Цзэн Пу - Цветы в море зла

• Название: Цветы в море зла
• Автор: Цзэн Пу
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-280-00940-7

Цзэн Пу (1871—1935) — видный китайский романист, переводчик, издатель. Роман «Цветы в море зла» (1905) — многоплановое повествование об «образованном» китайском обществе второй половины XIX века. Автор обличает реакционные порядки в стране, излагает идеи реформаторов, рисует сцены освободительного движения в сопредельных Китаю странах.

---

— О какой эрудиции может идти речь! — скромно промолвил Цзян Бяо. — Мне лишь кажется, что летопись «Весны и осени» была грандиозным обобщением всего жизненного и государственного опыта Конфуция. Сначала в основе его взглядов лежала идея поддержки княжества Чжоу. Поэтому он и говорил: «Как законченны и совершенны установления династии Чжоу! Я следую за ней». После же того, как он из княжества Вэй возвратился в Лу[179], его взгляды существенно изменились. Он понял, что династия Чжоу установлена князем и кучкой его вассалов для собственной защиты и угнетения народа. Поэтому он начал проповедовать идею «народ превыше всего», сам пожелал вырабатывать этикет и музыку, в связи с чем заявил: «Когда я еду в Ся, я пользуюсь колесницей из Инь и надеваю шапку из Чжоу». Здесь ясно видно стремление Конфуция изменить существовавшие законы. В его летописи «Весны и осени» между строк легко можно прочесть мысль о том, что каждый человек имеет право вмешиваться в государственные дела и не должен позволять кучке аристократов безнаказанно чинить произвол. Конфуций сам первый подал пример этого. Прежде право награждать достойных и наказывать виновных принадлежало народу, но затем люди привыкли к тому, что оно стало прерогативой Сына Неба. Вот Конфуций и написал «Весны и осени» для того, чтобы поставить все на свои места. «Хроника «Весны и осени» трактует о делах государя», — говорит Мэн-цзы[180]. Но это слишком вульгарный взгляд. По-моему, точнее было бы сказать, что «Весны и осени» трактуют о правах, дарованных небом каждому гражданину. Только так можно передать основную мысль летописи! Написав эту книгу, Конфуций передал ее своему ученику Гунъяну, и когда его идеи распространились, власть Сына Неба и удельных князей ослабла, а сила простого народа возросла. Правители, естественно, были этим недовольны и принялись всячески осуждать Конфуция. «Понимают его, но считают преступником», — сказал об этом Мэн-цзы. В результате учение Конфуция осталось пустым разговором на бумаге. Однако нынешний расцвет народовластия в Европе и связанное с этим быстрое укрепление государств показывают, что мысль мудреца была правильной. Как жаль, что в самом Китае не нашлось людей, которые сумели бы провести в жизнь идеи Конфуция, изложенные в «Комментариях Гунъяна»!

Юань Сюй разинул рот от изумления:

— Какая удивительная теория!

— Не слушай его разглагольствований, брат Сюй, — смеясь, сказал Ми Цзицзэн. — Он уже много лет занимается «Комментариями Гунъяна», а что за это время совершил? Всего лишь получил степень цзюйжэня, как и я. Хотя он и склоняет на разные лады «общественных и частных баранов»[181], но преследует те же цели, что и авторы работ, одобренных императорами. Крупнейший исследователь «Комментариев Гунъяна» Дун Чжуншу[182] занимался столь усердно, что в течение трех лет не выходил даже в сад. Какова же была его мечта? Написать о трех стадиях воздействия неба на человека да добиться первенства в спорах при дворе!

Лу Жэньсян, неприятно ошеломленный речью Цзян Бяо, при словах Ми Цзицзэна снова оживился:

— Вы говорите весьма справедливо, друг Цзицзэн, — воскликнул он. — Мне кажется, что на сегодняшней церемонии жертвы должны приносить только господа Цзян и Ми. Этим они докажут, что не забыли заветов нашего великого учителя!

Гун Пин нахмурился и ничего не сказал.

— Лу Жэньсян, если ты не понимаешь смысла учения Гунъяна, лучше помолчи! — оборвал его Пань Цзунъинь. — Высказывание Цзян Бяо принадлежит не ему одному. Недавно ко мне приходил ученый Мяо Пин, так он говорил то же самое. «До возвращения в княжество Лу главная идея Конфуция заключалась в поддержке династии Чжоу, — утверждает он. — Это его старое учение. А после возвращения в Лу Конфуций начинает признавать самостоятельность отдельных княжеств. Это его новое учение. Первые ученики Конфуция восприняли старое учение, а последующие — новое. Поэтому-то в «Шестикнижии»[183] мысли о государственных установлениях, ритуалах и музыке так часто не совпадают друг с другом, а иногда и вовсе вступают в противоречие. Позднейшие конфуцианцы истощили сердце и разум, пытаясь ликвидировать эти противоречия с помощью разных натяжек, лишь потому, что они не понимали отличия старого учения от нового. Подумайте сами: старое учение проповедует беспрекословное почитание монарха, а новое учение ратует за реформу правления. Первое, как говорится, тянет на восток, второе — на запад: разве их можно соединить воедино?» Вот видите, Мяо Пин, не сговариваясь с Цзян Бяо, выдвигает почти аналогичное ему суждение. Когда двое мудрецов высказывают сходные мысли, начинаешь думать, что в них есть доля истины!

