашель поступала так ради мужа, ради семьи. Если уж надо, она все сделает, что ей стоит?

Однако среди обязанностей матери, жены и хозяйки не значились разговоры о гнилых зубах.

— Почему твой отец молчит? — спросила мужа Рашель. — Он что, не замечает?

Был поздний вечер, дети уже легли спать, отправив друзьям последние эсэмэски. Рашель и Бенни стояли на заднем крыльце. Он не спеша докуривал сигарету с марихуаной, Рашель дрожала, как дорогая породистая собачка. Они, наверное, с ума сошли, ведь январь на дворе. Бассейн укрыли брезентом. Прежде чем выйти, пришлось надеть огромные дутые куртки.

— Я знаю не больше тебя.

Нижний левый резец и зуб рядом с ним почернели у корня. Рашель видела их, только если свекровь улыбалась, но когда рядом были внуки, та улыбалась постоянно.

— Обязательно говорить об этом сейчас? — спросил муж.

Пар его дыхания и дым сигареты слились в большое облако. Бенни растер окурок носком ботинка.

— Когда же еще? — спросила Рашель.

Он погладил ее по шее, захватил волосы. В такие минуты она всегда терялась, не зная, кто хозяин положения.

— А может, вообще не стоит?

— Она твоя мать. Неужели тебе все равно?

— Я о ней ни на минуту забыть не могу, — печально сказал Бенни.

Он широко раскрыл глаза, сглотнул и расплакался. Рашель обняла его, они замерли — две куртки в холодной ночи. Муж и жена думали об одном и том же: эта беда — их общая, и если один споткнется, другой должен устоять.

— Может, поговоришь с ней завтра? — наконец сказал Бенни.

Его борода уколола щеку, и Рашель пришла в себя.

— Хорошо. Пока дети будут на уроке танцев.

— Вот и славно, — тихо ответил он.

* * *

Джош и Эмили брали уроки хип-хопа три недели, получалось уже неплохо, но Рашель боялась, что они не успеют закончить к празднику или, хуже того, опозорятся. Их выступление после ужина, дальше по плану фильм о том, как дети взрослели. Потом — угощение, отдельный столик, за которым гости смогут сами делать мороженое, и шоколадный фонтан, окруженный печеньем, кусочками бисквитного торта и клубникой. Рашель видела эти фонтаны на бар-мицвах и одной свадьбе. Она считала, что от них больше хлопот, чем радости — беспорядок просто кошмарный! Однако теперь такие фонтаны на каждом празднике, а она не хотела, чтобы расстроились дети — ее малыши, ее сокровище.

Они сами уговорили Рашель нанять учителя танцев. Нечего было и думать о том, чтобы спеть, как делал кое-кто из их ровесников. У Джоша как раз ломался голос, а Эмили с ее хриплым баском три года подряд не принимали в школьный хор. Однако близнецы были прилежными детьми, с первых классов играли в футбол, стали сильными, ловкими, понимали, что значит тренировка. Они обещали заниматься как следует. Обещали не подвести.

А еще Рашель полагалась на их учителя, Пьера, который исколесил всю страну и даже выезжал за границу с постановками бродвейских мюзиклов. Все это она выяснила, перерыв Интернет. В прошлом Рашель была отличницей и очень серьезно подходила к сбору информации. Кроме того, она не могла оставлять детей на целый час, да еще три раза в неделю, с первым попавшимся стариком, у которого есть туфли для степа и офис, арендованный на несколько лет.

Правда, беспокоилась Рашель зря — Пьер оказался находкой. Он переехал в их места года два назад, чтобы жить поближе к матери, которой поставили какой-то страшный диагноз, чуть ли не лейкемию. А ведь на первый взгляд и не скажешь, что рядом существуют такие ужасные недуги.

— Нужно заботиться о близких, — объяснил ей Пьер. — Кроме близких, у нас никого на свете нет. Вы же понимаете.

Рашель усиленно закивала. Он попал в самую точку.

И хотя его студия располагалась в дальнем углу бесконечного делового центра, что стоял в квартале от нового «Уолмарта» на Восемьдесят третьем шоссе, войдя в нее, Рашель сразу поняла, что Пьер — талант, а не проходимец. Помещение выглядело скромно — маленький кабинет, зал с белыми стенами, зато в прихожей висело множество фотографий хозяина с бродвейскими актерами, поп-певцами и телезвездами. Снимки были явно не постановочными: на берегу моря веселый Пьер обнимает тонкой, как макаронина, рукой белозубого мужчину с голым торсом; Пьер сидит за столом в окружении знаменитостей, его большие ласковые глаза блестят; вспотевший Пьер после выступления, рядом — другие танцоры, его гладкая кожа цвета какао покрыта слоем грима, улыбка светится счастьем. При взгляде на эту фотографию Рашель показалось, будто она слышит стук его сердца и тяжелое дыхание. Пьер заражал своей энергией и жизнелюбием. Она еще не встречала таких людей, как он.