Андрей Марченко - Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых

• Название: Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых
• Автор: Андрей Марченко
• Издательство: Литагент «Снежный Ком»9ebea33f-2a93-102a-9ac3-800cba805322
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-904919-57-3, 978-5-4444-1481-1

Империя не заканчиваются в один момент, сразу становясь историей – ведь она существуют не только в пространстве, но и во времени. А иногда сразу в нескольких временах и пространствах одновременно… Кто знает, предопределена судьба державы или ее можно переписать? И не охраняет ли стараниями кремлевских умельцев сама резиденция императоров своих августейших обитателей – помимо лейб-гвардии и тайной полиции? А как изменится судьба всей Земли, если в разгар мировой войны, которая могла уничтожить три европейских империи, русский государь и немецкий кайзер договорятся решить дело честным рыцарским поединком?

Всё это и многое другое – на страницах антологии «Империум», включающей в себя произведения популярных писателей-фантастов, таких как ОЛЕГ ДИВОВ и РОМАН ЗЛОТНИКОВ, известных ученых и публицистов. Каждый читатель найдет для себя в этом сборнике историю по душе… Представлены самые разные варианты непредсказуемого, но возможного развития событий при четком соблюдении исторического антуража.

«Книга позволяет живо представить ключевые моменты Истории, когда в действие вступают иные судьбоносные правила, а не те повседневные к которым мы привыкли».

Российская газета

«Меняются времена, оружие, техника, а люди и их подлинные идеалы остаются прежними».

Афиша Mail.ru

---

– Вы же-е-ертва-а-аю па… ли, – снова завел Григорьев.

Он знал только первый куплет.

Обрезки проводов недоделанной адской машины поблескивали под изголовьем турецкой тахты. Григорьев отогнул край отставших обоев и выудил плотный, многослойный сверток в маслянистых пятнах. Аккуратно, заботливо разложил на столе восемь липких цилиндров желто-бурого цвета. Адскую машину без Пилипчука не собрать, придется сварганить бомбу по старинке.

– Вы отда-а-али всё, м-м-м, – скривившись от резкого химического запаха, он принялся укладывать бруски в штабель, затем плотно обмотал их бикфордовым снурком.

Примерил за пазухой… под его бесформенным пиджаком никто не заметит, ага.

Краем глаза он заметил движение в углу и хмуро посмотрел на круглый окоченевший рот Пилипчука.

– Что ж ты, гнида… уж сдох так сдох. А еще друг.

Я тебя жду, как будто сказали белые глаза. Здесь, в аду, всё не так, как ты думаешь.

– Сукой ты был – сука и после смерти.

Здесь мы все ждем тебя, Климушка. Ад – это такая комната без дверей и окон, здесь нет ни чертей с вилами, ни огня, мы здесь по очереди играем в карты, и к ночи ты будешь с нами, мил человек…

Григорьев снова смотрел в окно на торговку в красном, и голос Пилипчука исчез. Клим зашуршал кульком, отыскивая каштан покрупнее. Где-то далеко, в парке, оркестр играл печальный довоенный вальс, мелодия настойчиво пробивалась сквозь щель форточки в сумрачную пыльную духоту, мелодия сбивала его собственную песню – и Клим хлопком закрыл окно.

– Вы жертвою па-а-али… хрух-хрух…

На площади у Святой Софии установили в несколько ярусов стоячие трибуны с резными перилами для гостей: иностранных посланников, высших военных чинов и духовенства (в сам собор войдет лишь Патриарх со свитой, члены августейшей фамилии и царствующие особы Великобритании, Сербии, Болгарии, Норвегии и Швеции – других королевских домов в Европе не осталось). В два часа дня по трибунам и под ними пошли вооруженные ижевскими автоматами жандармы в парадных белых мундирах, тщательно проверяли каждый аршин земли. Лохматые кавказские овчарки поводили умными мордочками, обнюхивали каждый камень. Вдоль дороги, ведущей к морю, флористы снимали с грузовых машин букеты цветов в огромных фарфоровых вазах – все вазы также с пристрастием осматривали.