— Говорят, сочинение Мяо Пина уже издано, — промолвил министр Гун Пин. — Я слышал также, что некий Тан Юхой[184] заимствовал некоторые мысли Мяо Пина, исказил их и утверждает, будто все «Шестикнижие» — подделка Лю Синя![185] Теория по меньшей мере странная. Что же касается рассуждений Цзян Бяо о Гунъяне, то они абсолютно справедливы, и тот, кто удивляется им, лишь доказывает, как мало он знает!

Чувствуя, что присутствующие один за другим подкалывают его, Лу Жэньсян пришел в скверное настроение. Внезапно послышался звук шагов, и несколько слуг воскликнуло:

— Его превосходительство господин Ли!

В дверях показался Ли Дяньвэнь, одетый в поношенный халат. Разглаживая бороду, старый ученый степенно приблизился.

— Простите за опоздание! — произнес он и, заметив Цзян Бяо с Ми Цзицзэном, рассмеялся: — Оказывается, вы тоже здесь! Какая удача, что я пришел!

— А если бы ваших драгоценных учеников здесь не было, вы бы пожалели о своем приходе? — шутливо молвил Пань Цзунъинь.

— Не напоминайте мне об учениках, — ответил Ли Дяньвэнь. — Больше я с ними не связываюсь. Чем лучше ученик, тем труднее учителю.

Министры удивленно переглянулись.

— Что это значит?

— Давайте сначала сядем, — предложил Ли Дяньвэнь.

Все уселись.

— Ну вот, слушайте, — начал Ли Дяньвэнь. — Вчера для комментирования «Сокровенного сказания» мне понадобилось посмотреть примечания Сюй Синбо к «Описанию западных стран». Дома у меня этой книги нет, и я отправился за ней к Ли Чжиминю.

— Ведь Ли Чжиминь ваш старый ученик? — перебил его Чэн Юй.

— Знакомый с его эрудицией, я не решаюсь считать его своим учеником, — ответил Ли Дяньвэнь. — Он сам изволит при каждой встрече именовать меня учителем. Вчера он, по обыкновению, сделал то же самое. Но как вы думаете, что он сказал сразу вслед за этим почтительным обращением?

— В самом деле, что? — повторил заинтригованный Гун Пин.

— Он спросил: «Господин учитель, не утратили ли вы интерес к интимным отношениям с супругой?» Я оторопел, строго гляжу на него, но рассердиться как-то неудобно. И выдавливаю из себя всякую чушь насчет врачей, аптек и прочего. А сегодня встречаю приятеля, который рассказал мне, что когда Ли Чжиминя спросили, почему он заговорил со мной об интимных отношениях, он ответил: «Из всех наук Ли Дяньвэнь лучше всего овладел искусством поддерживать интимные отношения с женой. О чем же с ним говорить, как не об этом?» Нет, вы вообразите, что за речь! Я чуть не задохнулся от ярости. Ну, как по-вашему, можно иметь дело с такими учениками?

При этих словах старик взглянул на Цзян Бяо и Ми Цзицзэна и хитро улыбнулся. Все захохотали.

Вдруг министр Пань Цзунъинь вскочил и с криком: «О, ужас!» — стал звать слуг.

Гости опешили, не понимая, что случилось. Через мгновение управляющий уже стоял перед Пань Цзунъинем.

— Были ли в этом месяце выданы кормовые господину Ли Чжиминю? — с серьезным видом осведомился министр.

— Вы, вероятно, говорите о жалованье? — изумленно переспросил управляющий. — Позавчера переслал ему с нарочным.

— Ну, тогда все в порядке! — облегченно вздохнул министр. Он обернулся к гостям и улыбнулся. — А то запоздаешь с выдачей, так он и меня, чего доброго, об «интимных отношениях» спросит!

Гости заинтересовались, что означают «кормовые».

— Где ваша сообразительность? — со смехом воскликнул Гун Пин. — Он ведь сравнивает Ли Чжиминя с мулом![186]

Тут только гости поняли, как остроумно Пань поддел Ли Чжиминя, и снова засмеялись. Пока они развлекались, вошел слуга с письмом. Оно было от Ли Чжиминя. Все с интересом придвинулись к Пань Цзунъиню, вскрывавшему конверт, ожидая нового происшествия. Один Лу Жэньсян, который пришел сюда больше по обязанности, испытывал скуку, отчасти потому, что не вполне понимал происходившие разговоры, отчасти потому, что был не согласен с ними. Воспользовавшись тем, что гости увлеклись письмом, он тихонько выскользнул из комнаты. Слуга спросил, куда ему нужно, но Лу только рукой махнул и, сказав, что сейчас вернется, вышел за ворота.

Дома жена сообщила ему:

— После твоего ухода принесли письмо из Шанхая и бандероль. Сказали, что они из России. Кто бы мог их прислать?