К трем часам к оцеплению начали сползаться зеваки, запасшиеся семечками, изюмом, сушеным инжиром. Слышалась русская, английская, греческая, китайская речь. Засновали торговцы тархуном и минеральной водой. Многие из женщин оделись по моде начала века – закрытые белые платья, кружева и шляпки – однако нашлись и такие, что пришли в смелых современных туалетах: шелковые платья с открытыми плечами, длинные перчатки до локтей. Над толпой покачивались зонтики от солнца. Тоненько плакал грудной ребенок, под пальмами смеялась компания молодых людей. Из ведерок со льдом доставали цимлянское, захлопали пробки.

– Здоровье цесаревича! Долгая жизнь дому Романовых!

Тим Мякеля оказался неповоротливым кабаном с отчаянно-рыжей щеткой волос над маленьким лбом. Он изготовился съесть на обед в летнем кафе горшочек ухи, закусить говяжьими колбасками с майонезом, овощами и рисом, и запить всё литровым кувшином холодного молодого вина, когда за его столиком материализовались Оливер Фогт и Полина.

– О, хэвон витту! – выругался Мякеля и швырнул ложку на стол. – Вы еще кто, немцы, русские?

– Я немец, она русская.

– Какого дьявола? Я дипломатический работник, предупреждаю.

Полина накрыла рукою ладонь Оливера: говорить буду я. О небеса, устало подумал он, дошло до серьезного дела, и снова она рвет у меня бразды из пальцев. Что ты делаешь рядом с ней? Ведь ты художник, ты немец, в конце концов – и у тебя есть свое Отечество, пусть больное и безумное. Твое дело – писать, а не допрашивать жирных двойных агентов в жаркие летние дни.

Тим нервно ерзал на стуле, но встать не пытался.

– Господин Мякеля, возьмите себя в руки, – сказала Полина, закуривая сигаретку, – мы не отнимем много времени.

– Я пришел поесть, – Тим говорил с сильным акцентом, – почему вы смели садиться за частный стол? Я могу звать полицию.

– Мы и есть полиция, глупый вы человек. Уймитесь, или это будет последняя уха в вашей жизни.

Мякеля попытался сжечь Полину взглядом, но не выдержал взора ее спокойных синих глаз и опустил голову.

– Зачем вы сняли номер в отеле сегодня утром?

– Какой еще номер? – скривился финн.

– Не валяйте дурака, Мякеля. Номер в отеле «Савой».

– О, боже мой… ну снял, снял, снял! Это мой номер, почему это нельзя?

– Отчего на чужое имя?

Мякеля принялся мрачно прихлебывать дымящийся суп, не глядя на Полину.

– Будете молчать?

– Имя другое – хочу сохранить инкогнито.

– Для чего?

Рыжий финн в отчаянии закрыл лицо руками, затем резко выдохнул, будто решился:

– Это для встреч с девушкой. Любовницей. Извините, больше не могу сказать.

Полина и Фогт встретились глазами. Он едва заметно покачал головой.

– Вы изоврались, Мякеля, – отчеканила женщина. – Мы знаем, что вы встречались с Нойером, что вы сняли этот номер для него. Хватит сочинять. Нет у вас никакой любовницы и быть не может!

– Как вы… пошли вы… – Свиные глазки Мякеля забегали.

– На той стороне улицы, – спокойно сказал Фогт, – в одном из окон наш человек с винтовкой. Снайпер. Стоит мне сейчас поднять два пальца к небу – и вы труп, Тим.

– Ах, да будьте вы прокляты, хуоранпенника. Да, это для Нойера, по его просьбе. Он хочет бежать из Германии, ясно? Вы должны радоваться, коммунисты драпают, как таракашки с помойки… но не к вам, не в вашу ледяную водочную страну, он хочет в США. Номер в отеле берет для подстраховки, если не удастся попасть к американскому консулу и придется скрыться от германских агентов. Теперь я могу поесть?!

Певчие взяли высокую ноту, затем голоса их пали глубоко вниз, в басы, и снова воспарили радостно и торжественно, к самому небу. Многотысячная толпа зашевелилась. Внушительная британская делегация с шотландцами в багровых клетчатых килтах вежливо окаменела на трибуне среди прочих неправославных иностранцев. Над городом перекатывался звон колоколов. Святейший Патриарх Константинопольский и Всея Руси, облаченный в золотую ризу, первым вошел в храм, за ним семенили служки – а следом, высокий, полный достоинства, под руку с государыней шел царствующий император Михаил Александрович. В далеком 1918 году он спасся бегством из рук уже приговорившей его ЧК, пешком прошагал восемьдесят верст через пермские леса и был принят восставшим чехословацким корпусом. Через несколько минут под сводами храма он произнесет формулу отречения от престола в пользу наследника.

А вот и наследник – великий князь Владимир Михайлович, с алой лентой через плечо, шестнадцатилетняя копия отца – такой же высокий и худой, но темноволосый и энергичный. Следом за ним, в окружении лейб-гвардейцев четыре пажа вынесли на подушке алого шелка корону. У входа в храм процессию встречали черные жерла стрекочущих кинокамер.

– Не слишком ли легко он признался? – задумчиво проговорила Полина.

Она взяла Оливера за руку и прильнула к нему, дрожа, словно от холода.

– Что с тобой? О чем ты?

– Тим Мякеля…

– По-моему, мы жутко его напугали.

– Такого напугаешь.

– Полли, тебе нездоровится, давай уйдем.

– Смотри, вот те немцы. Нойер, Миллер… не вижу третьего. Ах, вот и третий.

Двое немцев с каменными лицами стояли позади британской делегации. Весь их вид выражал отрешенность и равнодушие. Чуть позади замер Хесслер, с таким лицом, будто только что съел ящик лимонов.

– Господи, только бы всё прошло спокойно, – перекрестилась Полина на купол Святой Софии.

– Нельзя около каждого человека поставить по часовому с ружьем, – пожал плечами писатель.

– Не могу избавиться от беспокойства. Идем, станем с ними рядом.

Клим Григорьев медленно шел за спинами толпы, двигаясь от площади к началу шоссе, уходившего вдоль берега. Там толпа начинала редеть. Вот и черный кабриолет, российский «Оккервиль» – когда всё закончится, сатрап сядет в него со своим дряхлым папашей и поедет праздновать. Только далеко не уедет.

Клим слышал, как ударили в большой колокол, и певчие заголосили «Многая лета». Григорьев косо усмехнулся в воротник. Внезапно он вспомнил, как убил впервые. Это было в июле 1917 года, в Питере. Клим, тогда еще совсем юный член эсеровской партии, получил в кружке револьвер (свое первое боевое оружие) и шел с ним домой. Повинуясь внезапному порыву, он стремительно подошел к усатому городовому на перекрестке Литейного и Невского и трижды выстрелил тому в живот. Клим ждал, что с ним случится нечто особенное, что-то навсегда изменится в его жизни – но всё осталось тем же. И небо, и чайки над крышей, и нагретая за день солнцем мостовая. Ему даже показалось забавным, что старик полицейский и не пытался защитить себя или стрелять в ответ. Забыв о кобуре на поясе, тот с глупым видом рассматривал свои окровавленные ладони и неловко пытался остановить хлещущую кровь. С тех пор Григорьев убивал… и убивал снова… и снова… Он бросал бомбы и втыкал под ребра ножи. Он служил в Петроградской ЧК и занимался расстрелами заложников-буржуев в 1918 году, после покушения на Урицкого. В 1922 году, когда белые во главе с Врангелем окружили Питер, он бежал и поселился в Вятке, где его никто не знал. Но и потом он не остановился – вышел на рабочее подполье и снова занял руки делом…